Кетиль Бьёрнстад - Река

— Тебе принадлежит частица меня, которой никогда не получит Кристиан, — утешает она меня. — Если бы ты тогда не влюбился в Аню, мы сейчас были бы вместе. Тебе это никогда не приходило в голову? Я решила, что ты будешь принадлежать мне, хотя ты в то время связался с Маргрете Ирене. Ты был моим героем, моим идолом. Никто не заводил меня так, как ты. Неужели ты никогда даже не догадывался об этом? Но как раз в тот день, когда я решила влюбить тебя в себя, появилась Аня, и у меня не осталось никаких шансов. Тогда я поняла, что должна найти себе другой объект для обожания. Жизнь проходит быстро. Я в этом уверена. И я не способна год за годом страдать по поводу потерянного объекта любви. У Кристиана есть свои преимущества. Поэтому сейчас мне уже нужно идти.

Она обнимает меня, долго смотрит мне в лицо своими пронзительно голубыми глазами. Потом быстро прикасается губами к моим губам.

— Мы могли бы повторить то, что уже однажды было между нами, — бормочу я.

— Нет, — строго говорит она, приложив палец к моим губам. — Такая жизнь не для меня. Я хочу быть верной своему жениху.

— А если бы я тоже к тебе посватался? — вдруг спрашиваю я со стучащим сердцем. — Если бы сказал, что никто, кроме тебя, мне не нужен?

Она вонзается ногтями мне в шею.

— Не шути так, Аксель. Для меня это слишком серьезно. Как бы там ни было, уже слишком поздно.

После ухода Ребекки я опять сажусь за рояль, но сосредоточиться уже не могу. Во мне всколыхнулись воспоминания о последней ночи на даче Фростов в Килсунде. А вместе с ними и воспоминания о других днях у нее на даче. Мне было хорошо с нею. Я чувствовал своеобразный покой, почти счастье. Неужели я проглядел ее? Пропустил? Не заметил? Не понял, когда она пыталась внушить мне, как важно сделать в жизни правильный выбор?

Уже стемнело. Дни стали короче. Мне не хватает Ребекки, но я радуюсь, что живу не один.

Скоро домой с работы вернется Марианне.

В тот вечер мы с Марианне заговорились. В тот вечер мы оба хотим избежать одиночества. Нам обоим хочется выпить вина. Я еще взволнован приходом Ребекки. Мое тело растревожено. Мысли тоже. Да и Марианне тоже неспокойна. Она приглашает меня на обед, приготовив что-то нехитрое из спагетти. Она не мастер готовить. Но это не имеет значения. Мне нравится с ней разговаривать. Она интересуется, как у меня прошел день. Я рассказываю ей о визите Ребекки.

— Мне нравится Ребекка, — говорит она. — Ты должен был выбрать ее.

— Она тоже так говорит. Но уже поздно.

— Пока человек жив, ничего не поздно.

— Но она помолвлена. Дочь миллионера с Бюгдёя. В этой среде разводы редкость. Они позорят семью.

— Как тебе не стыдно! — с улыбкой говорит Марианне.

— Мне хорошо здесь.

Мы сидим на диванчиках Ле Корбюзье, но так близко, что при желании можем прикоснуться друг к другу.

Я спрашиваю у Марианне о ее работе. Она становится серьезной, говорит, что ей тяжело, что у нее огромный список запущенных врачами пациенток, что каждое утро она просыпается со свинцовой тяжестью в теле. Признается, что слишком мало спит, надеется, что меня не беспокоит музыка, которую она слушает по ночам. Джони Митчелл.

— Мне она нравится, — говорю я. — У нее такой высокий чистый голос. Красивые, прозрачные мелодии. Она напоминает мне Шуберта.

— Я ее обожаю, — признается Марианне.

Она такая молодая, когда произносит эти слова, так похожа на Аню, она как будто хочет казаться взрослой, хотя уже взрослая. Но как она себя ведет? Проводит вечера с непредсказуемым восемнадцатилетним юнцом. Говорит ночами по телефону в запретной комнате…

— Ты уверена, что мне не следует уйти к себе? — спрашиваю я.

— Да, пожалуйста, не уходи. Сегодня пятница. Можешь сидеть здесь.

Меня вдруг осеняет:

— Давай крутить друг для друга любимые пластинки, — предлагаю я. — Мы так делали в нашем Союзе молодых пианистов. По очереди.

— Какое ребячество! — улыбается она. — Но это забавно.

— Кто начинает? — спрашиваю я.

— Ты. Только надеюсь, ты не поставишь симфонию Малера?

— Обещаю. — Я вскакиваю и подхожу к проигрывателю.

Шуберт, думаю я, Шуберт и Джони Митчелл близки друг другу.

— У твоего мужа гениальное собрание пластинок, — говорю я. — Должно быть, он очень любил музыку.

Марианне смеется.

