Тамара Кандала - Эта сладкая голая сволочь
Я еще не видел ее в таком возбуждении. Было интересно, как далеко она зайдет.
– Ты из тех, кто любит животных больше, чем людей, – подначил я Нину. – Знаем, знаем таких, это встречается не только среди ветеринарок – почти все диктаторы отличались любовью к собакам, от Понтия Пилата до Гитлера.
– Вовсе нет, – возмутилась она. – Я ничего против людей не имею. Сижу же тут, с тобой...
– И то правда... А судьба выхухолей тебя не интересует?
– Каких выхухолей? Это ты про себя?
– В какой-то степени...
– Насчет выхухолей не уверена, но на корриде, на которую меня однажды занесло, я изо всех сил болела за быка. Его никто не спрашивал, хочет ли он участвовать в развлечении. А ты любишь кого-нибудь, кроме своей сволочи? Я видела, как ты его зацеловываешь до полусмерти. Мне и сотой доли не достается... Представляешь, если бы кто-то покусился на него, даже для нужд человечества?
Я представил. Мне не понравилось.
Решил поскорее переместиться со скользкой темы на витикультурную, не забывая подливать вина.
Тем временем мы перешли ко вторым дюжинам.
Мне стало плохо на двадцать первой (несчастливое для меня число) – последняя скользкая тварь заворочалась у меня в горле так настырно, что мне пришлось позорно выскочить из-за стола и стремглав нестись в туалет.
Когда я понуро вернулся к столу, Нина, казалось, находилась еще в стадии разминки – расправившись со своей порцией, она плотоядно поглядывала на трех оставшихся сироток на моем блюде. Покончив и с ними, она заявила, что готова продолжить. Я пытался остудить ее пыл, заверив, что она и так абсолютный победитель в дурацком соревновании и что нет никакой надобности в насилии над организмом.
– Ненасилие – это один из принципов моей жизни, – сказала Нина, растянув ртище в улыбке Будды. – Просто я доставляю себе массу удовольствия за твой счет. – И заказала еще дюжину.
Доставив в общей сложности пятую дюжину за наш стол, официант многозначительно приподнял бровь – устриц относят к продуктам, содержащим большое количество афродизиака, то есть субстанции, способствующей восстановлению сексуальной силы (если бы это было так легко...). Я был уверен, что он тоже заключил пари с коллегами: осилит или нет грациозная кошечка с невинным взглядом из преисподней тридцать девятую (включая мои три) скользкую гадину в натуральном соусе.
Кошечка осилила, не моргнув глазом, – тот еще защитник морских тварей. В ее оправдание надо сказать, что устрицы точно не относятся к существам мыслящим. Зато, в отличие от человека, они безобидны – не уничтожают себе подобных.
Когда Нина заглотнула последнюю, раздались дружеские аплодисменты персонала. Нежная пожирательница устриц с королевским достоинством чуть наклонила голову, приподняв уголки губ в снисходительной улыбке.
Фирменным блюдом на десерт в меню числился éclair géant – гигантский шоколадный эклер на две персоны. Шеф-повар вынес его сам и, провозгласив madame Королевой устриц, объявил, что десерт и шампанское – за счет ресторана. Огромное блюдо с чертовым эклером, похожим на что угодно, только не на пирожное, он демонстративно поставил перед Ниной и, что было против правил, не разрезал пополам.
Так меня устыдили публично.
Шаловливой судьбе этого показалось мало. Она пустилась в пляс, выбрав для смертельного танго отличного партнера, вернее партнершу.
В зал вошла Майя.
Она была с двумя подругами, одну из которых я неплохо знал. Я сидел лицом к входной двери и увидел Майю сразу. Думаю, она меня тоже. Однако Майя предпочла безразлично скользнуть по мне взглядом. Пришедшие дамы проследовали за распорядителем к свободному столику, который оказался невдалеке от нашего. Майя, демонстративно усевшись ко мне спиной немедленно закурила сигарету, что было явным признаком раздражения (она никогда не курила до еды).
Заказав аперитив, дамы защебетали как птички. Но я был уверен, что Майя задумала какой-нибудь маневр, хотя бы для того, чтобы разглядеть мою спутницу.
И точно. Опустошив бокал шампанского, Майя встала и направилась в туалет, пройти в который было невозможно, минуя наш стол.
Подойдя вплотную, она застыла, наигранно ахнула и захлопала длинными ресницами, пытаясь изобразить крайнее удивление.
Я, естественно, встал. Мы расцеловались дважды, как принято во Франции (даже между малознакомыми людьми). Я всего лишь соблюдал правила вежливости. А Майя проявила энтузиазм, придав традиционно-невинному жесту огромную долю интимности.
Я представил женщин друг другу. Майя небрежно кивнула. Нина, приготовив было руку для пожатия, вовремя остановила движение, почувствовав подвох, и только пошевелила в воздухе пальцами в знак приветствия.
