Макс Нарышкин - Синдром Клинтона. Моральный ущерб
Тихон тоже выглядел спокойно — он разглядывал фото на стенах в кабинете. Те же фото, но форматом 20х30.
— Вы положите калькулятор на место или еще раз попытаетесь дозвониться?
Пятько вынул руки, положил их на стол вместе с очень похожим на сотовый телефон калькулятором и покосился на лежащую неподалеку трубку. Перепутать было нетрудно.
— До вашего появления я не догадывался о том, что в «Регионе» заместителем финдиректора работает Вика Золкина!
— Предположим, — Куртеев оторвал взгляд от Бессона. — Тогда расскажи, как ты вливал бабки в строительство…
И конфликтолог осекся, потому что в этот момент Пятько, округлив от ужаса глаза, издал что-то среднее между сонным храпом и лошадиным ржанием.
«Кажется, в точку», — понял Тихон.
Шумно выдохнув, как это обычно делает человек, который только что выслушал приговор суда, продюсер покачал головой и сцепил пальцы.
— Молодой человек, вы, видимо, честны, и честность ваша, равно как и любопытство, рано или поздно выйдет вам боком… Видите ли, в этом мире нужно работать, чтобы жить, а не жить, чтобы работать. Вот вы сидите сейчас на моем столе и требуете, чтобы я начал говорить вам вещи, огласка которых взбудоражит не меньше десятка людей в этом городе. — Пятько облизал губы, и глаза его заметались еще быстрее. — Скорее всего, действуете вы в одиночку и по собственной инициативе. Каждое действие предполагает противодействие… Вам как конфликтологу это должно быть хорошо известно. Пнуть по колесу мчащегося мимо вас велосипеда — это одно, а пнуть по колесу мчащегося мимо вас «КамАЗа» — это, понимаете, совсем другое…
— Я никак не могу услышать ответ на свой вопрос. Наверное, нужно начать с более легкого. Как переводились деньги на счет «Региона»?
Не зная, куда девать свои шаловливые руки, Пятько прятал их под стол, снова показывал, шуршал бумагами на столе, выдвигал и задвигал ящики.
— Черт возьми, зачем вам это, если вы интересуетесь только тем, знаю ли я некую Вику Золкину?! — свистящим шепотом прокричал Пятько, лоб его был влажен. — К чему вам входить в комнату, где вас… Хотите стать кормом для собак?
— Для собак в гастрономическом смысле я не представляю интереса. Лучший корм для собак — это кошка. Благодаря «Вискасу» в ней все сбалансировано.
— Вас тоже могут сбалансировать…
— Я устал, Пятько, поверьте мне… Но дело даже не в этом, а в том, что я эту женщину… В общем, невеста она моя. А у нее неприятности. И я думаю, что как раз из-за вас, собак.
Пятько позволил себе хохотнуть.
— Не видал ли где на свете ты девицы молодой? Я жених ее — посто-о-ой!
Схватив со стола стеклянную вазу, Куртеев без размаха, но очень сильно запустил ее в голову Пятько. Страшный грохот и то, что продюсер жив, убедили его в том, что он промазал. Он поглядел в глаза продюсера, и ему показалось, что он только что сморозил глупость. Нет, не в том глупость, что вазой запустил, а в том, что употребил слово «думаю». А тут и думать нечего…
Соскочив со стола, Куртеев решительно обошел его и уже собрался было сделать то, что задумал, как вдруг в щеку ему уперся холодный, пахнущий металлом ствол.
Средний ящик продюсерского стола был до отказа выдвинут. Куртеев даже не догадывался о том, что у кинопродюсера в рабочем столе может находиться пистолет. Уткнув «вальтер» — Тихон видел подобный, только газовый, — может, и это был газовый? — в верхнюю губу незваного гостя, Пятько таким образом довел его до кресла и чуть надавил. Чтобы не остаться без резцов, Тихон вынужден был отклониться назад и упасть в кресло.
— А теперь я, босс, — выдавливая наружу все то, что копилось последние пять минут, захрипел Пятько, — научу тебя, конфликтолога, другому золотому правилу. Ты, как я понял, имеешь о нем такое же представление, какое я имею о какой-то Вике Золкиной. Однажды менеджер, секретарша и босс поймали золотую рыбку. «Я буду первой загадывать желание!» — заявила секретарша и сказала: «Чтобы я сейчас была на Лазурном Берегу и моим бойфрендом был Абрамович». И исчезла. «Теперь я, — выхватил рыбку менеджер и сказал: — Чтобы играл Джека Воробья в следующих „Пиратах Карибского моря“». И тоже исчез. Когда же настала наконец очередь босса, он приказал: «Чтобы эти двое дебилов к обеду были в офисе». А все потому, уважаемый специалист по корпоративным отношениям, что позволять высказываться первому нужно всегда боссу.
Рванувшись из кресла, Куртеев смахнул со стола канцелярскую «вертушку».
