Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Проводив мичмана Сигеева до причала, я задержался на деревянном, пахнущем сельдью помосте и осмотрелся. Стояла подслеповатая, но далеко не глухая полярная ночь, порывистый жесткий норд-ост нагнал туч, сплошь заслонил небо, и в густой темноте, раскачиваясь, зябко мерцали сотни электрических огоньков, рассыпанных полукругом вдоль бухты. Гораздо меньшее число огней, золотистых, красных, зеленых, плавало и колыхалось на поверхности зыбкой студеной воды. В проливах и за каменной глыбой, прикрывающей бухту, неистово и устрашающе ревело море, как раненый и опасный зверь.

На кораблях подали команду пить чай. Холодный, пронзительный ветер особенно располагал к выполнению этой команды, и я не замедлил спуститься в кают-компанию, где уже собрались офицеры флагманского корабля. Мы сели за стол, на котором через минуту появились белый хлеб, сливочное масло, сахар и стаканы с горячим золотистым чаем. И в это же самое время радист передал мне следующую радиограмму: "Капитану третьего ранга Ясеневу. У восточного мыса острова Гагачий потерпел катастрофу рыболовецкий траулер «Росомаха». Немедленно выйдите в район катастрофы и примите меры к спасению экипажа. По выполнении сего следуйте в базу".

Я приказал дать сигнал тревоги и приготовить корабли к отплытию. Кают-компания в один миг опустела. Из недопитых стаканов теплился почти прозрачный пар. Это напоминало что-то знакомое с детства, то ли виденное, то ли вычитанное в приключенческих книгах: догорающие костры поспешно оставленных биваков, звонкая тишина леса.

Мысль эта сверкнула падающей звездой и угасла, что бы уступить место новой, завладевшей всем моим существом: в сорока милях отсюда в беспощадной, всеистребляющей морской пучине, среди мрака полярной ночи отчаянно боролись за жизнь смелые и сильные люди.

Остров Гагачий расположен между Завирухой и бухтой Оленецкой. Принимая во внимание скорость кораблей и расстояние от места катастрофы до ближайшей стоянки, быстрее всех могут подойти к острову Гагачьему наши корабли. Но смогут ли они благополучно преодолеть эти сорок миль беспокойного моря, поднятого на дыбы мятежным норд-остом? Не придется ли нам самим просить о помощи?

Все эти вопросы, разумеется, ни в какой степени не могли отразиться на моем решении немедленно выполнять приказ.

Наши корабли, оставив за кормой тихую, приветливо искрящуюся огнями бухту Оленецкую, начали с большим трудом пробираться сквозь бесконечную цепь волн, несущихся нам навстречу. Волны грубо толкали в левый борт, обрушивались сверху на палубу, норовя если не раздавить своей тяжестью, то уж обязательно опрокинуть небольшие корабли, спешащие на помощь людям. Еще при Дмитрии Федоровиче Пряхине нам приходилось бывать в суровых переделках, но такой волны мы, пожалуй, еще не видали.

Море выло, бесновалось, заливаясь в темноте дьявольским хохотом. Я стоял на мостике рядом с Нанковым, разговаривал с ним вполголоса, потому что сама обстановка принуждала к этому, а он не всегда разбирал мои слова, заглушаемые грохотом волн и шумом ветра. Мы говорили о предстоящей трудной операции по спасению людей, если они окажутся живы.

— Без шлюпок не обойтись, — отрывисто говорил Панков, всматриваясь в пустынную темноту.

— Для начала спустим одну. Подберем самых сильных и самых ловких ребят, отличных гребцов. И офицера. Нужен сильный человек, виртуоз в управлении шлюпкой. — Говоря это, я перебирал в памяти всех своих офицеров. Большинство из них неплохо владели шлюпками, но сейчас этого было недостаточно: управлять шлюпкой при такой волне мог только мастер. — Кто у вас может?

Панков молчал, казалось, он не расслышал моих слов. Я уже хотел было повторить вопрос, как он, не меняя позы и не отрывая глаз от серого мрака, перейдя на «ты», сказал:

— Есть такой человек. Вспомни училище, зачеты на управление шлюпкой… шлюпочные гонки.

Я понял его с первого слова: Панков говорил о себе. Да, в училище не было ему равного в управлении шлюпкой и на веслах и под парусами. Лучшей кандидатуры и желать нельзя. Но он командир корабля. Оставить корабль без командира? На такое можно было решиться лишь в самом исключительном случае. А здесь разно не исключительный случай: на карте стоит жизнь многих людей, и не только рыбаков, потерпевших катастрофу. От командира шлюпки зависело выполнение приказа и жизнь матросов-гребцов.

— Разреши мне, Андрей Платонович.

