Самид Агаев - Седьмой Совершенный
Ходжа Кахмас быстро оглянулся и увидел мерзкую рожу дервиша, напугавшего факиха в прошлый раз. Со словами: «Подай божьему человеку», дервиш схватил его за руку, при этом чем-то больно уколов.
— А-а, — вскричал ходжа Кахмас, вырывая руку и отскакивая в сторону, ты уколол меня, бродяга!
— Прости меня, господин, я аскет и суфий, на моей одежде много репейника и других колючек, ведь я истязаю свою плоть на пути служения Аллаху.
Дервиш говорил, подражая юродивому, закатывая глаза и кривя лицо.
— Пошел прочь, ничтожество, — завопил ходжа Кахмас и замахнулся.
Дервиш тут же исчез. Оставшийся путь факих проделал без происшествий. У самих ворот его догнали стражники и выслушали немало ядовитых замечаний по поводу своей сонливости, непригодности к несению службы, размягчения мозга и болезни суставов, не позволяющей передвигаться более быстрым шагом.
— Вам нельзя поручить охрану честного человека, что же тогда говорить о преступниках, — заключил Ходжа Кахмас и пообещал написать жалобу начальнику тюрьмы.
Когда Ходжа Кахмас вошел в свое временное пристанище, Имран спал, открыв рот и наполнив камеру храпом. Ведь сон — это лучшее, чем можно заняться в тюрьме. Но факих немедленно разбудил его и с упреком сказал:
— Вот ты спишь безмятежно, хорошо тебе. Почему я не родился таким вот деревенским малым! Вот счастливый человек, ни о чем голова не болит, живет себе на белом свете безмятежный как ребенок, а ты из-за него бежишь во весь дух, рискуя натереть мозоли тесной обувью, без охраны, подвергаясь опасности.
— А что такое? — спросил Имран, пытаясь понять, что происходит. Минуту назад он был далеко отсюда, играл со своими детьми, рычал, изображая страшного зверя и пытался их укусить. Детский смех все еще звучал в его ушах.
— Я пытался тебя спасти, что только я не говорил, взывал к их разуму, но тщетно. Родственники убитого тобой мутакабиля, потребовали выдать тебя им, и судья разрешил. Сегодня что-то особенное жарко.
Ходжа Кахмас вытер лицо. Он и в самом деле исходил потом.
— Вообще-то здесь прохладно, — растерянно сказал Имран. После сна он с трудом постигал действительность. — Родственники? — переспросил он. — Но меня должны помиловать.
— Теперь уже не успеют, — сказал ходжа Кахмас. — Ты прав, в самом деле, здесь прохладно, я бы даже сказал, холодно. Теперь меня знобит, кажется, я заболел. Я пожалуй лягу, у меня лихорадка.
Ходжа Кахмас, не раздеваясь, лег и попросил:
— Накрой меня чем-нибудь, мне холодно.
Имран накрыл богослова.
— Ты пойдешь завтра в суд? — спросил он.
— Нет, у меня завтра лекция, — стуча зубами, ответил факих.
— Умоляю тебя, найди начальника полиции, расскажи ему обо мне. Он обещал мне.
— Его нет в городе, — едва совладав с дрожью, произнес ходжа Кахмас. Он исчез, я немного посплю, после поговорим.
После этих слов богослов сразу впал в беспамятство. Имран поправил на нем сбившуюся одежду и принялся ходить из угла в угол, лихорадочно размышляя. То и дело он порывался броситься к двери и стучать в нее до тех пор, пока сюда не явится начальник тюрьмы. Но помня, как смеялся над его требованиями надзиратель, Имран бессильно сжимал кулаки и продолжал мерить шагами камеру. К тому же тюремщик до сих пор был зол из-за той драки и все еще грозил карцером. Имран сел на свое ложе и стиснул голову руками. Ходжа Кахмас спал беспокойно, тяжело дыша, грудь его терзал сухой кашель, иногда он начинал горячо и сбивчиво бормотать во сне. В отверстие под потолком проник лунный луч, и Имрану нестерпимо захотелось схватиться за него и выбраться из камеры. «А ведь можно было убежать», — устало подумал он и долго перебирал варианты бегства, которые мог предпринять, временно находясь на свободе. Ходжа Кахмас застонал во сне и вывел Имрана из оцепенения. Схватив богослова за плечо, он тряс до тех пор, пока тот не открыл глаза.
— Раздобудь мне кинжал, — попросил Имран, — прошу тебя, принеси мне завтра кинжал.
— Я ничего не говорил, — невпопад ответил Кахмас, — я здесь не причем.
И вновь сомкнул веки.
— Он бредит, — сказал себе Имран, — у него жар.
Он поднялся, подошел к двери и постучал. Ответа не последовало. Постучал сильнее. Стал бить в дверь кулаком. Через некоторое время недовольный голос тюремщика спросил:
— Ну что там еще?
— Ученый заболел, — крикнул Имран, — позовите врача.