И в тот момент, когда до цели оставалось каких-то полметра, Пятько без размаха отреагировал оружием.
Канцелярская «вертушка» улетела куда-то под потолок, ударившись о люстру, отлетела к двери, и в полуметре от носков туфель продюсера упали, жалобно звякнув, две стеклянные арабески. Все закончилось грохотом канцелярского набора и падением тела Куртеева.
Пятько, несмотря на очевидную победу, выглядел огорченным. Объяснить это Куртеев мог только раздумьями о том, где прятать его труп — в офисе литературных редакторов или в кондейке операторов-постановщиков.
— Ну, что мне с тобой, идиотом, теперь делать? — простонал продюсер.
Куртеев потрогал ссадину на скуле. Несмотря на растраченные в эротических баталиях силы, кое-что для незваных визитеров Пятько все-таки оставил: рана ныла и щипала.
— Нет, ты мне скажи, Пуаро херов, что мне с тобой делать? — настаивал Пятько.
— Вызвать головорезов, вывезти меня в лес и сжечь.
Пятько провел по нему рассеянным взглядом.
— Вы что, больной?
— Не об этом ли думаете? — с героическим сарказмом произнес Тихон.
Пятько попытался вытереть со лба пот. Ему мешал пистолет. Он осторожно переложил его из правой руки в левую и провел по лицу. Несмотря на то что ствол он держал направленным на Куртеева, палец его на крючок не ложился.
Дело в том, что продюсер Пятько не стрелял никогда в жизни. Более того, он представления не имел, что нужно сделать для того, чтобы пистолет выстрелил. Говорят, нужно снять какой-то предохранитель, передернуть затвор и потом нажимать на спусковой крючок. О таких продуктах нанотехнологий, как затвор, тем более предохранитель, он имел весьма смутное представление. Из перечисленных частей «вальтера» Пятько достаточно ясно представлял только спусковой крючок. Поэтому и не трогал его. Он не трогал его даже при том, что «вальтер» был принесен ему постановщиком трюков Сюркаловым как недостоверно выглядящий на экране. Сюркалов говорил, что «если только зритель увидит, что затвор с рамой представляют собой единое целое, он будет смеяться». Сюркалов говорил, что если уж использовать малобюджетную бутафорию, то лучше пойти в магазин и купить китайских игрушек. Они смотрятся более угрожающе и реально более опасны для жизни. Несмотря на все эти заверения, Пятько спусковой крючок не трогал. Хер его знает…
Тихон Куртеев, в свою очередь, не принадлежал к той части зрителей, которой опасался постановщик трюков Сюркалов. Ни Куртеев, ни Пятько в армии не служили, наградного оружия не имели, охоту не любили, а свинцовый «вальтер» выглядел вполне правдоподобно. Поэтому оба собеседника боялись, что пистолет выстрелит.
Сначала Пятько хотел вынуть из ящика нож для резки бумаги. Но стоило ему подумать о том, что нужно будет им как минимум пугать — а ножом пугать можно только с близкого расстояния, — он в сердцах задвинул ящик. Потом увидел забракованный «вальтер». «Вот смеху-то будет», — подумал Олег Иосифович и задвинул и этот ящик. В третьем ящике лежал молоток. У Пятько от ужаса дрогнули губы, он издал лошадиный храп и снова выдвинул средний ящик, с «вальтером».
Если бы все это Куртеев знал наверняка или хотя бы предчувствовал, то вопрос о том, что с ним теперь делать, звучал бы для него по-другому.
— Послушайте, Куртеев, или как вас там, — заговорил Пятько, — давайте договоримся так. Вы при мне сейчас уничтожаете файл с этим вашим режиссерским дебютом на мобильнике, а я выпускаю вас отсюда живым. И не будет никакой пороховой гари, этого кисловато-сладкого запашка, не будет хлещущей на пол, пахнущей сыростью крови, ваших стеклянных глаз… — Провернув это реалити-шоу как и положено продюсеру, проникновенно, Пятько почувствовал себя нехорошо. Добравшись до стола, он пошарил рукой и нащупал пузырек с корвалолом. — Поверьте, мне бояться нечего… Одним больше, одним меньше… У меня руки по локоть в крови, поэтому будьте благоразумны. Швырните-ка мне вон ту бутылку «Бонаквы» с диванчика… Только без размаха, иначе я за себя не отвечаю.
Что-то неестественное, что-то неправдивое слышал Тихон в голосе Пятько. Вот этот корвалол, выпростанный в литровую бутылку воды, этот нервный тик левого продюсерского глаза — все было каким-то фальшивым, как диалог Гены Букина с детьми. Однако рука, сжимающая пистолет, выглядела натурально. Но указательный палец, благоразумно положенный продюсером на скобу, — он, в свою очередь, свидетельствовал о том, что Пятько сам не прочь избежать радикальных мер. Однако в этой комнате, как ни крути, был только один дипломированный конфликтолог, и Куртеев, поморщившись от саднящей боли, прокашлялся.
