Сергей Морозов - Великий полдень
Парфен горячо и с некоторой подобострастностью пожал мне руку.
— Наш почетный гражданин слегка мнителен и суеверен, но, без сомнения, что-то вынашивает, — объяснил он собравшимся. — Поскольку не может не вынашивать как творческий человек. Так что не будем, граждане, лезть своими наглыми рылами в его творческую лабораторию, а лучше пожелаем всяческих успехов… В любом случае, — обратился он ко мне, продолжая тискать мою руку, — спасибо, Серж, что пришли.
Он сделал знак младшему брательнику и своим «быкам» и меня без задержки бережно повлекли в обратном направлении, доставили точно на то место, откуда забрали. На прощание просили передать привет Папе, а также, если что, и «генералиссимусу».
«Если что»!.. «Передать привет генералиссимусу»! Так вот в чем все дело!
Некоторое время я, как бабочка, порхал по Москве, навещая то одного, то другого знакомого, но, тем не менее, медленно, но верно, продвигался по направлению к Западному Лучу. Я знал, чем дольше буду откладывать визит к Майе, тем большая чепуха будет лезть мне в голову. Я позвонил ей как только вернулся из Деревни. «Жду тебя, Серж», сказала она, и у меня перехватило дыхание. Она меня ждет. В ее тоне чудилось нечто многозначительное.
Я уже находился в Центральном Секторе и решил заглянуть в нашу домовую церковь. Может быть, удастся узнать от о. Алексея подробности истории с «генералиссимусом». Все равно по пути.
Центральный Сектор, расположенный соответственно в самой сердцевине Москвы, разбитый по вертикали, как и другие Лучи, на автономные многоэтажные уровни, был устроен по особому плану — в виде города в городе или комплекса в комплексе. Центральный, а точнее внутренний Сектор, ограниченный внутренними фасадами Лучей, был окружен широким зеленым кольцом площадью в несколько квадратных километров. Что-то вроде Садового Кольца, — но только не мифических, а настоящих фруктовых садов. Кольцо было заключено под стеклянный колпак. Освещение здесь было искусственное, но чрезвычайно приближенное к солнечному свету. Микроклимат соответствовал текущему времени года, хотя был несколько умягчен и по своим параметрам приближался эдак к ялтинской благодати. Таким образом в январе здесь царила не то поздняя осень, не то ранняя весна. Обилие света. Без машин и копоти. С чудесными яблоневыми и грушевыми деревьями, которые возделывались по последнему слову агротехнической науки, а осенью, как полагается, плодоносили.
Чистота в Москве была необыкновенная. Папа лично заботился об это так неистово, что соответствующие хозяйственные службы буквально сбивались с ног, пытаясь добиться идеальной стерильности. Целую компанию развернул. В этом смысле Папа, пожалуй, даже перебирал. Например, инкогнито инспектировал московские уборные. Тут у него, к слову сказать, был «пунктик», гипертрофированная чистоплотность, перерастающая в манию. Он не мог пройти мимо любой двери, на которой были изображены человеческие фигурки, чтобы не завернуть и не ополоснуть руки… В общем, очень чисто было в Москве. Но ведь это и прекрасно! Чистота — залог здоровья.
Я шел вдоль аллеи, перекинув пальто через руку, с удовольствием ступая по естественно упругой грунтовой дорожке. Земля на газонах была черна, и кое-где на ней уже виднелись зеленые травинки.
Деловой полдень был в разгаре. Бизнесмены, служащие, посыльные, серьезные девушки так и сновали туда-сюда. Встречались, правда, и такие личности, которые прохаживались по аллеям или сидели на скамейках, явно коротая досуг, не обремененные особыми делами, и просто наслаждались атмосферой. Мне всегда доставляло удовольствие наблюдать за такими индивидуумами, способными ценить прекрасное, и казалось, что у нас есть какая-то общая тайна, которая нас объединяет, дает истинное ощущение жизни.
Центральный Сектор представлял собой несколько срощенных друг с другом разновеликих небоскребов, составленных по типу непропорциональной, многоярусной пирамиды. Она покоилась на основании, которое, в свою очередь, представляло из себя как бы еще большую пирамиду, только обращенную вершиной вниз и скрытую под землей.
