Стив Эриксон - Амнезиаскоп
К этому времени техасцу Гаррису и остальным членам команды хотелось просто вырвать пленку из камеры, завязать петлей и перекинуть через самую высокую балку. Каждый срыв подталкивал их все ближе к справедливому самосуду. Вив была невероятно хладнокровна. На нее орали, а она принимала по пятьдесят решений в минуту, одновременно не упуская из виду главную задачу, и спокойно контролировала происходящее как человек, для которого управлять – настолько естественно, что не нужно повышать голос или демонстрировать свою власть. Я слышал ее голос у себя в ушах. Это был успокаивающий голос; она слишком широко улыбалась, сияла слишком ярко. В мониторе за ней я видел, как Джаспер натягивает халат и закуривает сигарету.
– Что? – спросил я нервно.
– Ну...
Я не знаю, почему, но у меня сразу появилось ощущение, что Вив собиралась сказать нечто очень странное.
– Я считаю, мы уже добились от Джаспер всего, что у нас с ней может получиться. У нас почти достаточно для того, чтобы смонтировать это со сценами Эми. Но у нас до сих пор не сняты сцены Эми с Джаспер...
– Снимайте сцены с Эми крупным планом, – предложил я, стараясь быть полезным. – Кто-нибудь еще может читать реплики Джаспер за камерой.
– Вот именно.
Ее спокойствие настолько же ужасало, насколько внушало восхищение. Внезапно я увидел свет.
– И не думай об этом.
– Ты еще даже не слышал, что я хочу сказать.
– Даже не думай.
– Ты еще!..
В ярости она развернулась на каблуках и затопала прочь.
– Ну ладно, – уступил я, – скажи мне.
– Не волнуйся.
– Скажи мне.
В этом была вся гениальность Вив – теперь я умолял ее поделиться со мною мыслью, которая, как я был уверен, мне очень не понравится.
– Все, что тебе нужно делать, – это читать с ней, – сказала Вив, уперев кулаки в бедра.
– Почему этим не может заняться кто-нибудь еще?
– Прекрасно. Найдем кого-нибудь еще.
– Ты бы могла этим заняться.
– Прекрасно. Я этим и займусь. Мне ведь больше нечего делать, только что фильм снимать.
– Это могла бы сделать Вероника.
– Прекрасно. Это может сделать Вероника. Я просто подумала, что, может быть, ты мог бы тоже принять участие, что тебе бы этого хотелось, потому что ты написал этот сценарий и ты его понимаешь. Я думала, ты видишь, насколько лучше для Эми играть с кем-то, кто знает, как читать реплики, и что они означают.
– Но разве не лучше, если бы их читала женщина?
– Почему лучше? – всплеснула она руками. – Нет, прекрасно. Мы найдем женщину, которая будет читать.
– Ладно, ладно, я прочту.
– Я просто думала, что так будет проще для Эми.
– Я прочту реплики.
– Я думаю, тебе нужно раздеться.
– Что-что?
– Эми играет закомплексованную художницу, помнишь? Ты же так написал. Вспомни, она исследует свою собственную психологическую наготу через физическую наготу натурщицы, которую рисует? Ее оскорбляет эта нагота.
– Ее оскорбляет женская нагота.
– Я знаю, это не идеальный выход из положения, – согласилась Вив.
– Не идеальный? – сказал я. – Лично мне кажется, что этот выход очень далек от идеального. Но это, конечно же, всего лишь мое личное мнение, ты же понимаешь. Нет, я бы сказал, что здесь мы как раз согласны друг с другом, голый мужчина в роли голой женщины – это не идеальный выход из положения. И некоторым образом – тут я, признаюсь, не объективен – некоторым образом, тот факт, что голый мужчина – я, превращает это в совершенно не идеальную ситуацию.
– Да, но, – парировала Вив, – я в данный момент не могу позволить себе такую роскошь, как идеальные ситуации. Знаешь, не то чтобы ты не читал с Эми и раньше – ты читал с ней на пробах, вспомни-ка. Ей будет удобно с тобой.
– Видишь ли, на пробах – я был одет. В этом вся разница. Готов поспорить, Эми намного удобней играть со мной, когда я одет, чем когда я раздет. Спроси ее.
– Эми! – Через секунду Эми стояла рядом с Вив. – Он будет читать с тобой, чтобы мы могли снять тебя крупным планом. Поскольку ты играешь персонажа, который по сценарию отвечает на реплики обнаженной натурщицы, разве не кажется совершенно естественным, чтобы он разделся?
– Абсолютно, – сказала Эми.
