Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
— А что, закрыто? — зачем-то спросила Марта, хотя и без того было понятно.
Нищие продолжали безжизненно глядеть в одну точку. Марта порылась в карманах, выдала каждому весьма умеренную, хотя и не совсем скупую милостыню. Цену деньгам Марта знала, поскольку сама зарабатывала, потому и одарила нищих, сообразуясь с полезностью получателей. Те взяли с охотой. Теплыми оказались их руки, несмотря на морозец, хоть и грубыми на ощупь. И сразу ожили. Как автоматы, если в них опустить монетку. Бойко замахали крестами, забормотали «дай Бог здоровьичка, дай-то Бог здоровьичка».
— Вы вот что, — строго сказала им Марта. И они с готовностью замолчали, подались вперед, готовые слушать. — Здоровьичко-то уже не понадобится. Молитесь за упокой души. Только как следует молитесь, поняли?
— Умер кто? — спросила нищенка, вздрогнув.
Марта кивнула.
— Близкий, что ль?
Марта опять кивнула.
— Ой, горе-то какое, горе! — залопотала нищенка. — Ох, горе!.. Молодой был-то?
И черные глаза пытливо и страдальчески остановились на лице Марты.
И снова кивнула Марта.
— Горе-то, — вздохнула нищенка.
И снова застыла в сфинксовой неподвижности.
...Да и женился он на этой стерве египтянке, только на имя и польстившись...
Смерть и Белза. Никогда прежде в мыслях Мария не связывала их, хотя и знала, что Белза умрет раньше нее. Все-таки старше он на одиннадцать лет. Они познакомились перед новым годом, только в каком же году?
— Маша, сходи за хлебом.
— Сейчас.
Белза сам, через какого-то дальнего знакомого, пятнадцатая вода на чужом киселе, теперь уже прочно забытого, попросил устроить их встречу. Слушал рассказы о Марии, два месяца слушал, облизывался, интриги плел, чтобы свели с нею. Девушка, нелепая и прекрасная, пишет стихи, никак не может их напечатать — и не сможет никогда, потому что нелепа и прекрасна! — где-то бродит по Вавилону, мимо Белзы, не дается в руки...
«Мария, я, кажется, нашел тебе издателя». — «Не может быть. Никогда и никто не найдет мне издателя. Все находят для меня только ебарей. И половина этих ебарей на самом деле импотенты, это они комплексы так избывают, психоанализом занимаются сами с собой, пренатальные матрицы изживают, в задницу им хуй!» — «Да нет же, Мария, этот, кажется, настоящий...»
Он и оказался — настоящим. Во всяком случае во всем, что касалось эрекции. А насчет всего остального, включая и обещанные публикации в толстых журналах, разумеется, херня. Что и требовалось доказать.
Предновогодним вечером, в мишурной и пестрой толпе, пропустив мимо целое стадо Санта-Клаусов, на условленном месте в переходе метро Мария ждет. О месте и времени договаривались долго, раза три или четыре созванивались, ибо Мария вечно путается в пространстве, вечно она в заблудившемся состоянии. А он опоздал. Она чуть с ума не сошла — вдруг все-таки заплутала и не там ждет!
Сволочь, наглец. Вывалился откуда-то из синевы пасмурной ночи, расцвеченной гирляндами огней, капюшон со светловолосой головы сбросил, открыл узкое лицо с очень светлыми зеленоватыми глазами.
И в эти ясные глаза, в этот летний крыжовник, Мария выпалила единым духом: «Для того и дождалась, чтобы послать на хуй, если даже вовремя прийти не можешь, то какой с тебя прок, издатель нашелся...»
— Маша, сходи за хлебом.
— Сейчас.
— Деньги в коробке у телевизора.
— Хорошо.
Быстрым движением — скорее, пока не ушла, не улетела, удерживает за плечо. «Вы торопитесь?» — «А ты как думал? Что я новый год тут буду встречать? В метрополитене?» Последнее слово процедила с особенным удовольствием.
«Дайте хотя бы стихи».
Со всем презрением, какое сумела в себе наскрести по сусекам, Мария бросила: «Неужели ты думаешь, что я сразу так вот неизвестно кому принесу свои стихи?..»
Стихи лежали в сумочке, отпечатанные в разное время на разных машинках, по большей части очень плохих. И он, похоже, очень хорошо знал об этом.
«По крайней мере, позвольте вас проводить».
И чтобы совсем уж идиоткой не выглядеть, взяла его под руку — снизошла. «Хрен с тобой, провожай, коли делать нечего...»
— Маша, ты еще не ушла?
— Сейчас.
— Не сейчас, а сию минуту!
Итак, Белза мертв. Никогда не думала, что не встретит больше этот удивленно-радостный взгляд крыжовенных глаз.
