Иселин Херманн - Домино
Налоговая инспекция обычно не вмешивается, кто кому должен деньги, до тех пор пока никто не должен денег им.
Нет, но натуральный обмен идет в обход экономики.
Ее шея краснеет. Я, кстати, хожу с деньгами, так как была уверена, что мы рано или поздно столкнемся. Она находит в сумке кошелек.
Не надо. Не лучше ли нам уладить все по-другому?
Прости?
Мне бы так хотелось, чтобы кто-нибудь сфотографировал мою дочку, ну, по-настоящему сфотографировал, в смысле — профессионально.
Она знает, что должна сказать «нет», но это не то, что говорят ее губы. Она не говорит, что портрет стоит намного больше, чем те деньги, которые она ему должна, даже без налогов. И она не говорит, что никогда не делает ничего «по-другому». Напротив, она протягивает ему свою визитку, и они договариваются, что он придет послезавтра в ее ателье.
Было бы лучше, если бы его жена тоже пришла. Это называется «самое разумное». Но это не то, что говорят ее губы.
~~~
Пару дней назад Токе сидел с Лулу несколько часов. Это была генеральная репетиция. Просто в четверг Роз выходит на работу в «Bouquet du Nord». Всего лишь на пару часов в первой половине дня, но она ведь не может брать Лулу с собой, а няня будет только с понедельника.
Все прошло хорошо. Они встретились в баре между улицами Лафайет и д’Орвиль, где никто не удивлялся, что ему передали Лулу в коляске. Она широко улыбнулась своим беззубым ротиком, когда увидела папу. Он должен был остаться с ней в первый раз, и Роз, не смолкая, давала ему инструкции о бутылочке с соской, о подгузниках и… две большие слезы потекли по ее щекам.
Да, но ведь это всего пара часов. Отвлекись, побалуй себя чем-нибудь, купи пару чулок или что-нибудь еще.
Это просто потому… потому что я уже скучаю по ней.
Я буду внимателен, обещаю.
Что ты будешь делать?
Думаю, мы прокатимся по Люксембургскому саду.
Ты хочешь ехать с коляской в метро?
Роз, это делают тысячи людей каждый день, не замечала?
Все прошло превосходно. Признательные взгляды женщин в парке ему совсем не мешали. Красивый мужчина со своей красивой малышкой. Это всегда действует положительно. Красивый одинокий мужчина встречает лишь беглые взгляды, но не улыбку.
Ребенок — своего рода предлог для таких взглядов и приятное препятствие на пути к возможному недопониманию. Он сказал, что с удовольствием посидит с ней снова — в четверг и б пятницу. Оба дня у Роз короткие смены, а с понедельника с Лулу сидит няня.
Ну вот и отлично. И знаешь что, на самом деле, это должно было быть сюрпризом, но я записался к фотографу, чтобы у нас были профессиональные фотографии. Она оценит это, когда станет старше.
Нет, Токе, мы должны сфотографироваться втроем.
Он смотрит на нее этим своим взглядом, кричащим «не-будь-такой-глупой-снова». Да, и ты хотела бы, чтобы фотография стояла рядом с телевизором, чтобы ее видели все, а я свою поставил бы на письменный стол. Отличная идея, Роз.
Она сжимается, как от удара.
~~~
Они договорились, что Зэт должен быть в 12.30 в ее ателье на улице д’Орвиль. Он опаздывает на двадцать минут, потому что вынужден сделать крюк, чтобы не идти с коляской по тем улицам, на которых он обычно бывает, уж не говоря, естественно, о своей собственной. Когда Сабатин открывает дверь, она не может сдержать смех.
Да, от нее ты не убежишь.
Ты не первая, кто это говорит.
Он приходит с ребенком один. Без жены. Ателье находится на самом верхнем этаже, и такое ощущение, будто в прямоугольном окне на крыше сконцентрировано все парижское небо. Ярко-синего цвета. Белая чайка. Как рыба в аквариуме. Одно большое помещение. Белое. Светлое. По одну сторону — огромный стол, на котором лежат стопки книг и журналов. Три, на длинных стеблях, не совсем обычных анемона, с острыми листьями и ворсистыми стебельками. Ему сообщают, что это сибирские маки. Странные, однако, цветы. Но они живые и, по-видимому, действительно из Сибири. Вокруг стола четыре плетеных стула, под окном диван, накрытый турецким покрывалом. По другую сторону — большой зонтик, лампы и два солидных, немного старомодных фотоаппарата. Тяжелые. Она заходит в помещение, которое, очевидно, функционирует и как темная комната, и как кухня. По крайней мере, именно оттуда она спрашивает, хочет ли он чаю. Это ты по сегодняшнему поводу оделся, как банкир?
Зэт слышит, что она считает его похожим на конфирманта. И он также отлично слышит, что это звучит глупо. Но! Это по случаю дня смерти Цезаря.
