Всеволод Бенигсен - ГенАцид
«Наверное, у какого-нибудь древнегреческого философа, например, Сократа, — думал Антон, уже не слушая шагавшего рядом собеседника, — тоже был какой-нибудь ученик, например, Платон, который постоянно ходил за учителем, доставал того вопросами о смысле бытия и вообще всячески надоедал. А тот, не зная, как отделаться от надоедливого ученика, начинал отвечать односложно, скучно и невпопад. А ученик потом в своих воспоминаниях писал, что, мол, учитель к концу жизни сильно сдал — не хотел спорить, со всем соглашался и вообще потерял интерес к философии. Ученик даже не предполагал, что просто надоел учителю хуже горькой редьки. Вот так и рождаются глупые мифы».
Так, думая каждый о своем (Пахомов про себя, а Сериков вслух), они прошли через всю деревню, мимо дома Мансура и уперлись в библиотеку. Здесь Антон еще несколько минут вежливо покивал головой, подергал плечами и поразводил руками. Сериков, наконец, понял, что утомил Пахомова, несколько раз извинился и растворился в зимнем деревенском пейзаже. Антон же зашел в библиотеку, которую с начала действия президентского указа держал закрытой от посещений. Там он быстро забыл про Серикова, майора, литературные мордобития большеущерцев и принялся разбирать завалы из книг, свезенных месяц назад из соседних библиотек.
Ему предстояло отобрать только самое ценное или, на крайний случай, то, чего не хватало в его библиотеке. Остальное (как, например, большинство книг из серии «Жизнь замечательных людей» или «Библиотеки всемирной литературы», которыми и так кишела любая занюханная библиотека) Пахомов нещадно отбраковывал — это потом должен был забрать грузовик из райцентра. Дело продвигалось медленно, так как Антон часто отвлекался. Перекладывая какую-нибудь книгу из одной стопки в другую, он вдруг вспоминал, что именно такая была у него в детстве. Тогда он почти рефлекторно открывал ее на середине и начинал читать, забывая, что время идет, а завалы не становятся меньше. Потом он спохватывался, но уже был глубокий вечер, желания копаться не было, а дома с ужином ждала Нина, и все снова откладывалось на потом.
Но сегодня Антон был настроен решительно — никаких остановок, никаких чтений, никаких «потом». И дело пошло на лад. Через час было сделано больше, чем за предыдущие две недели. Правда, от бесконечных книг начало рябить в глазах, да и пыль поднялась такая, что хоть противогаз надевай, и Антон решил переключиться на подшивки газет и журналов за последний месяц. Газеты и журналы доходили до деревни часто с опозданием, тем не менее Пахомов всегда скрупулезно проверял наличие и последовательность приходящих изданий. И в этот раз от этого правила не отступил. И правильно сделал. Потому что, проверяя подшивку одной из центральных газет, он вдруг обнаружил… пробел. Пробел в одном дне. Обнаружил случайно, так как по воскресеньям эта газета не выходила и последовательность «суббота — понедельник» выглядела вполне привычно, если бы не одно «но»: воскресенье, затесавшееся между ними, было не обычным воскресеньем, а тем самым, когда появился президентский указ о ГЕНАЦИДе за номером 1458. Именно этого спецвыпуска в стопке сложенных газет и не было. Пахомов снова перебрал кипу газет. Тщетно. Потом переворошил все пришедшие за последние две недели газеты, и тоже безрезультатно. Это его озадачило. «Что за черт? — подумал он. — Наверное, забыли занести с почты». Он посмотрел на часы: десять вечера, и почта уже стопроцентно закрыта. «Позвоню Катьке, пусть завтра один экземпляр отложит». Пахомов набрал с библиотечного телефона Катькин домашний номер (номера почтовых работников он помнил наизусть, так как часто с ними связывался по долгу службы) и вскоре услышал Катькин голос.
— Алло!
— Алло, Кать. Пахомов Антон говорит. Привет.
— А-а, — разочарованно протянула Катька, проигнорировав приветствие Пахомова. С тех пор, как починили телефон, она буквально бросалась к аппарату в надежде, что звонит Митя. Но так как каждый раз это оказывался не Митя, Катя реагировала на всех с одинаковым, плохо скрываемым разочарованием.
— Слушай, Кать.
— Ну.
— Помнишь спецвыпуск с указом?
— Ну.
— Ты ведь его не разносила.
— Ну.
— И мне тоже не заносила.
— Ну.
— Ну что «ну»?! — разозлился Антон. — Заносила или нет?
— Ну не заносила.
— А почему? — удивился Пахомов.
— Так это ж спецвыпуск. Приказа такого не было, чтоб заносить. У нас лежала пачка, так я только один номер сама вытащила, прочитала и обратно запихнула.