– Как ты?! – воскликнула Майя тоном, как если бы ей было известно, что я уже давно умер, а я вот он, тут, живехонький.
– Спасибо, все хорошо, – ответил я самым нейтральным тоном, на который был способен.
– Как поживает наш малыш?
Я вздрогнул. Но тут же сообразил, что речь о коте, ее прощальном подарке.
– С ним все в порядке. Малыш превратился в огромную сволочь и скрашивает мне жизнь.
– Видишь, насколько животные надежнее людей, – сказала Майя и преувеличенно тяжело вздохнула.
– Да уж... – Я не знал, что говорить.
– Можно мне как-нибудь зайти, навестить его? – Интонация естественная, словно речь шла о формальности, а не о бомбе замедленного действия.
Я молчал в замешательстве. Отказать значило оскорбить Майю при всех, чего у меня не было ни в планах, ни в характере. К тому же я знал: Майя в подобной ситуации может повести себя непредсказуемо. Устроить, например, скандал, что абсолютно вписывалось в придуманный ею для себя образ эксцентричной дикарки. В Майе всегда была чрезмерность на грани аффектации. Меня это смущало. Но, если быть честным, я не упускал возможности воспользоваться дикарством в сексуальных отношениях – в постели, изображая вакханку, Майя иногда доходила до высот бельканто. А сейчас она, по моему ощущению, готовилась к защитно-истерической реакции.
Но и приглашать ее на глазах женщины, с которой ты находишься в состоянии бурного романа, было совсем никуда.
Майя вела себя так, как если бы стул, на котором сидела Нина, был пустым. Она говорила со мной как хозяйка, как будто я – давно потерянный предмет, который неожиданно нашелся.
В голове бешено крутились шарики, стукаясь друг об друга, как бильярдные шары, разбитые неумелой рукой. Отравленный устрицами мозг растекался внутри черепа.
Неожиданно мне помогла Нина, в сторону которой я боялся даже взглянуть.
– Ну конечно, – сказала она, лучезарно улыбаясь. – Конечно, заходите. Только предупредите заранее – если нас не будет дома, мы оставим ключи консьержке. И вы сможете сделать то же, уходя.
Майя оторопела, будто у нее на глазах заговорил пустой стул. Глаза ее сверкали бешенством, брови от возмущения разлетелись за уши, а алый рот был вынужден улыбаться в ответ на ослепительно дружескую улыбку Нины.
– А... – произнесла она, вложив в междометие столько сарказма, что им можно было победить всю американскую военщину времен «холодной войны». – Похоже, она прошла испытания катакомбами...
– И не только его, – уточнила Нина.
– Приятного аппетита, – процедила Майя и уставилась на тарелку с вызывающе огромным эклером. – О! Вам есть над чем потрудиться, – сказала она с убийственным подтекстом.
Я скосил глаза и понял, что половина ресторана, включая гарсонов, наблюдала за водевильной сценкой.
Я не выдержал и расхохотался.
Нина продолжала безмятежно улыбаться.
Майя фыркнула и, развернувшись на каблуках, наконец направилась в туалет.
Ни этим вечером, ни потом Нина не спросила, кто эта женщина и что нас связывало.
Только спросила, знаю ли я, какой самый большой орган у человека. В ответ я значительно закатил глаза.
– А вот и нет. Совсем не тот, на который ты подумал. Как бы ты им ни гордился и ни подозревал в каждом эклере.
– Какой же тогда? И какой смысл этому органу быть большим?
– Кожа. Самый большой орган нашего тела – это кожа. Которая к тому же покрыта километрами кровеносных сосудов.
– Ну что ж... Тоже вполне сексуальный орган.
...просыпаюсь с ней по утрам, будто за ночь прожил жизнь, и никакого послелюбовного похмелья... чувствую себя лет на двадцать моложе, лет на сто мудрее... тело поет, душа скачет... ни одной мысли, зато чувств – как у подростка после первого приобщения... как у Адама, отведавшего яблочка... Ева моя ведет себя соответствующе – притихла, вся светится, в глазах черти прыгают, знай, мол, наших...
...держать ее в объятиях, что держать лозу виноградную, гладкую поначалу, а потом, прямо под руками, цветы дивные, неизвестно откуда взявшиеся, распускающую... цветы опьяняющие, возбуждающие, ярко-оранжево-зеленые, плавающие в мозгу и теле подобно наркотику... и наступает радость, и превращаюсь я весь в орган, испытывающий наслаждение высшее, музыкально-эротическое, божественно спазмирующее в голове и животе... и звезды извергаются... и человек мыслящий перерождается в человека чувствующего... без прошлого... контуженного... не оружием вражьим, а счастьем, данным нежданной, невозможной женщиной...