Снят запрет на слово, ибо проникло оно в мысли, и каждый час жизни им окрашен.
Снят запрет на слово, ибо когда мы говорим: «обедать, спать», думаем: «смерть, смерть».
— Маша!
Звонок в дверь, Асенефа отворила сразу. На пороге молодой человек в строгом черном костюме, лицо омрачено профессионально-кислым выражением. На него глянула из саркофага черного вдовьего одеяния Асенефа — остренькая, поджарая, взгляд цепкий.
— Соболезную, — скороговоркой начал он прямо с порога. — Я агент из похоронного...
— Проходите.
Оценив деловитую повадку женщины, агент вздохнул с видимым облегчением, извлек из тощего портфеля, тоже черного, блокнот с бланками заказов и два листа истасканной фиолетовой копирки.
— Куда?
— Лучше на кухню.
Да уж, лучше на кухню. Потому как в спальне третий день спит мой Белза. И незачем ему разговоры наши слушать.
Агент удобно устроился за обеденным столом. Крошки тщательно стерты, кругом стерильная вдовья чистота, от которой выть хочется живому человеку. Разложился со всем своим бюрократическим барахлом.
— Хоронить будете или кремировать?
— Хоронить.
Агент проложил копиркой три экземпляра бланка заказа, прилежно начал строчить, время от времени задавая вопросы.
— Покрывало: кружевное, гардинное, простого полотна, простого с рюшами?
— Кружевное. С рюшами.
— Подушка тоже кружевная? Рекомендую простого полотна, изящнее выглядит.
— Кружевная.
— Да, не забудьте одежду. Костюм, белье, тапочки. Тапочки рекомендую также заказать у нас.
— Хорошо, пишите.
— Кто вам обряжает? Служители морга или предпочитаете религиозные организации? В комплекс наших услуг входит сервис по заключению договоров с монастырями, храмами и капищами.
Асенефа оглянулась на дверь кухни. Агент поднял голову.
— Так что писать?
— Сама обряжаю, — буркнула Асенефа.
Агент пожал плечами. Дескать, ваше дело, дамочка, насильно никто не заставит, а только бы лучше дело сделали специалисты...
— Услуги плакатария?
— Что?
— Плакальщиц заказывать будете?
— У него и без наемных целый гарем наберется, — мрачно сказала Асенефа. — Готовы уж, под окнами только что не торчат.
Агент поставил в бланке прочерк.
— Гроб?..
— Повапленный.
Агент поднял глаза.
— Это дорого стоит.
— Знаю. Я заплачу.
Агент попросил поставить подпись и отдал Асенефе третий экземпляр, самый слепой.
— Послезавтра ждите.
— Спасибо. Я провожу вас.
— Благодарю вас.
— До свидания. Сожалею, что по такому печальному поводу...
— До свидания.
Говнюк и пидор.
Мария и Марта у Марии в доме. Большая комната в гигантской коммунальной квартире, холодная, с мертвым камином. Как топить, если трубу наружу не вывести? Этаж-то не последний. Мария, правда, пыталась топить «по-черному», да еще черновики какие-то жгла, бесноватая, чуть пожар не устроила. Мебель старая, на века срубленная руками подневольных людей. Из-под палки трудились, вот и результат налицо. Так мать говорила торжествующе, всякий раз, как Марию укоряла.
Тонкая, как прутик, ключицы трогательные и шея ботичеллиевская, длинные черные пряди — совсем потерялась Мария в огромном этом доме.
Сидела на подоконнике, смотрела в окно, на проезжающие машины. Снег мелко сыпался на обледеневшую мостовую Вавилона, на торгующих старух, не таял на их платках и варежках.
— Как запомнить нам хотя бы одну снежинку? — говорила Мария.
Марта, накрывавшая на стол, замерла с чайником в руке.
— Смотри, сколько их. Да оставь ты свой дурацкий чайник, иди сюда.
Марта поставила чайник на стол, подошла, села рядом.
— Вон одна побольше других, — задумчиво проговорила Мария. — Только и ее толком не углядеть. Слишком быстро летит.
Так человек смотрит на снег — и хотел бы, да не видит. Так снег смотрит на человека — не знает о нем, потому и не видит.
Так — рассеянно и любяще — на человечество смотрит Бог.
Покой и печаль сходили от этих слов на Марию и Марту. Так, омрачась, смотрели в окно. Молчали.
Потом Марта сказала:
— Благословен, должно быть, тот, на ком задержался его взгляд, пусть на миг.
Мария повернулась, встретилась с ней глазами.
— Ах, нет. Знала бы ты, как это страшно.
Прошло время, сели пить чай, задернув занавески. Говорили о том, о другом, а думали об одном: Белза лежит мертвый.
— Как ты думаешь, она отвезла его, наконец, в морг?
Марта пожала плечами.
— Откуда мне знать.