— Что с ним?
— Жар у него, весь мокрый.
— Потерпит до утра, не помрет. Где я ночью врача возьму? И прекрати стучать, а то в карцер отправлю, спят все.
Имран вернулся к богослову и потрогал его лоб. Жар не спадал, но дыханье стало ровнее. Имран поправил сбившееся одеяло, затем, подумав, приложился ухом к сердцу ученого. Едва слышные толчки успокоили его. «Спит», — подумал он. Делать было нечего, оставалось только уповать на Аллаха. Имран встал на колени и сотворил краткую молитву Господу. «О Аллах! — сказал он. Сделай так, чтобы я смог еще раз увидеть своих детей, а больше мне ничего не надо. Все в твоей воле». После этого он лег на свое место, скрючился, уткнулся лицом в стену и закрыл глаза в надежде заснуть. Когда сон был уже близок и простирал над ним свои ласковые крылья, ходжа Кахмас как-то особенно тяжело застонал и вдруг совершенно отчетливо произнес: «Дервиш уколол меня — это был яд, я умираю». Затем он захрипел. Имран вынырнул из сна и оглянулся. Ходжа Кахмас лежал, как-то неестественно выгнувшись. Имран бросился к нему и стал ворочать, пытаясь выпрямить больного и уложить поудобнее. Это ему удалось сделать с трудом. Богослов вдруг стал неестественно тяжел, а члены его утратили гибкость. Дыхания не было. Имран вновь приложился ухом к грудной клетке, но на этот раз ничего не услышал.
Ходжа Кахмас был мертв.
Имран оставил беднягу и пошел к двери, намереваясь позвать надзирателя. Но не позвал. Мысль, пришедшая в голову, была дерзкой, но и терять было нечего. Имран вернулся к умершему и негромко произнес: «Прости меня, ходжа». После этого он поменялся с умершим платьем, надел на него свою джубу, а себе взял его халат, шаровары, зеленую чалму и сандалии, которые, в самом деле, оказались тесны. Затем перенес покойника на свое место. Большого труда стоило придать ему то положение, в котором всегда лежал сам Имран. На это ушел весь остаток ночи. Когда раздался звук отпираемой двери и в камеру вошел тюремщик, Имран сидел, надвинув чалму на самые глаза, и перебирал четки.
— Выздоровел? — спросил надзиратель.
Имран кивнул головой.
— То-то же, а то врача ему подавай среди ночи.
Тюремщик пока не заметил подмены. Ученый и Имран были примерно одинакового телосложения, у обоих были черные бороды, к тому же в этот ранний час в камере царил полумрак. Из-за жары лекции у студентов начинались с восходом солнца, а богослов, чтобы успеть на занятие, просил выпустить его до восхода. Но Имран про себя решил, что если тюремщик заметил подмену, то он задушит его и попытается бежать. Пока все шло по плану.
— Только имей в виду, — сказал надзиратель, выпуская его из камеры и запирая дверь, — охраны не будет. Стражники сказали, что в такую рань пусть его черти провожают.
— Велик Аллах, — сказал про себя Имран.
— Иди уж, — махнул рукой надзиратель, — на воротах тебя знают, пропустят, а мне надо еще в одну камеру заглянуть.
Имран пошел знакомым коридором, сделал несколько поворотов и вышел во внутренний двор тюрьмы, не спеша пересек его, хотя сердце готово было выскочить из груди, и приблизился к воротам. Стражей было двое, один, зевая, сидел в будке, а второй стоял, оперевшись на алебарду. Увидев Имрана, он прислонил ее к стене и стал отпирать засов.
— Вот, — сказал он обращаясь к напарнику, — приятно посмотреть на ученого человека — еще солнце не встало, а он уже несет свет своего знания. Счастливого пути, ходжа.
Имран кивнул и сделал последний шаг, отделяющий его от свободы.
— Что-то он не разговорчив сегодня? — сказал стражник, запирая дверь.
— Видать, не проснулся еще, — отозвался второй.
Имран вздрогнул, услышав, как с другой стороны лязгнул засов, перевел дух и пошел быстрым шагом, все больше и больше отдаляясь от тюремных ворот.
Часть третья
Проповедник из Саны
В жизни бывают минуты, когда человек вдруг чувствует необъяснимую уверенность в правоте и успехе своего дела. То ли это происходит от того, что создатель обращает на нас пристальное внимание, если допустить на минуту, что мы ему небезразличны, то ли от того, что по неведомой причине случается сбой в механизме, управляющем нашей планетой, и некая сила бывает не в силах удержать пелену перед будущим.
Как бы то ни было, но Имран, скорым шагом направляющийся к постоялому двору, был абсолютно уверен в том, что ему в ближайшее время удастся целым и невредимым покинуть Сиджильмасу. Между тем день рассветал, были те чудесные минуты, когда еще невидимое светило озаряет свой выход и золотит ближайшие на своем пути облака.
