Борис Рохлин - У стен Малапаги
«Что же ты предлагаешь, моралист? Устроить пир?»
«Почему нет, сэр? Вот вы, например, стали не в меру меланхоличны, печальны. Сколько новых морщин. А взор? Угрюмый, недоверчивый. Понимаю, заботы, житейские неустройства, долг суверена. Но развеселитесь, сир! Сорвите! Такой бутон!»
«Мы, любезный, и так с тобой на пиру. В мировом прототипе. На пире Платона во время чумы. О нашем с тобой пире ещё долго будут рассказывать».
«У кого? — Вы сказали. Я с ним не знаком».
«Я тоже. Лично нет. Он давно уже в местах достаточно отдалённых».
«Умер, что ли?»
«Что-то в этом роде. Или переехал».
«Переехал? Куда?»
«Ну, переселился. Мало ли есть мест, которых мы не знаем. И где можно осесть, обосноваться».
«Оно, конечно, но ждут ли нас там?»
«Там всех ждут. Мы не исключение. Нас ждут там такие бутоны!»
«Что вы, как можно? Разве и там тоже?»
«Конечно. Только проще. И навсегда».
«Вы, вероятно, изволите шутить, Ваше Величество?»
«Да, пожалуй. Но с вечностью какие уж шутки».
«Вечность. Придумают же слово. Что оно значит, сир? Извините за невежество».
«Помилуй, ты не один такой. Я тоже не в курсе. Наверно, Большой Беспорядок».
«Как? И там?»
«А ты что думал? Как здесь, так и там. Только без перемирий. Но беспорядок без перемирия — это, дорогой, уже называется иначе».
«И как? Сумдом? Шизо?»
«Боже упаси! Большим Порядком».
«Нет уж, Ваше Величество, я в таком случае предпочитаю подольше здесь побыть. Подзадержаться. Припоздниться. Конечно, чума, а не жизнь — эти военные действия: манёвры, фронты, сражения, побеждённые, победители. Но бывает и передышка. Бивак. Постой. Не всё же дерутся. Случается, и танцуют. Бутон — уверяю вас, сир, важнее вечности. Всё в бутон и упирается».
«Бутон, бутон! Друг мой, отдаю должное твоей заботливости, прозорливости. Но ты забываешь, Юлиана — супруга, мать, царственная особа. Женщина, наконец!»
«Именно поэтому! Жена, женщина, мать! Именно поэтому! Поймёт! Да ещё и как. Оценит. Уверяю вас, сэр!»
«Оценит? Что?»
«Вашу стойкость в несчастьях».
«Как так?»
«Увидит, что вы не сдаётесь».
«А как быть с естественными чувствами? Обида, например, или ревность».
«Поймёт, поймёт! Поймёт, что это не более чем пауза. Вроде обеденного перерыва. Невинная остановка под сенью красоты и чувствительности».
«Да ты, брат, поэт».
«Чувствительность — оно и лучше, сэр. Не всё же походы. Что такое походы? Соблазн. Не более. И стоят дорого.
И без пользы. Сегодня прогремели. Завтра — прокисшее молоко. Труха прелестей. Народы? Зачем мятутся? И племена замышляют. Соблазн. И только».
Мориц задумчиво:
«Сыграл в ящик. Теперь одни жмурики. И музыка. Без неё — ни-ни».
«Знаете, сир, свербит у всех не там, где надо. Оттого и получается не то бойня, не то мадригал. А что такое мадригал? Стихи? Из холодной Италии».
«Да нет, песня. Два голоса. Открывают пасть. Появляется звук другой. Вот тебе и мадригал. Немного, а как красиво звучит, ничего не поделаешь, чужое слово, непонятное. Непонятное всегда красиво».
Морда его собаки. Старый был. Умер. Напоминает, дёргает память. И там всплывают, проясняются, колышутся, надвигаются и тут же исчезают лица, точнее, два. Два женских лица — поверишь тут в переселение душ — один к одному, как у него. Задумчивые, удаляющиеся. Как тихие шаги в полночь. Когда гасят свечи. Когда уходят.
Юлиана. Был мадригал. Помог. Увидеть друг друга. Династические браки не грешат счастьем. Оно — случайность. Случайность выпавшего снега. Или дождя.
«Жизнь. Дыхание, слово, телодвижения, вздохи, воздыхания?»
«Нет, господин, ошибка. Монументальное недоразумение».
«Как так?»
«Всегда на что-то надеешься, Ваше Высочество. Ложась, надеешься уснуть. Уснув, надеешься, что проснёшься».
«Я даю тебе отпущение грехов… хорошо платили… всегда… поцелуй и убей… Красотелые девки…»
«Не ищите соответствий, экселенц. Всё и так сходится. Один к одному. Красотелость надо рвать, пока цветёт. Всё кратко, сир, в этом мире».
«Оно конечно. Жаль рефрена только. Снега былых времён. Где?»
«Главное — не останавливаться, идти дальше. Пусть сами приходят».
«Да и приходят. Только зачем?»