— Но мне-то для подшивки нужны все номера. Будь добра, глянь завтра на почте. Если пачка еще лежит, один номерок занеси, когда будет время, ладно?
— Ну.
Пахомов понял, что больше ловить нечего, и подчеркнуто вежливо попрощавшись, положил трубку.
«Завтра так завтра», — подумал Антон. Работать ему расхотелось, тем более дома его тоже ждали бесконечные сборы и упаковывания, и он, закутавшись в новое пальто, подарок Нины, направился к выходу.
«Только бы там не было Серикова», — с тоской подумал Пахомов, осторожно приоткрывая скрипучую дверь библиотеки.
Но на улице лишь горел одинокий фонарь, освещая лимонным полукругом снежные барханы по краям дороги, ведущей в деревню. Серикова не было.
Пахомов облегченно вздохнул и вышел на улицу.
17
До приезда комиссии оставалось меньше недели, и Бузунько начал подумывать о предварительном экзамене. Тем более что после вчерашнего посещения Степана с Галиной, от которых майор узнал, что в Больших Ущерах зреет конфликт, действовать надо было решительно. Беседа с Пахомовым, правда, несколько успокоила Бузунько — все-таки библиотекарь был важным звеном во всей этой истории с указом, и то, что он пообещал уехать лишь после проведения экзамена, придавало майору уверенности. К тому же драки на деревне случались и до указа, а в расколе «заик» и «рифмачей» не было ничего такого уж экстраординарного, если бы в тот же день майор не узнал еще кое-что.
Сразу после беседы с библиотекарем около дома Степана и Галины Бузунько действительно направился писать очередной положительный рапорт Митрохину. Но по дороге наткнулся на Гришку-плотника, который в свою очередь сообщил майору, что идет на читку к Валере-трактористу. На вопрос майор, правда ли, что «заики» что-то не поделили с «рифмачами», Гришка ответил в своем иносказательном духе:
— Дай ядреному шелопуту подстольник, он своим шелобаном все гляделки, ёпт, законопатит.
— Ну что ты за человек, Гришка? — раздраженно пожурил его майор. — Слова в простоте, без вот этих вот поговорок своих, не скажешь.
Но Гришка только пожал плечами и продолжил путь.
Майор какое-то время постоял, а потом решил тоже пойти к Валере. «У медали две стороны, — думал он, догоняя бредущего Гришку, — одну я уже видел, теперь и на другую гляну. Для объективности».
Но догнать Гришку не успел, так как заметил Поребрикова. Тот сидел на корточках рядом с сыном на обочине дороги и увлеченно возился с детским велосипедом. Велосипед стоял колесами верх, как задравший лапы подстреленный зверь.
— Здравствуй, Борис, — окликнул Поребрикова Бузунько.
— А-а, — поднял голову тот. — Здравия желаю, Петр Михайлович.
— Что делаешь? Над чем работаешь?
— Да какая там работа, — махнул рукой Поребриков. — Вот сыну лисапед починяю. Цепь проклятая слетает и слетает. Надо бы звездочку сменить, да размера подходящего нет. Вот и латаю, как дырявый кафтан.
— Не рановато ли для велосипеда-то, а? По сугробам, что ли, кататься?
— Да это вы не меня, вы вон Кирюшку спросите. Хочет, и все тут. А кто ему, кроме отца родного, поможет?
Кирюшка при этих словах вызывающе-вопросительно посмотрел на Бузунько, мол, а действительно, кто, если не отец?.. может, вы?
— Это верно, — смутился Бузунько и перевел взгляд на Поребрикова-старшего. — Слушай, Борис.
— А?
— Я тебя хотел вот что спросить. Я, ты знаешь, хоть и местный, но больше времени сейчас в райцентре провожу, немного с курса дела сбился. А ты ж здесь постоянно, так.
— А я что? Я ж только с отделения вышел.
— Но ты ж не пять минут назад вышел.
— Ну не пять.
— Так вот ты мне и скажи, что у нас тут творится? Какие-то «рифмачи», какие-то «заики». Еще и бузу какую-то недавно промеж себя затеяли.
— Да я сам не пойму, Петр Михайлович. Ну их к лешему. Мне вон тоже досталось, — и Поребриков ткнул указательным пальцем в синяк под глазом.
— М-да, — покачал головой майор. — Приложили. И это как, по-твоему, серьезно?
— Да ну, ерунда. Меня, бывало, и крепче прикладывали.
— Да я не про синяк. Я про бузу. Серьезно они разругались или так побаловаться решили от нечего делать?
— Не знаю, — пожал плечами Поребриков. — Что-то для баловства больно злобно бились. Не, к черту эти читки ваши. Да и вообще я завязал.
