Дмитрий Быков - Статьи из журнала «GQ»
Прежде всего хочу предостеречь от варваризации. Нам уже не стать такими, как они. Более того: отступая назад, мы должны быть готовы к тому, что на тех путях нас встретит настоящее, органичное варварство, а у него всегда лучше получается все, что связано с убийством. Мы не можем победить, возвращаясь назад, — только устремляясь вперед. Вот почему безнадежна, по-моему, попытка расправиться с варварством военной силой. Об этом задолго до нынешних катаклизмов думал Бродский, вообще исключительно быстроумный и многое предсказавший: «Мы бы предали Божье тело, расчищая себе пространство». Мы можем победить, но временно и локально; цена же, которую придется платить, непомерно высока — ибо этой ценой становится отказ от самих себя. Архаика бывает привлекательна для книжных романтиков — и мой друг Илья Кормильцев даже видел в ней один из путей к «новой серьезности», — но этот путь уводит от человечности; в конце там все то же модернизированное варварство, один из вариантов фашизма.
Есть второй вариант — купить их или по крайней мере попытаться; выход через консьюмеризм, описанный Стругацкими в «Хищных вещах века». Что происходит с варваром, открывшим товарное изобилие? Он жиреет и слабеет, но не становится духовнее; в конечном итоге мы как бы переключаем его с истребления несогласных или инакорожденных на самоистребление, что, в общем, перспективно до поры — но не универсально. Естественно, крыса так и будет нажимать на кнопку, раздражающую центр наслаждения, — но варвар-то не крыса. Он умней, его интуиция тоньше. История знает случаи, когда смертница отказывалась от взрыва, завидев никогда прежде не виданную кофточку с золотым пояском, — но не помнит случаев, когда вся варварская цивилизация дружно пересела бы на консьюмеризм. Правда, схожая история была — когда СССР был разрушен джинсами, дисками, вообще манией потребления, — но его подтачивали и другие причины, да вдобавок далеко не всему населению джинсы были дороже смыслов. Только поэтому Россия и уцелела до сих пор.
Остается только один путь — миссионерство, которое описано в колониальных рассказах Моэма. Мы не можем подкупить или истребить варваров, но можем подать им пример самоотверженности; собственно, об этом — другой великий роман Стругацких, не понятый в свое время. Я говорю об «Отягощенных злом», где учитель может только погибнуть на глазах учеников. Но кто готов сегодня погибнуть на глазах у новых варваров во искупление их варварства? Кто готов взять на себя это «Бремя белых», о котором писал Киплинг, — не бремя начальствования, весьма легкое, но бремя жертвы, весьма тяжелое?
Если никто, нам в самом деле нечего противопоставить им.
№ 8, август 2009 года
Чем блистает президент?
В: Чем блистает президент?
О: «Холизмом».
Послушайте, но что же это такое? Как это следует понимать? Что за тайный смысл напряженно там пульсирует?
«Оттого, как мы позиционированы вовне, в международной жизни, зависят обычные условия жизни внутри нашей страны, зависят в конечном счете даже такие простые и, может быть, самые важные вещи, как уровень жизни, как зарплата».
«Советский Союз при определенных проблемах, издержках, сложностях разных периодов развития этого государства все-таки был сильным государством. Это не может отрицать никто».
«Цены на нефть упали, за счет этого приток валюты в нашу страну сократился, у нас возникли определенные экономические проблемы. Но если бы наша внешняя торговля была лучше диверсифицирована, как принято говорить, то есть, если бы она была направлена в разные стороны, то мы тогда могли бы эти валютные потоки получать не только из тех стран, которые покупают нашу нефть, но и из других стран».
Кто это говорит? Зачем он это говорит?!
Ну ладно, это официальные речи, заявления, протокольные мероприятия. Но вот личный видеоблог, изначально рассчитанный на откровенный, почти интимный разговор.
«Отношения с родным городом — это для человека, который из этого родного города в конце концов уехал, особая статья. Потому что, конечно, этот город дал мне практически все: он дал мне рождение, дал мне моих любимых родителей, дал образование — и школьное, и университетское. Я здесь начал работать, я защищал диссертацию здесь — в общем, здесь проходили самые важные события, которые формировали меня как человека».
«В период кризиса такой один из самых важнейших кластеров, одно из самых важнейших направлений работы — это малый бизнес. Потому что, если малый бизнес исчезнет в пучине кризиса, нам придется восстанавливаться не годы, а десятилетия. И оттого, какой мы климат создадим сейчас для малого бизнеса, зависит и быстрота нашего выхода из кризисного пике».
