Михаил Липскеров - Черный квадрат
Ну, и еще парочка провокаций. С марта по октябрь 17-го года существовали Временное правительство и Советы. Кто из них, прости, Господи, от Бога?
Три власти: законодательная, исполнительная, судебная. И все от Бога? Ну, тогда уж до кучи – власть денег, бюрократии, криминала...
Но не в этом дело.
Глава 21
В начале века я окончил медицинский факультет Парижского университета и вот уже с десяток лет практиковал в Керчи. Университет я окончил на деньги старшего брата, успешного московского хирурга. Родитель мой, керченский негоциант, успел выучить только его, а на меня у него не хватило денег и времени. Денег – потому что он разорился после очередной негоции с зерном. А времени – потому что после этой негоции он повесился.
После университета мне предлагали место в одной из московских клиник, но для этого я должен был перейти из веры отцов в лоно православной церкви. Я не верил ни в Яхве, ни в Христа, ни в Будду, ни в Кришну, ни в какого-либо еще Бога, бытовавшего на просторах Российской империи. Поэтому креститься не стал и остался в Керчи. Вместе с мамой. И с Сэмом Хаванагилой. Он жил со мной потому, что без него вся эта перекрученная и запутанная моей литературной малограмотностью история с поисками Лолиты потеряла бы всякий смысл, которого и так в ней не шибко много. Брат же мой принял крещение, начитавшись Кириевского, Хомякова, Соловьева (который Владимир), общался с Василием Васильевичем Розановым, и его вполне, как и Гершензона, могли бы называть последним славянофилом.
А дядья мои – владельцы газеты «Новости дня», держатели скаковой конюшни и открытого стола на Маросейке для недостаточной интеллигенции, где частенько обедывали на халяву Горький, Шаляпин и другая обезденежевшая будущая гордость России, – после знаменитого указа Александра III крестились. Вскорости их конкурент, владелец газеты «Вечерние новости» старообрядец Прохоров, был обнаружен мертвецки пьяным во время падения с крыльца трактира Тестова. В участке, куда он был доставлен, Прохоров успел сказать: «А эти жидочки Липскеровы – англикане» – после чего из мертвецки пьяного состояния перешел в просто мертвецкое.
Существовал и другой путь. Для практики вне черты оседлости можно было защитить диплом в каком-нибудь российском институте. Что я и сделал экстерном в Новороссийском университете, где практиковал некоторое время. Так что я мог... Но остался в Керчи. С мамой.
– Вы знаете, – говорила она, покупая рыбу, – мой Моше – замечательный мальчик! Что? За этого дохлого щуренка – рубель?! А девяносто копеек не хочешь?.. Ах, хочешь?.. Шестьдесят, и ни копейки больше полтинника! Мало того что он пять лет проучился в Париже, он еще три года практиковал в Новороссийске. А резать людей в Новороссийске – это совсем другое дело, чем резать людей в Одессе! В Новороссийске после этого они становятся живыми, а в Одессе – жутко наоборот. Нет, семьдесят копеек – моя последняя цена! А здесь?.. У кого лечится от подагры супруга адвоката Замойского? Я вам спрашиваю! Семьдесят пять копеек. А кому, как не чемпиону мира и города Бендеры по французской борьбе Черному Али мой мальчик вправил ключицу и мозги, вытекшие из дырки на месте правого уха, которое он потом и пришил, чтобы прикрыть дырку. Кто, как не он, нашел в чемпионской голове вдавленный нос и вернул его наружу. Мой мальчик! И он же совершенно бесплатно отрезал биндюжнику Бенедикту мизинец, который во время французской борьбы в керченском цирке надкусил чемпион мира и Бендер Черный Али! Ладно, ради ваших детей – восемьдесят копеек. Более того, у моего еврейского мальчика лечится сам русский губернатор, которого знает по имени сам русский царь!
Торговка в изумлении чмокала губами, а мама в пароксизме щедрости платила за щуку рубль и, довольная, уходила. О том, что у ее сына, то есть у меня, лечились шорник Кугель со своими восемью детьми, бездетный по причине скопчества столяр Пантюхин, крайне мелкий торговец Мухамедзянов с семью детьми и сотни других не столь уважаемых людей, она предпочитала не упоминать.
А потом мама умерла. И я уехал в Москву. Снял квартиру на Троицкой улице, дом 3, что рядом с Самотекой, завел практику. А потом купил квартиру в первом этаже дома на той же Троицкой улице. Вместе с Хаванагилой, который обихаживал меня так, как не умел никакой из известных мне слуг. Почти как мама. Как-то в конце 1913 года Сэм принес мне билет на премьеру в театр Корша, где я познакомился с дочерью моего старшего приятеля, приват-доцента Московского университета, Лолитой – совершенно очаровательной гимназисточкой седьмого выпускного класса. Я не буду описывать ее внешний вид. Возьмите описание типично русской девушки из какого-нибудь средней руки романа – и вы представите Лолиту. Только Лолита была живой. Живой до без никакой возможности все это без потрясения душевных сил выносить безболезненно и терпеть безучастно. И на безымянном пальце ее левой руки сияло колечко из нефрита.
