Елена Черникова - Золотая Ослица
- А, - говорит он, - ты в этом самом расплохе?
- Нет, - говорю, - мне нужно найти то-то и то-то.
- О, - веселится он, - у меня это как раз и есть.
И началась у нас с ним форменная драка. По ходу битвы он пытается меня раздеть, а я пытаюсь вырваться и молочу его по спине, по бокам, куда попало, а он, полагая, что это у меня такие экзотичные сексуальные манеры, ухитряется раздеться и расстегнуть штаны. Хлюпик с вихляющейся походочкой оказался чудовищно силен, а нешуточное возбуждение еще и утроило его силы. И чем больше я вырываюсь и царапаюсь, тем более уверяется он в правильности избранного пути.
В конце концов он ухитряется как-то пролезть в меня и в два движения кончить; потом отвалился с возгласом "Ух!" и заявляет:
- Да-а-а, не ожидал, что "голыми руками" означает именно это.
Я уношу ноги восвояси, буквально отплевываясь и костеря себя на чем свет, а через несколько дней начинается скандал.
Его жена, медик с незаконченным высшим, обнаруживает у него какую-то бяку и начинает назло колоть жгучими антибиотиками. Сама она при этом беременна на пятом месяце. Он взвивается под потолок, разыскивает моего любимого и говорит, что ты, мол, дружище, поостерегись спать со своей возлюбленной, а то я тут днями имел счастье, а теперь мне беременная жена антибиотики колет...
Мой любимый, не разговаривая со мной, прекращает нашу совместную жизнь. Беременная жена Г - а она одна знала, что он здоров как бык, и просто взяла его на пушку и мстила за интуитивно вычисленную ею измену, - продолжает колоть ему что-то страшно жгучее. У него болит весь зад, но она колет и колет. А потом идет к врачу сама и делает криминальный аборт на пятом месяце беременности. Короче, африканские страсти, мумбо-юмбо, все трещит по швам из-за патологических проявлений совершенно бездарного блядства, и никакого выхода. Все ходят драматичные, заплеванные и - что особо весело - совершенно здоровые с венерической точки зрения, как показали непредвзятые научные исследования.
И зачем я все это вам рассказала? Видимо, буква вынудила. Или, может быть, первый Г, или первое в жизни Г, - это тоже история?
- Я надеюсь, вы не хотели показаться мне ангелом
в этой истории? - озабоченно спросил ночной попутчик.
- Ну что вы, какие ангелы... - горестно усмехнулась Ли. - Противно вспоминать. Таких противных историй, после которых некоторое время просто недоумеваешь, откуда? ведь не за то боролись! ведь мы все хорошие и умные! но почему такие идиоты! - таких историй было очень мало. А эта запомнилась только из-за попутной ссоры с любимым. Который А. Он у меня и так был уже напуганный не на шутку, а тут еще подкинули. Он и зажался. Месяца на три.
- Я его понимаю. Ведь он тоже любил вас, и ему хотелось чистоты, - сказал ночной попутчик.
- Издеваетесь, сударь? Валяйте, издевайтесь.
- Я не издеваюсь, но очень прошу вас: когда перейдете к букве Д, пощадите мои седины...
- Нет, вы определенно встали во враждебную позу. Даже менторскую, я бы сказала. Вы моралист? - удивилась Ли.
- Немного и нечасто. Когда я принимал исповеди раскаявшихся ведьм...
- О! - воскликнула Ли. - Откровенность за откровенность? Да неужто я дождалась?
- Да, мадам. Выбирайте: или я продолжу предыдущее повествование, или мы с вами прогуляемся...
- Просто глаза разбегаются! Я доверяю вам...
- А вам ничего больше и не остается. Как вы, надеюсь, помните, в начале нашего пути я упоминал свой багаж - разумеется, отвечая на ваш вопрос.
- Помню. Вы еще подшутили над моим багажом, - кивнула Ли.
- Я могу подозвать его сюда, к нам, чего вы, например, не можете сделать со своим багажом.
- Я в своем не очень нуждаюсь. Он, скорее всего, уже в моей квартире.
- Нет, он потерял ключи.
- Где? - испугалась Ли.
- Возле машины, у служебного входа в театр.
- И все ищет? - Ли ужасала мысль о любых потерянных предметах, а уж о ключах от собственной квартиры! - И не может найти?
- И не найдет, пока мы с вами не разрешим ему.
- А... И зачем вы это сделали? - поинтересовалась успокоившаяся Ли.
- Мне захотелось попробовать принять активное участие в вашей судьбе.
- Еще более активное? - рассмеялась Ли.
- Да я еще и палец о палец не ударил, - заметил ночной попутчик.
- А зачем же все-таки активничать? Вам-то,
с вашим огромным опытом, с вашей осведомленностью, что случайностей не бывает, с вашим...