«Поэтому бороться за права нужно уметь, и делать это цивилизованно. Это, конечно, культура, которая не возникает одномоментно. За двадцать лет она не возникнет. Она в любом случае уже лучше, чем в советские времена, потому что тогда писали вообще в одно место — в партком, а потом генсеку. Сейчас все-таки уже есть какой-то выбор».
Ничего не понимаю. Не может быть, чтобы это было без умысла. Клянусь вам, я хорошо помню семидесятые, и выступления Леонида Ильича Брежнева — даже когда их зачитывал по пять часов Кириллов — содержали больше живых интонаций и содержательной информации к размышлению. Вот там были сигналы, да. Упоминание или неупоминание того или иного лица или события означало тектонический сдвиг. Невозможно в наше время общаться сигналами: слово утратило силу, контекст жидковат, никто не будет читать между строк и расшифровывать намеки. Страна не в том состоянии. Дискурс власти должен быть иным: нужно изо всех сил мотивировать к деятельности, вселять веру, внушать какой-никакой заряд бодрости, если уж по интеллектуальным своим возможностям власть не может сказать ничего содержательно нового. С предложением этой содержательной новизны у нее давно проблемы: наивысшим достижением кремлевского политмышления остается пока переформулировка в новых терминах («синергия», «перверты», «холизм») концепции изоляционизма, умеренного мессианства и традиционного ответа внутренними репрессиями на внешние вызовы. Николай I-light. Ладно, давайте не углубляться в интеллектуальные дебри, давайте ограничимся простыми человеческими интонациями, столь необходимыми населению во времена большой кризисной фрустрации; попытаемся погладить, заглянуть в глаза, где-то даже понять и простить… Но и этим не пахнет: перед нами классический случай органчика, как он был описан еще главным знатоком отечественных архетипов М.Е.Салтыковым-Щедриным. Правда, тот органчик воспроизводил исключительно «Ррразорю» и «Не потер-плю!», а этот умеет только цитаты из учебника по основам гражданского права, того самого, не сданного в библиотеку… или это был какой-то другой?
Ну невозможно же, чтобы за полтора года — nothing personal! Чтобы сейчас, в момент поистине кризисный, и не только в экономическом смысле, чтобы на последней, может быть, развилке в истории русской государственности, в точке бифуркации, за которой — вполне вероятный распад, катастрофа, безнадежный откат в архаику… чтобы сейчас с главной трибуны в государстве изрекались настолько пустые слова, чтобы во главе страны зияло настолько ровное место! Давайте бегло обозрим вызовы — тоже словечко из политического волапюка, но слова «проблемы» явно уже недостаточно, — с которыми сталкивается сегодня возлюбленное Отечество: местные элиты разрознены, продажны, каждая тянет одеяло на себя и при случае готова удариться в самый кромешный сепаратизм. Публичная политика отсутствует либо профанируется. Телевидение и значительная часть прессы подцензурны, им давно никто не верит. Вертикальные структуры проржавели, финансовые и социальные проблемы регионов решаются в режиме личного разруливания. Стабфонд за год сократился в шесть раз. Что происходит на Кавказе — подумать страшно, растущей экспансии родного ставленника противопоставить нечего, тотальной коррупции — тоже. Ни одно слово ничего не значит, ни одно обещание ничего не весит, фальшь и гниль возрастают в геометрической прогрессии, но все это время не дремлют совсем другие силы — их пока не видно, но большевиков, вспомним, тоже было не очень-то много в публичной политике. А потом они, лучше всех подготовившись, просто подобрали власть в октябре семнадцатого. Кто выступит сегодня в этой роли — не знаю: радикальные националисты, озлобленные технократы, тайно организовавшиеся западники? Кто бы это ни был и сколь бы фантастической эта сила ни оказалась — нормальной и конструктивной она не будет в любом случае: в подполье такие не водятся, а другой среды для политики у нас сегодня нет. Наконец, опора на церковь тоже весьма проблематична — она знай борется за новые территории да благословляет байкеров; силы, которая бы пользовалась в обществе хоть минимальным авторитетом, нет. Отдельные идеалисты продолжают взывать к верхушке исполнительной власти: дерзайте, решайтесь, не бойтесь, устройте нам либерализацию сверху, потому что без нее все рухнет, а власть без лица еще хуже безвластия! У вас последний шанс, торопитесь, подайте сигнал, что вы за нас! Но хотя сама эта постановка вопроса оскорбительна для власти — вынужденной подавать сигналы, все время на кого-то оглядываясь, — он не подаст и сигнала. Он лишний раз напомнит, что лошади кушают овес и сено, — и не заметит, до какой степени смешна выбранная им роль.
