Томас Пинчон - Винляндия
— Несколько вопросов, пожалуй, — Николас делая вид, будто оглядывает комнату, — ма? Ты руку поднимала?
— Это мы тебе мстим за все те вопросы, которыми ты нас раньше заваливал, — Блиц вставив:
— Аминь, —
— не так давно.
— Я такого не помню, — стараясь не расхохотаться, поскольку на деле он помнил, и хотел, чтоб его подразнили.
— Должно быть, старость, дядя, — сказала Френези.
— Без остановки вопросы, на них никто не мог ответить, — сообщил ему Блиц, — типа: «Что такое металл?»
— «Откуда ты знаешь, когда у тебя сон, а когда нет?» — припомнила Френези. — Это у меня был любимый.
Френези поставила пиццы, а Блиц убрёл пялиться в Ящик. Чуть погодя, когда ели, как бы с ясного неба, Блиц произнёс:
— Две возможности я вижу.
Она знала, что он про компьютерный список. Одной из этих двух была та, что пропавшие люди мертвы, или же прячутся от тех, кто их таковыми желает, худший сценарий, который, раз ни один не хотел портить аппетит их сыну, уминавшему пиццу с приостановкой того физического закона, что позволяет Дэгвуду Бамстеду есть сэндвичи, вынужден был бы остаться невысказанным. Но она рискнула другой.
— Может, они в другую сторону, на поверхность, снова в мир поднялись?
— Ну. Только почему так происходит?
Николас, ломоть пиццы зависши по пути к лицу, сказал:
— Может, им всем строки из бюджета повырубали.
Блиц быстро заценил его, словно пробуждённый розыгрышем.
— Тут же только что ребёнок сидел, что с ним стало?
— Чего ты наслушался, Николас?
Тот пожал плечами.
— Всё время же вам, ребята, говорю — смотрите Макнила и Лерера, там же постоянно что-то с бюджетом, у Президента Рейгана, и в Конгрессе? Уже началось, если вам интересно. Можно мне из-за стола выйти?
— Я, — Блиц с недоумением глядя на Френези, — сейчас, э-э, приду… Дорогуша, ты считаешь, в этом дело? Они скидывают людей с Программы, слишком много голодных ртов?
— Ничего нового. — То был освящённый временем способ гарантировать, что и подопечные, и накатчики, и особые служащие будут вцепляться друг другу в глотки, состязаясь за неуклонно сокращающиеся фонды подотчётных сумм, будут неусыпно осознавать, ни на миг не явно: раз Министерство юстиции поддерживает регулярную связь с тем, что по-прежнему называется «Организованной Преступностью», о списке имён всегда можно договориться, да ещё как договориться.
— Но не в таких же масштабах, — Блиц размахивая распечаткой. — Это же бойня.
Она оглядела это жильё, в которое они так до конца и не вселились — ведь правда? — так отчего ж эта печаль неминуемого прощания?
— Попробую обналичить в «Воротах 7», — сказала ему она, — как сумею быстро. — Она выбралась в глубокий закат, вдалеке воздушное движение аэропорта, центр начинал отбрасывать зарево, и в гаражном «кортике-высшем» Блица направилась к небольшому поселению, известному под названием «Ворота 7», которое за годы выросло на краю гигантской невидимой базы позади. Согласно знакам вдоль древней шоссейной системы, бежавшей среди высившихся административных зданий из бетона, где летало эхо, полно теней, ворот таких имелась по меньшей мере сотня, и каждый выезд предназначен допускать — или давать от ворот поворот — иную категорию посетителя, но никто не знал наверняка, сколько именно их там. Некоторые располагались в изоляции, доехать до них было непросто, под плотной охраной, редко используемые, иные, вроде «Ворот 7», обрастали вокруг зонами отдыха и обслуживания, жилыми домами и торговыми плазами.
В «Быстро-Напитках и Закусках Ворот 7», притаившихся среди съездов и заездов своего выезда с трассы, было битком. Заканчивалась пятница, и сразу после смены, на парковке творился зоопарк, поэтому Френези пришлось ставить машину на подсобной дороге, у незажженного уличного фонаря. Внутри, мужчины и женщины в униформах, штатском платье, костюмах, вечерних нарядах и рабочей одежде толклись и галдели, держа в зубах свои шестерики, жонглируя детьми и мешками закуси чудовищных габаритов, читая журнальчики и бульварные листки, всё, казалось при этом, стремились обналичить себе чеки, Френези встала в очередь под лампами дневного света, в кондиционированном воздухе, густом от автомобильных выхлопов, и в дальнем конце вереницы едва сумела различить двух старшеклассниц на полставки, одна пробивала покупки, другая укладывала в пакеты. Ни та, ни другая, когда она до них добралась полчаса спустя, не имели полномочий обналичить ей чек.
