Алекс Тарн - В поисках утраченного героя
Но и это еще не самое плохое. Хуже любых других бед то, что заложник принципиально лишен возможности быть «как все» — той самой, которая столь милостиво защищает людей от сумасшествия и в тюрьме, и в обыденной жизни. Внутри подпола просто не существует такого понятия — «все». Там страдаешь только ты, ты один, а прочие счастливые «все» пребывают по ту сторону баррикад ужаса. Возможно, они ведут переговоры, чтобы выкупить или вызволить тебя; возможно — нет. Но даже если эти переговоры увенчаются успехом, все равно нет никакой уверенности, что похитители сдержат слово и отпустят тебя ко «всем».
Будешь ли ты теперь когда-нибудь снова «как все»? — Бог весть… Человек может жить и выживать во множестве тяжких, иногда невообразимых ситуаций, но нет ничего страшнее, чем положение заложника. Нет. В результате сплошь и рядом заложник съезжает с катушек и остается уродом на всю жизнь — даже тогда, когда его выпускают из подпола на волю. Как, например, мой душевнобольной отец — Эмиль Иосифович Коган, 1922 года рождения, заложник.
Когда он пожаловался, что Борис Шохат отказывается продолжать совместную работу над воспоминаниями, я встревожился не на шутку. Честно говоря, сами воспоминания мало меня волнуют; да и кому интересны домыслы восьмидесятисемилетнего старика? Но в том-то и дело, что беседы с Борисом служили отцу превосходной психотерапией и при этом обходились мне существенно дешевле, чем сеансы профессионального врача.
Должен заметить, что мой родитель выглядит замечательно для своего преклонного возраста. Пожалуй, душевное расстройство — единственный вид болезни, который не вредит, а наоборот, всячески способствует крепости физического здоровья. Энергия, как известно, — всегда энергия, вне зависимости от того, что именно крутит турбину: горячий пар, речной поток, сила ветра или огонь человеческого безумия. Организм моего отца питается сумасшествием. Конечно, сумасшествие это производит прежде всего ненависть и страх, но есть и полезные побочные продукты: крепость мышц, сила спины, исправная работа сердца, печени и желудка. Мой папаша безумен и потому не дряхлеет. В этом смысле он очень похож на престарелых правителей — они ведь тоже продолжают жить и дышать лишь постольку, поскольку одержимы бесом болезненного пристрастия к власти.
Но я не зря упомянул о ненависти и страхе как о главных продуктах отцовского безумия. Хитрость обращения с моим стариком заключается в том, чтобы взять от его душевной болезни лишь пользу, максимально нейтрализовав при этом вредные ее проявления. Вот тут-то и возникает нужда в психотерапии. Поверьте, Эмиль Коган, предоставленный самому себе, будет опасен для окружающих даже в возрасте ста пятидесяти лет. Хорошо, что к тому времени я уже не буду входить в число окружающих…
К идее писать мемуары отец пришел самостоятельно, как только его выпихнули на пенсию в начале девяностых. Писание само по себе служило достаточной терапией: старик разом помолодел. Лет пятнадцать он метался по кабинету, истекая ненавистью, как гноем, и изредка подбегал к столу, чтобы записать очередное предложение или всего лишь одно слово. Он был настолько поглощен работой, что даже не обратил внимания на наш переезд в Израиль. Проблемы начались два-три года назад, когда отец счел свой труд завершенным.
Мне удалось хитростью продлить действие терапии: я купил старику компьютер и уговорил его превратить машинописные листы в электронный файл, сопроводив при этом дополнительной редакцией. На время это занятие снизило остроту проблемы, однако с завершением третьего варианта воспоминаний мне не оставалось ничего другого, как только заняться поиском читателей. Но кто станет читать такую злобную галиматью? И не просто читать, но еще и обсуждать прочитанное с жаждущим обратной связи автором?
С решением проблемы следовало поспешить: отцовская ненависть, не найдя выхода в работе, выплескивалась в самых нежелательных направлениях. Например, он завел себе обычай бросать на пол и яростно топтать местные русскоязычные газеты. А вечерами нахохлившись садился перед телевизором — для того лишь, чтобы вдруг ни с того ни с сего вскочить и, брызгая слюной, проклинать всех, кто имел наглость появиться в тот момент на экране. Но хуже всего — старик стал выходить из дому и, останавливая прохожих, с жаром втолковывал им свою злобную чушь, которая, к счастью, оставалась пока абракадаброй для не знающих русского людей.