- Не сочиняйте. Вы, если всерьез, ничего про меня не знаете. Душу не продавали, даже в мыслях
не держали. Ваше самомнение - если и сопоставимо, то разве что с моим, извините за неприятный комплимент... Я к вам в троллейбус не садился, в конце-то концов.
- Ах, простите, было плохо видно. Я не разглядела ни номера, ни маршрута, - лукаво оправдалась Ли. - Вот вы: пообещали мне разобраться во всем моем, а сами - все читаете и читаете. Да я в глаза б не видела эту вашу книжонку! Мне там всякая запятая известна, как свои пять пальцев.
- Ничего, ничего, послушайте, не вредно. Вы,
в отличие от меня, не знаете, чем все это кончится.
А я знаю, как вы, наверное, догадываетесь.
- Я давно догадалась. Мне все равно. То, что я знаю, то, что я играю каждый день, все это, как бы вам сказать, утомило меня, как вечная жизнь.
- Вы хотите умереть?
- Уже нет. Это тоже уже было. Я хочу применить данное от Него. А Он, видите, посылает вас, а я - опять думай и думай...
- В этой жизни у вас нет выбора. Ну - кроме как дослушать меня. Тогда, может быть, появится, - объяснил Ли ночной попутчик.
- Пошел ты... - мягко сказала Ли.
- Э-э нет, никогда. Все решено, - твердо сказал он.
- Тогда, пожалуйста, про любовь. Как там их
звали...
Продолжение
седьмого рассказа ночного попутчика
Гедат захотел кофе.
Маша тихо лежала рядом, натянув одеяло до самых глаз, восхищенных и немного испуганных.
- Мне и сейчас нельзя идти в ванную? - робко спросила она.
- Ну что ты, все и всегда можно, я ведь не то хотел сказать... - Гедат почувствовал легкую досаду, но Ли его тут же одернула: это же баба, это нормально. Он вздохнул, погладил Машу по шелковому плечу и поднялся.
Постоял босиком на теплом паркете - и обнаружил, что стоит подбоченясь. И смотрит в занавешенное окно, будто в даль светлую. И видит только себя со стороны: голый мужчина возле большой кровати, на которой съежилась просвещенная им Маша.
Просвещенная Маша, в свою очередь, видела сейчас своего командированного мужа. Она впервые в жизни сравнивала мужчин. Сравнение было страшно. Она пережила наслаждение, которое она ни при какой погоде не сможет получить дома. Даже если ее муж отрастит или купит себе крылья, - такое вот размышление посетило Машу. Почему крылья? Наверное, по ассоциации с полетом, из которого только что вернулась, даже не совсем еще вернулась, Маша. А что чувствует этот?
А этот отрешенно стоял и смотрел на штору. Босиком пошел на кухню.
Маша выбралась из-под одеяла и все-таки пошла в ванную. И стала купаться, поглядывая на полку с парфюмерией Ли. Маша никогда не бывала в ванной Ли. Она была уверена, что там горы косметики. Там не оказалось ничего, только мужские одеколоны, пенки, бритвы... Неужели она все увезла с собой? - продолжала думать свою одноколейную думу Маша.
Гедат варил кофе и любил Машу. Все любил. Очаровательную легкость, закинувшую Машу в постель без сопротивления и разговоров, послушание в игре, отсутствие попыток выглядеть умнее, чем надо, действительно сверхъестественную шелковистость кожи, мягкость и податливость всех видимых и невидимых мест, - словом, совершенный инструмент для воплощения любых затей чувственности. Пока Гедат варил кофе, Ли размышляла над новыми поступлениями. Ли была счастлива за всех троих. Она пережила все и за Машу, и за Гедата, и за себя, она была и наполнена и опустошена одновременно, это было ликование, звучание всех струн и прочая муть. Гедат остыл, успокоился, а Ли все чирикала в его душе. Он был вынужден слушать.
Пришла Маша, голая. Надела халат и села на табуретку. Молчит.
Гедат налил ей кофе и спросил:
- Тебе понравилось, шелковая Маша?
- А что - так у всех, кроме меня? - задала она самый серьезный вопрос из новейших.
- Этого никто не знает. Врачи говорят, что так у четверти женщин, а у остальных трех четвертей - так, как у тебя с мужем. Я, правда, не верю в четверть. Так понравилось или нет? - спокойно переспросил Гедат, усаживаясь за стол спиной к окну, лицом к Маше.
Свет яркого, уже разгоревшегося дня бил в стекло и беспощадно озарял Машу. Она не мигая смотрела перед собой, сквозь голову Гедата. В ее памяти синкопированно вспыхивало свежее воспоминание о губах Гедата, погруженных в ее губы между ее ног. Маша не могла отделаться от недоумения: вот этот рот, который сейчас с нею разговаривает, только что был там, он и сейчас там, но - уже здесь, пьет кофе. Эти пальцы - они еще там, но они уже держат чашку. Он сидит на кухне голый, а уже кажется абсолютно одетым. Она сидит в халате, а раздета...
- Да, - ответила Маша. - Но мне немного страшно.