— Где управляющий?
— Я и. о. него.
— Это правительственный чек, посмотрите, вы это всё время делаете, вы же чеки с базы обналичиваете, правда?
— Ага, но это ж не чек с базы.
— Они сидят в федеральном здании в центре, номер телефона тут значится, можете им позвонить.
— Рабочий день окончен, мэм. Да, сэр, чем могу помочь? — Очередь за спиной Френези удлинилась, терпение сократилось. Она посмотрела на девчонку — языкастая, вздорная. Хотелось сказать: детка, ты б поаккуратней с такой сранью. Но лет ей столько же, сколько и Прерии было б… за этой кассой проработает, должно быть, всю оставшуюся жизнь, а раз у Френези годы федерального подкрепления и разрешения конфликтов одним-звонком позади и быстро тают, она уже не в позиции диктовать условия… Униженная, беспомощная, она в поту вышла в серо подавленную ночь, вонь движения, уличного освещения маловато, в воздухе отдалённый неопределимый рокот откуда-то из глубин базы.
Она поехала в центр, излишне осторожничая, потому что хотелось причинить кому-нибудь ущерб, нашла винную лавку с большой вывеской «Обналичиваем Чеки», внутри получила тот же поворот. На одних нервах и злости, она не бросала предприятия, пока не доехала до следующего супермаркета, и на сей раз ей велели обождать, пока кто-то ходил в подсобку звонить.
И вот там-то, глядя в длинный проход замороженных продуктов питания, мимо кассовых стоек, и в предельное чёрное свечение передних витрин, она осознала, что вступает в миг неоспоримого ясновидения, в жизни у неё редкий, но узнанный. Она поняла: топоры рейганомики машут везде, они с Блицем больше не исключения, их легко могут бросить и забыть в верхнем мире, на милость любых незавершённых в нём дел, что могут ныне возобновиться… как будто их все эти годы держали на хранении в некой свободной от времени зоне, но теперь, по несчитываемому капризу чего-то у власти, им надлежит заново вступить в часовой механизм причины и следствия. Где-то там будет и настоящий топор, либо что-то столь же болезненное, Джейсоническое, окончательное лезвием-по-мясу — но в том далеке, куда её, Блица и Николаса ныне уже доставили, всё будет делаться кнопками на буквенно-цифровых клавиатурах, заменяющих невесомые, невидимые цепи электронного присутствия или отсутствия. Если рисунки единиц и нулей «подобны» рисункам человеческих жизней и смертей, если всё касаемо личности, можно представить в компьютерной записи длинной цепочкой единиц и нулей, что за существо тогда будет представлено долгой чередой жизней и смертей? Наверняка такое, что уровнем выше, — ангел, мелкое божество, нечто в НЛО. На формирование всего одного знака в имени этого создания уйдёт восемь человеческих жизней и смертей — а всё его досье может занять значительный кусок всемирной истории. Мы цифры в Божьем компьютере, — не столько думала она, сколько мычала себе некий обычный госпел, — и годимся лишь на одно, быть мёртвыми или быть живыми, только это Он и видит. Что мы стенаем, чем довольствуемся, в нашем мире трудов и крови, всё не стоит внимания хакера по имени Бог.
Ночной управляющий вернулся, держа чек, как держал бы использованный одноразовый подгузник.
— Они прекратили по этому выплаты.
— Банки закрыты, как они это могут?
Всю свою трудовую жизнь тут он провёл за разъяснениями реальности стадам компьютерно-безграмотных, что валом валили в магазин и из него.
— Компьютеру, — начал он нежно, ещё раз, — спать не нужно никогда, даже на перерыв уходить. Он как бы открыт 24 часа в день…
* * *Поместье Уэйвони занимало дюжину акров на склонах южнее Сан-Франциско, с видом на Залив, мост Сан-Матео и округ Аламеда через смог в определённые дни, хотя сегодня стоял не такой. Дом, датируемый ещё 1920-ми, выстроили в стиле «средиземноморский историзм», улице он являл лицо одноэтажной скромности, а за ним и вниз по склону на восьми уровнях распростёрлась гигантская вилла, гладко оштукатуренная белым, с округлыми сверху окнами и красными черепичными крышами, с бельведером, парочкой веранд, садиками и двориками, весь склон полнился фиговыми и оливковыми деревьями, абрикосом, персиком и сливой, бугенвиллеей, мимозой, барвинком, и, сегодня повсюду, в честь невесты, бледные плантации жасмина, лившиеся невестиным кружевом, ночь напролёт будут рассказывать обонятельные сказки о рае, ещё долго после того, как последних гостей развезут по домам.