Долго так продолжаться не могло: я уже всерьез опасался, что кто-либо из соседей, устав от криков, догадается вызвать соответствующий транспорт, и моего драгоценного родителя увезут туда, где ему, честно говоря, самое место, — в психушку. Не знаю почему, но подобная перспектива меня отвращает: возможно, я отношусь к своему старику лучше, чем следовало бы, учитывая… учитывая многое. Но разве человеческая привязанность учитывает что-либо, кроме непонятной тяги одного свинкса к другому?
И тут я вспомнил про Бориса Шохата — соседа-бездельника, доктора неких бесполезных наук, обладателя вечно одноглазой, времен Первой иракской войны, автомашины мицубиши-лансер, которая выглядела так, словно сама принимала деятельное участие в тогдашних военных действиях. Местный информационный центр в лице Беспалого Бенды охотно предоставил мне недостающие детали: лансер и в самом деле хронически нуждался в ремонте, его хозяин — в деньгах, а бесполезные науки оказались, пользуясь словами Бенды, «чем-то русским, про книжки», то есть славянской филологией. Лучшего кандидата и вообразить было трудно. Я с легкостью взял Бориса за жабры, а может, за шкирку, и отец задешево получил новую сессию психотерапии.
Доктор Шохат приходил к больному два-три раза в неделю, но этого хватало с лихвой. Старик успокоился, перестал топтать прессу, ругать телевизор и набрасываться на прохожих. У него наконец-то появился читатель, слушатель! Все свободное от бесед с Борисом время он расхаживал по квартире и на разные лады бормотал себе под нос неопровержимые доказательства своих выводов, своих утверждений, своего безумства. Дело продвигалось медленно и, по моим расчетам, имело все шансы растянуться на несколько счастливейших месяцев, после чего отец вполне мог продержаться в спокойной фазе еще столько же — просто по инерции. Ну, а потом… — потом посмотрим.
Сами понимаете, разрыв отношений с Шохатом совершенно не входил в мои планы. Мне не сразу удалось дозвониться; когда Борис снял наконец трубку, удивления в его голосе не было. Он явно ждал этого звонка и соответственно подготовился. После краткого обмена приветствиями я заговорил о возобновлении бесед с отцом.
— Без сомнения, мой папаша непростой клиент. Кстати, я вас об этом предупреждал — помните?
Борис молчал на другом конце провода.
— Наверняка сморозил что-нибудь обидное — он на это мастер, — осторожно продолжил я. — Но, Борис, он ведь глубокий старик, а стариков принято прощать, не правда ли? Полагаю, что произошло некое недоразумение и что вина за него лежит целиком и полностью на отце. Так?
Он снова промолчал, и я понял, что дело серьезно и придется попотеть. Для начала я добавил в свой приятельский тон немного обиды.
— Ну не молчите же так, Борис. Это, в конце концов, невежливо. Не перекладывайте на сына ответственность за отцовские грехи. Послушайте, недоразумения для того и возникают, чтобы их улаживать. Давайте уладим и это. Алло! Вы меня слышите?
— Да, — коротко ответил он.
— Ну и?..
— Решение принято, Карп, и я не намерен его менять, — произнес он с той характерной чопорной твердостью, какую слабые люди всегда выдвигают на передний край своих бутафорских защитных позиций. — По-моему, я прояснил это Эмилю Иосифовичу с предельной откровенностью. Не понимаю, зачем вы вновь поднимаете этот вопрос.
— Видите ли, Борис, — сказал я как можно мягче, — работаете вы, конечно, с Эмилем Иосифовичем, но оплачиваю вашу работу я. А потому считайте, что я поднимаю вопрос как ваш непосредственный работодатель. Звучит логично?
Он запальчиво фыркнул.
— Если дело в деньгах, то не вижу проблемы. Чтобы привести текст в порядок, мне понадобится даже больше времени, чем покрывает выданный вами аванс. У меня все подсчитано. Вот…
Борис зашуршал бумажками.
— Не трудитесь, — остановил его я. — Дело не в деньгах.
— А в чем же? Я не намере…
— Вот что, Борис, — мне удалось перебить его тираду аккурат на взлете, что крайне важно в такого рода разговорах. — Мы с вами это еще обсудим. Не прощаюсь.
Так, не прощаясь, я и повесил трубку — обещанное исполни. У меня не оставалось никаких сомнений, что Шохат вернется. Мы встречались всего два-три раза, но этот весьма распространенный человеческий тип знаком мне достаточно хорошо, чтобы уверенно прогнозировать его поведение. Слабых людей часто именуют бесхарактерными, что в корне неправильно. Причина их слабости не в отсутствии характера, а напротив — в наличии нескольких характеров, каждый из которых тянет в свою сторону и в итоге мешает всем остальным.