– Просто мне казалось, – Вив снова повернулась ко мне, – тебе хочется, чтобы фильм удался. Я думала, для тебя это так же важно, как и для меня. Разве ты не думаешь, что я была бы счастлива, если бы у нас сейчас была актриса, которая смогла бы сыграть Джаспер, не впадая в истерику? Разве ты не думаешь, что к этому времени я была бы счастлива, если бы здесь была хотя бы Кошка, Господи Боже мой? Но у меня нет Джаспер, у меня нет Кошки, у меня есть ты. Мне кажется, Кошка не стала бы раздумывать и двух секунд перед тем, как раздеться.
– Наверно, Кошка и не стала бы, – с горечью ответил я. – Если бы, конечно, она позаботилась сюда явиться.
– У меня больше нет времени, – спокойно ответила Вив, как будто объясняя трехлетнему ребенку, отчего светит солнце. Она снова повернулась на каблуках. – Подумай минутку и дай мне знать, когда примешь решение, чтобы я, если нужно, могла распустить всех по домам и подумать о том, как вернуть Веронике ее деньги.
Это был ее коронный удар, так как она знала, что в итоге я не способен ее подвести. «Господи, если “кабальный совет” когда-нибудь об этом проведает, мне крышка», – было все, что я смог подумать через тридцать минут, стоя на подиуме. Вокруг меня взвился смерч приготовлений. Команда лопалась от веселья, которое подавляла с большим трудом; они не могли дождаться, пока сцена закончится и они смогут взорваться от хохота. Только Эми, как всегда, сосредоточенная, ни разу даже не улыбнулась. В голове я все возвращался к началу, к тому вечеру, когда Вив предложила заняться этим проектом. Кажется, тогда мне не приходило в голову, что я окажусь в этом фильме нагишом. Скорее, я уверен – я представлял себе, что как раз другие люди окажутся в этом фильме нагишом. «Мотор!» – рявкнула Вив за камерой, и Эми спросила из-за холста:
– Где он тебя трогает?
– Под грудью, – вздохнул я, – под соском.
– Под которой? – спросила Эми.
– Под левой.
Краем зрения я наблюдал за всеми окружающими. Окружающие все смотрели не на меня и не на Эми, а в землю под ногами, сдерживаясь изо всех сил; единственный звук, который я услышал, был сдавленным хихиканьем, одиноким смешком, донесшимся из глубины съемочной площадки, из теней. Через секунду я понял, что это Найлз. Хихикал Найлз, и на меня снизошло некоторое умиротворение, поскольку теперь я знал, что спустя несколько секунд убью его, как мне и хотелось сделать с самого начала, и все это того стоит. Теперь, когда я думал об этом, я был рад, что я гол, потому что кончина Найлза будет еще более позорной, если на виду у всей толпы его исколотит голый мужчина.
– Когда его руки поднимаются к моей груди, знаешь... он открыт передо мной. Обезоружен.
– Обезоружен?
– Как в гангстерских фильмах. Когда плохой герой поднимает руки вверх.
– А иногда и хороший.
– Иногда хороший.
– А он хороший или плохой?
– Он хороший, когда я плохая.
Позже я пойму, что это один из распространенных, примитивных снов – оказаться одному голым в помещении, полном одетых людей. Я не помню, что это означает, кроме очевидного чувства обнаженности и ранимости; и я не знаю точно, что означает тот факт, что в этом сне я был не просто голым, а играл роль голой женщины, объясняющей другой женщине, за какую грудь я предпочитаю, чтобы меня трогали. Интересно то, что пока мы снимали дубль за дублем, продвигаясь от одной части диалога к другой, все остальные на съемочной площадке выпали из моего сознания, и я потерялся в том, что говорила Эми, и в том, что говорил я, пока почти не забыл, что моего голоса даже не будет в фильме, что ничего моего не будет в фильме, что я буду всего лишь призраком, который – которая – не знаю, чем я являлся в этот момент, – появляется лишь ради выражения на лице свидетеля моего появления. В этот момент все и всё были открыты мне. Мне не угрожало дальнейшее разоблачение, я был так же наг снаружи, как и внутри, и все пленники собственной гордости и секретов трепетали передо мной.
Но позже, пересматривая снятые кадры и разглядывая сцены с Джаспер на экране, Вив и я сразу кое-что заметили. В какой-то пропущенный нами миг между нервным срывом на съемочной площадке и образом, запечатленным объективом камеры, Джаспер преобразилась в женщину, которую я встретил в «Лихорадке», – завораживающие глаза, неясный немецкий акцент и странная мертворожденная улыбка... Эффект был поразительный. «Ничего себе, – покачала головой Вив с бессовестно-влюбленным выражением, – без нее этот фильм – ничто». Она вызвала Джаспер на телестанцию через несколько дней, чтобы перезаписать несколько фраз, и всю следующую неделю Вив не могла говорить ни о чем, кроме Джаспер.