— Ты же знаешь, он был нейрохирургом. Ему нужно было восполнять чувства.

Да, Брур Скууг был нейрохирургом и в конце концов разнес свой мозг вдребезги, думаю я. Но тут же вижу, что она читает мои мысли, и мне становится не по себе.

— Я знаю, каково это, — говорю я.

— Нет, не знаешь, — отвечает она.

Какое-то время мы молчим. Я перебираю пластинки.

— Давай поговорим о нем в другой раз, — примирительно просит Марианне.

— Согласен. Но думаешь, мы найдем день для такого трудного разговора? Ты сможешь рассказать мне то, чего я не знаю о последних днях Ани? Рассказать, почему Брур Скууг покончил жизнь самоубийством?

Ее поражает моя настойчивость. Она смотрит на меня почти с удивлением.

— Неплохая мысль, — говорит она. — Но у меня нет сил говорить об этом здесь, в этом доме. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду?

— Можем прогуляться на Брюнколлен, — предлагаю я. — Мы как-то ходили туда с Аней.

— Я помню, — Марианне улыбается. — Ты заблудился и привел ее прямо на полигон. И там она упала без чувств тебе на руки.

Я краснею.

— Я не нарочно. Но я был слишком влюблен и ничего не соображал. Забыл, куда надо идти.

Взгляд ее смягчается, когда я говорю об Ане. Ей нравится, что я не скрываю от нее своих чувств к ее дочери.

— Давай пойдем туда завтра, — предлагает она. — Нам обоим необходим свежий воздух.

— Завтра утром?

— Да, завтра утром, — кивает она.

Но главное между нами — музыка. Она возникает, как привидение, как надежда. Мы не знаем, что это такое. Знаем только, что можем ею воспользоваться, что она будит в нас чувства, необходимые нам в эту минуту, что она возбуждающе опасна и учит нас настраиваться на ее частоту.

Я начинаю со струнного квинтета до мажор Шуберта. Вторая часть. Знает ли Марианне, что об этой второй части мы в последний раз говорили с Аней?

Что-то ей, конечно, известно. Она словно окаменела, сидит неподвижно с закрытыми глазами, вдыхает музыку ноту за нотой. Глубокими медленными вдохами, послушная, точно школьница. А когда эта часть кончается и я подхожу к проигрывателю, она открывает глаза и внимательно на меня смотрит.

— Ты понимаешь, что ты делаешь, Аксель?

Я с удивлением поворачиваюсь к ней.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты слишком взрослый для своего возраста. Не многие восемнадцатилетние парни, которых я встречала, соответствовали своему возрасту. Девушки — другое дело. Но не парни.

— Я рано стал самостоятельным, — говорю я. — Как и ты.

— Вообще-то я не стала самостоятельной. Хоть и забеременела в восемнадцать лет. Ведь рядом со мной был мужчина. Его потребности сталкивались с моими. Потом с Аниными.

Я не знаю, что ей на это сказать.

— Теперь моя очередь? — спрашивает она.

И сворачивает самокрутку. Я подношу ей спичку. И сразу достаю свои сигареты с фильтром. Это уже ритуал. Я должен показать ей, что мы одноклубники. Я как ребенок. Хочу курить вместе с ней.

Несколько минут мы молча курим. Потом она встает и подходит к проигрывателю. Высокая, стройная, гибкая. Сейчас она ровесница Ани. На ней джинсы. Что касается одежды, Аня была старомодной. Марианне Скууг любит молодежную моду. Мне это нравится.

Она выбирает Донована. Мягкий эфирный голос, которого я никогда раньше не слышал. «Oh, I dreamed that I dwelled in the North Country…»[3]

— Красивая песня, правда?

— Да, очень, — соглашаюсь я. И вижу, что ее обрадовали мои слова. Наверное, Брур Скууг никогда с ней не соглашался. Да и Аня тоже. Может, Донован был ее тайным недостатком. В таком случае, я люблю ее недостатки.

Мне незнакома мелодия, которая следует за Донованом. Красивая, простая мелодия. Первый раз мне хочется узнать не классическую музыку. Какая она? Отец обычно слушал Джима Ривза, только чтобы подразнить маму, а я всегда был на ее стороне, когда эта музыка приводила ее в бешенство.

Я выбираю вторую часть скрипичной сонаты ля мажор Брамса в исполнении Исаака Стерна. Мелодичную, сердечную и в то же время игривую. Она похожа на Аню.

— Послушай это, — предлагаю я.

Так мы сидим час за часом и вслушиваемся друг в друга. И каждое произведение, которое мы слышим, похоже на слова, на попытку, на тайну, которую мы хотим открыть друг другу. Голос Джони Митчелл. Фортепианные звуки Дебюсси.

— Послушай это! — предлагает она и ставит «Judy Blue Eyes-suite» из Вудстокского альбома. — Я была там, — говорит она почти с детской гордостью.