Лицо дворецкого выражает недоумение. Но его несёт, и он продолжает.
«Остановиться, задержаться — тут и полюбите. А это — смерть. Не оценят, не поймут и воспользуются. Да ещё как! Окажетесь униженным и оскорблённым. В лучших чувствах, разумеется. В этом деле, сир, нельзя останавливаться. Тогда есть надежда выжить».
Обвиняли в упрямстве. Говорили, груб, прямолинеен, даже жесток. Глупости! Колесо Фортуны. Страна. Он не навязывался. А раз Государь, Владетельная Особа, будь любезен, соответствуй! По долгу службы. Он и старался. Соответствовать.
Верность однажды избранной религии, убеждениям, данному слову. И что? Утешение в поражении от собственной порядочности? Утешительный заезд? В превратностях и горестях жизни.
Можно подыскать себе занятие. Раз не вышло осчастливить. Семью? Заслуга средней тяжести. Народ? Страну? С этим совсем плохо. Всегда следовал не обстоятельствам. Долгу. А подданных не осталось.
Пробило часами, звонком, рельсом. До конца срока, до смерти.
Дворецкий был маленького роста, с толстым, очень солидным носом. Не то, что большим, нет, просто полнокровным. С голубыми выцветающими глазками, посаженными глубоко и тесно. Не хитрован, но себе на уме. Себе на уме, но откровенно, открыто, чистосердечно.
Что вспоминать?
Успехи Валленштейна? Бесчинства Тилли?
Поражения Христиана IV Датского или Христиана Брауншвейгского? Бедного Мансфельда?
Или собственное невезение. Невезение? Крах.
«Всё вспоминаете, милорд?»
«Память, дорогой, от неё не спрячешься, стражу не поставишь, не закроешься на ключ».
«Вы правы, Ваше Величество. Забвение не каждому дано».
«Не правда ли, мой друг?»
«Не думайте об этом, Ваше…, да… Забудьте. Берите пример…»
«С кого? Можешь посоветовать?»
«Есть такая порода. Человечество называется. Почему бы не с неё?»
«Не понимаю. А мы кто с тобой, астральные тела?»
«Бог с вами! Что вы такое говорите? Уж больно возвышенно. Мне не дотянуться».
«Тогда объясни».
«Я имею в виду отдельных особей. Хотят получить всё. Получают резню. В конце концов теряют всё. Но чтобы ни произошло, всё выживают. Никакая память им не помеха».
«Мы с тобой несколько увлеклись. Ты не находишь? Пора и к будням вернуться».
«Это будни, сир. Куда они денутся. Жаль, — вы сказали, — мадригал не танец. Я бы сплясал».
«Не до плясок. Пора и на покой».
«Ишь чего захотели! Простите, экселенц». «Продолжай, продолжай. Не стесняйся».
«Я кончил, сир».
Полоса отчуждения, нищета, содержание от Вильгельма. Жалкие крохи. Сам нищий. Жалование платить нечем. Не до родственников. Предстоит автономное плавание. Морицу и Юлиане. Каждому в отдельности.
Что с ним, бывшим ландграфом Гессенским, фон… Ради своих единоверцев готов был отважиться на поступки — безмерные — за границами рассудка. Но в пределах сердца. Был готов не просто на риск — на самопожертвование. На заклание. Не дали. Так что почти детский энтузиазм ландграфа не нашёл выхода и остался без последствий. Хотя…?
Он удостоился чести стать личным врагом императора, лиги и генерала Тилли. Личным. Звучит.
Интересно, почему он поступал именно так, а не иначе? Религия, политика? Не главное. Это делало его счастливым.
Бывший ландграф задумывается, вялая усмешка кривит рот, в глазах неподвижная бездонная грусть. Говорит — голос тусклый — без выражения, но и без усилия. Как хорошо затверженный, но плохо понятый урок:
«Взяты все укрепления на Верре, взяты все укрепления на Фульде, город Мюнден у подножия Гессенских гор захвачен. Верра и Фульда впадают в Везер. Геттинген взят. Геттинген — ключ к Брауншвейгу и Гессену. Тилли, Тилли, Тилли…»
«Вы всё о том же, Ваше Величество? Нехорошо».
«Ты забыл, я в отставке».
«Для других. Не для меня».
«Похвальная верность, милейший. Редко встречается в наше время».
«Не преувеличивайте, сэр. Это привычка».
«Однако какая откровенность!»
«Знаете, откровенность, оно и лучше».
«В каком смысле?»
«Проще. Не запутаешься».
«В чём?»
«Да в чём хотите. В политике, религии, в чувствительных отношениях. Или брачных узах, например».
«Кстати, ты что-то уже говорил по этому поводу. Мне показалось, у тебя весьма нерыцарское представление о женщинах. О прекрасных дамах».
«Что поделаешь, сир. Жизненный опыт. У каждого свой».
«Похоже, у тебя не слишком пленительный».
«Пленительный? Скажете тоже!»
«А всё-таки?»
«Ограниченный. Зато фундаментальный».
«Кратко, но выразительно. И в чём его фундаментальность?»