Подземные уровни проектировались специально под функциональные нужды. Зато уровни, примыкавшие к поверхности и несколько надземных, были изначально задуманы как главная достопримечательность Москвы. В них размещались воспроизведенные в миниатюре самые известные архитектурные ансамбли реальной исторической столицы. Значительно уменьшенный масштаб копий был однако достаточен, чтобы здания и вообще все сооружения использовались в качестве офисов, магазинов, жилых и служебных помещений.
Здесь не только можно было полюбоваться миниатюрными московским Кремлем, Манежем, Арбатом, копиями знаменитых церквей, колоколен и мостов, но последовательно ощутить себя как бы в нескольких исторических эпохах. В этой части Москвы были собраны, свезены и смонтированы реальные архитектурные фрагменты исторических сооружений, а также всевозможные редкости, найденные при археологических раскопках. Таким образом, переходя с одного яруса на другой, вы, словно в Машине Времени, могли проникать из одного столетия в другое. Современное дорожное покрытие сменялось булыжной мостовой, а булыжная мостовая — деревянной. Красный кирпич сменялся белым камнем. Прямо в декоративном грунте под толстыми стеклянными витринами, виднелись культурные слои эпох, темнели старинные монеты, осколки изразцов, черепки, берестяные грамоты и инструменты ремесленников. Все московские эпохи были доступны обозрению. В подземных уровнях можно было, например, заглянуть в светский салон или книжную лавку пушкинского времени, в трактир, откуда несло острым сыром, копчеными осетрами, или бильярдную, где бойко цокали боками костяные шары, а то и нырнуть в дверь под красным фонарем, откуда тянуло душным ароматом духов и слышались звуки механического пианино. Своего рода оживший исторический музей. Мне чрезвычайно нравилось, как все устроилось в этой части Москвы. Все вполне соответствовало моему замыслу.
Здесь, как правило, было не слишком многолюдно. Устраиваемые развлечения были мне не по карману. Впрочем, во многих из этих диковинных паноптикумов мне все же удалось побывать в качестве почетного гостя на всевозможных презентациях, которые устраивались бизнесменами средней руки. Самые отъевшиеся золотые тельцы предпочитали пастись на верхних уровнях. Там начиналась вотчина новейшей эпохи, а значит, царила умопомрачительная эклектика. Ультрасовременные интерьеры сменялись футурологическими видениями в духе самого отвязного авангарда. Это были владения крупнейших транснациональных компаний и корпораций, хозяева которых проектировали и перестраивали фасады и интерьеры, ориентируясь исключительно на собственную блажь, менявшуюся чуть не два-три раза в сезон. Ни о каком стиле, конечно, и речи не было. Здесь громоздились псевдо-виллы, пентхаусы, индивидуальные дорожки-эстакады для джоггинга и странные языческие и модерновые храмы. Не спорю, бывали у них и удачные находки. Но редко, очень редко… К счастью, это ничем не могло повредить общей архитектурной идее, и чудесный образ моей вознесшейся к небу Москвы сохранялся в первозданном, идеальном варианте.
Наконец я добрался до небольшой угловой площади. Здесь, в закутке между двумя зданиями, уютно пристроилась белоснежная церковка с куполами, ярко расписанными на манер праздничных глазурованных пряников, и ажурными золотыми крестами, сверкавшими так нежно и чисто, словно их каждое утро полировали мягкой фланелью. Храм на Ключах. Его назвали так потому, что при рытье котлованов были обнаружены несколько родников.
Дневная служба еще не началась, и я направился в небольшую пристройку, где на втором этаже проживал сам о. Алексей с семейством, а на первом обычно прикармливались какие-то старухи, вроде странниц, и морщинистые старики. Бог ведает как они проникали в стерильную, деловую и великосветскую Москву. Специально я этим не интересовался, но, думаю, что с разрешения Папы. О. Алексей поштучно выписывал этих убогих для придания храму естественно колорита. Лохмотья, в которые были обряжены странники и странницы, нищие и убогие, были совершенно натуральные, а не поддельные — стилизованные, вроде театральных костюмов, употребляемых в инсценировках на темы из жизни обитателей социального дна. Не говоря уж о запахе… Да, конечно, учитывая маниакальную чистоплотность Папы, на то было особое разрешение. Тут, пожалуй, крылся психологический феномен из разряда упражнений по укрощению гордыни. Приходя в церковь, Папа добровольно уязвлял себя соприкосновением с атмосферой «почвы». Возлагал на себя некие символические вериги. А может быть, это было непосредственное влияние строгого о. Алексея, которому Папа иногда подчинялся с удивительной готовностью и кроткой покорностью.