Это была она!
Мы встречались при каждом удобном случае. Иногда просто гуляли, а иногда брали извозчика, и Москва златоГлавая, звон колоколов, Царь-пушка державная, аромат пирогов встречали нас у кондитерской на Столешниковом, куда по зимней поре съезжалась вся Москва откушать кофию или шоколада со знаменитыми столешниковыми эклерами. Почтенные матроны в собственных экипажах, нувориши в новомодных авто, чиновничья Москва и, конечно же, гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные, осторожно сбив рыхлый снег с каблучка, вбегали в кондитерскую и, на скорую руку съев пирожное, убегали обратно, слизывая розовым язычком крошки с верхней губки. Вот здесь-то мы с Лолитой и любили сиживать и молчать.
Этим летом она оканчивала гимназический курс и должна была поступать на Высшие Лубянские курсы для обучения по медицинской части.
И мы еще не знали, что скоро, в будущем году... (По-моему, эта фраза заманивает читателя, интригует его, чтобы он не бросил читать и, по возможности, добрался до конца истории.)
В июле Лолита сдала экзамены на курсы и получила справку о благонадежности. На 28-е число была назначена наша свадьба. Наконец-то, после веков поисков, мы соединимся навеки. А 27-го я с коллегами гулял мальчишник в ресторации «Эрмитаж», что на Трубной площади в саду Лентовского.
В три часа утра 28 июля 1914 года я блевал, обняв фонарный столб в районе Самотеки. До фонарного столба я обблевал извозчика, городового Силуянова, швейцара ресторана «Эрмитаж» Никиту, сам ресторан «Эрмитаж», где гулял мальчишник, Трубную площадь и окружающие ее бульвары числом четыре: Петровский, Рождественский, Цветной и будущий Неглинный. (Хорошо жили до революции врачи общей практики.) Там меня и подобрал Хаванагила, довел до дома, сложил в ванну и пустил холодную воду, а потом горячую, а потом опять холодную. Я чувствовал себя, как Игорь Ильинский в фильме «Поцелуй Мэри Пикфорд», но вылез из ванны трезвый, как свежекупленный граненый стакан. После чего Хаванагила уложил меня в постель, и к двенадцати часам дня я был вполне готов к свадьбе. Брак у нас намечался гражданский из-за разницы в вероисповедании. Мама, наверное, этого бы не одобрила: «Как это так – жениться на гойке?» А родители Лолиты вообще не тяготились отсутствием церковного венчания. Во всяком случае, противного мнения они не выразили.
Когда Хаванагила одергивал на мне сшитый у Юдашкина фрак, за окном на Самотеке стал нарастать какой-то шум и в мою квартиру через окна вползла песня: «Чубарики, чубчики вы мои, отцвели кудрявые, отцвели», а в тарелке репродуктора раздались слова: «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои...»
– Война, Михаил Федорович, – сказал мне Хаванагила.
– У меня же свадьба! Какая на фиг война?!.
– Первая мировая.
– А что, еще и вторая будет?
– А как же. Только эта империалистическая, а та будет Отечественная. Ну да ладно, пора за молодой ехать. Не отменять же свадьбу.
В голове у меня что-то щелкнуло.
– Дак какая же свадьба? Сочтут непатриотичным. Когда Отечество в опасности. Когда кайзер нагло! Дарданеллы – исконно русская вода! Прибьем щит на ворота Истанбула! Как ныне сбирается вещий! Так громче, музыка, играй победу! Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет! Раз – поет, два – поет! Раз-два, ать-два, ать-раз, ать-два...
Под хоругви встанем мы смело,Крестным Ходом с молитвой пойдем,За Христианское Правое ДелоКровь мы Русскую честно прольем.Ждут Победы России Святые,Отзовись православная Рать!Где Илья твой и где твой Добрыня?Сыновей кличет Родина-Мать.Все мы – дети великой Державы,Все мы помним заветы Отцов,Ради Знамени, Чести и СлавыНе щади ни себя, ни врагов.Встань, Россия, из рабского плена.Дух Победы зовет, в Бой пора!Подними Боевые ЗнаменаРади Веры, Любви и Добра.Ждут Победы России Святые,Отзовись Православная Рать!Где Илья твой и где твой Добрыня?Сыновей кличет Родина-Мать!Ур-р-ра!!!
Хаванагила слегка придушил меня.