Панков повернулся ко мне лицом, вытянулся, руки по швам. Вид строгий и решительный. Мы молча смотрели друг на друга. Слова здесь были неуместны: они но могли передать того, о чем говорили наши взгляды. "Ты же отлично понимаешь, что мы идем на риск, и тут, как нигде более, нужны умение и опыт. Все это есть у меня", — говорили большие, широко раскрытые, настойчивые глаза Валерия. "А корабль?" — спрашивал я бессловесно. "Ты останешься за командира корабля". — "Ты подвергаешь опасности свою жизнь и жизнь своих матросов". — "Да, ради спасения людей". — "У тебя на берегу есть дочь, жена". — "У тех, ожидающих нашей помощи, тоже есть жены и дети". — "А ты не находишь, что лучше пойти на шлюпке мне самому? Я ведь тоже неплохо могу править. Похуже, конечно, тебя, ну, а вообще неплохо. Что же касается физической силы, то разве тебе сравниться со мной. Потом же у меня нет детей". — "Зачем ты говоришь чепуху, Андрей? Ты неглупый человек и не сделаешь этого непозволительного абсурдного шага. Не забывай, что ты командир группы кораблей. Ты должен командовать. Ах, да что тебе объяснять!"

Этот безмолвный разговор произошел в течение одной минуты. Таково свойство человеческой мысли — что может сравниться с ней в быстроте?

Я сказал:

— Добро. Вызывайте помощника, готовьте людей и шлюпку.

Слева по борту во мгле зачернел остров Гагачий, длинный и не очень высокий, похожий на подводную лодку. Мы проходили вдоль его южного берега. Здесь волна была немного потише: вытянувшийся длинной грядой остров оказался с наветренной стороны, самое необузданное буйство волн принимал на себя его северный, противоположный берег.

На небе как-то вдруг немного просветлело, хотя источник света трудно было определить, по-прежнему все кругом обложено плотным войлоком низких туч: очевидно, на большой высоте играло полярное сияние. Впереди не очень ясно определилось очертание восточного мыса острова. Значит, где-то там…

У самого мыса кипел водоворот. Даже в полумраке было видно, как, размахивая белыми космами, точно сказочные ведьмы, волны плясали и бесновались, празднуя свое торжество. А где-то недалеко должна быть их жертва, первые признаки которой мы вскоре увидели в бурлящей воде: это была опрокинутая шлюпка, зловеще, как-то дико и уныло путешествовавшая среди волн, не находя себе места. Сомнения не было — шлюпка принадлежала «Росомахе». Среди тревожных, тягостных дум побежали друг за дружкой вопросы, торопливые, не ожидающие ответа: как оказалась эта шлюпка за бортом? То ли ее сорвало и смыло волной, то ли люди пытались спастись на ней? И где эти люди?

Включили прожекторы, и бледно-розовые щупальца судорожно заметались по темной, тяжелой воде. Луч скользнул по гребню волны, сверкнули и вмиг погасли алмазы, а вслед за тем прожектор поймал и, уцепившись, замер на спасательном круге с надписью «Росомаха». Круг был пуст, как и шлюпка. А минут через пять после этого радиометрист Богдан Козачина "обнаружил цель". Странно прозвучала в данных обстоятельствах эта чисто военная фраза. Хотя, впрочем, и она определяла существо — потерпевшее рыболовецкое судно и было нашей целью. Беспомощно повалившись набок, оно лежало недалеко от мыса острова, выброшенное на острые подводные камни. На поверхности в бушующих волнах торчали мачты, рубка и краешек палубы приподнятого борта.

Я перевел рукоятку машинного телеграфа на "малый ход" и приказал направить луч прожектора на «Росомаху». Там — никаких признаков людей. Иногда свет прожектора неожиданно ловил на темной воде плавающие предметы: бочку, доску, пробковые круги от сетей, он щупал их торопливо и возбужденно, но это было не то, что мы искали, предметы эти напоминали скорее о смерти, чем о жизни.

Что сейчас делается на «Росомахе»? Где ее экипаж, живы ли люди? Если живы, то видят ли они свет прожекторов? Я дал сирену, — может, услышат. Прошла минута, другая — ответа нет. Подойти ближе к траулеру нельзя — не позволяют опасные глубины. Надо спускать шлюпку, но и это оказалось немыслимым делом: мешала волна. Панков поднялся на мостик — он был мокрый с ног до головы, — спросил спокойным, обычным голосом:

— Что будем делать? Шлюпку спустить не удастся.

— Придется идти в укрытие за остров и там спускать шлюпку. Но зато расстояньице… — произнес я.

— Ничего, выгребем, только бы поставить на воду.

Отошли за остров, где все же было потише. Шлюпку спустили на воду с большим трудом. На веслах среди гребцов я узнал Юрия Струнова и Богдана Козачину, и то, что они сидели в шлюпке, что выбор Панкова пал именно на них, облегчало душу: я отлично представлял всю сложность и опасность этого несомненно рискованного дела, которое мы делали и по своей служебной обязанности и по обыкновенному гражданскому долгу. Струнов и Козачина обладают не только физической силой и выносливостью ("Ох, как она нужна морякам!" — в который раз подумал я), но и силой духа. А это не менее важно.