Она смеется, пока наливает воду в чайник. Слушай, а не сменить ли тебе этот день на день смерти Мартина Лютера Кинга?
Да… А когда это?
А не важнее ли то, что он был? И что он был убит. Это, по крайней мере, имеет отношение к нашему времени. А так — чистой воды показуха. Да еще в галстуке. Ну, ты даешь. Так говорит Сабатин. И так женщины обычно не говорят. Она похожа на девочку, когда говорит этому красивому мужчине «ну, ты даешь», потому что надел черный галстук в день смерти Цезаря. Но разве она не права?
Этому научил меня отец.
Понимаешь, каждый раз когда на календаре 15 марта, ты становишься похож то ли на банкира, то ли на школьника. Знаешь что! Ты должен с этим покончить. Она считает, что он невыносим. Цезарь! Черт возьми!
Ах, да. Как насчет того, чтобы выражаться благопристойно или хотя бы немного приличнее?
Прекрасно, что она зла. Раздражена. Надо, наконец, перейти к делу. Тогда она сможет избавиться от своего долга. Она вставляет пленку в один из фотоаппаратов. Натуральный обмен. Ну-ну. Но когда она поворачивается и смотрит на него, она прощает ему любую форму мальчишеского идиотизма.
Ладно. Мартин Лютер Кинг был убит четвертого числа четвертого месяца. Так что подумай над тем, чтобы изменить день празднования.
Он смотрит ей прямо в глаза и ее спина становится теплой. Можно ли назвать этот взгляд дерзким?
Нет, правильнее сказать — любопытный. Он смотрит на нее изучающе.
Кто она? Она знает, что на тех фотографиях, которые они сделают совсем скоро, не будет полета, если она отведет взгляд, поэтому она осознанно не смотрит в сторону. Идет ли речь только о профессионализме? Съемка есть съемка. Задача, которая должна решиться наилучшим образом, независимо от формы оплаты, и она хочет, чтобы он чувствовал себя увиденным. Она знает, как существенно, чтобы тот, кого фотографируют, не ощущал, что она что-то у него забирает, отделяет кусок его души. Она не противник, она посредник. Она наливает чай в тонкие стаканы, ничего не говорит. Смотрит на него. Смотрит, как он сидит здесь со своей маленькой дочкой. Думает, как бы ей лучше его сфотографировать. Он не привык, чтобы его рассматривали.
Это издержки твоей работы?
Что именно?
Смотреть на людей, как будто они мебель, которую можно передвигать.
Нет, надеюсь, я сморю на тебя не так.
То, что сейчас происходит, довольно странно. Чтобы сместить фокус, Сабатин подходит к нему и ослабляет узел его галстука. Расстегивает верхнюю пуговицу его белой рубашки. Она делает это профессионально, как сделал бы режиссер фильма. Решительно. Он думает о том, что давно не краснел. Лулу тоже надо снять кое-что из ее одежды. Он ненавидит комбинезоны. Лулу тоже. Не тогда, когда ей надо из него вылезти, а тогда, когда надо в него залезть. Лежа на диване, она похожа на черепаху, которую опрокинули на панцирь, и ревет, потому что терпеть это не может. Роз надела на нее красивое белое платье с бантиком вокруг талии.
Твоя жена знает, что вы тут?
Да.
Я имею в виду, что это не сюрприз или не подарок на день рождения?
Нет, нет, это моя жена решила, что она должна быть по-летнему красивой на фотографиях. Но я боюсь, она уже не так красива. У тебя есть таз? Зэт расстегивает манжеты и закатывает рукава.
Вот сейчас ты начинаешь походить на человека. Сабатин приносит таз, газету и полотенце.
Большая порция, однако. Лулу нужно снять всю одежду.
Прости.
За что?
За это.
За это нечего извиняться. Она стоит и рассматривает их. Посмотри на меня. Сними рубашку. Мы сделаем фотографию так.
Как так?
Как я говорю. Она видит это. Фотографию, которую она проявит в своей темной комнате.
Поэтому она это говорит. Она видит это своим внутренним взором. Маленький красивый детский затылок, мягкая детская спинка с ямочками, круглые ножки на фоне мужского торса.
А это не странно?
Не более странно, чем если бы ты пошел с ней купаться.
Одежда более интимна, чем нагота. Разве не в этом суть стриптиза? Она знает это, стоит к нему спиной и вставляет пленку в другой фотоаппарат, закрывает его маленьким щелчком. Поворачивается и понимает, что то, что она видит, красивее того, что она себе представляла. Откуда же она могла знать, что он так выглядит? И что контраст между ним и белой мягкостью ребенка такой сильный? Ты не хочешь снять часы? — говорит она, чтобы сделать вид, что ничего не происходит, но чувствует волну красноты, накрывающую ее лицо, как будто бы часы — это фиговый листок перед абсолютной наготой. Он мешкает. Может, он чувствует то же самое?
