Ирвин Шоу - Полное собрание рассказов. 1957-1973
— Ну и что, приятный был визит? — осведомилась Клэрис как обычно.
— Нет, ничего подобного! Ужасный, просто унизительный вечер!
— Ах, мама! — вздохнула Клэрис. — Разве папа не был приятным собеседником, как всегда?
— Посмотрела бы, как бы ты поступила на моем месте! — отрезала миссис Малл.
— Но ты не должна обижать его, — попыталась успокоить ее Клэрис. — Не забывай — он старый человек.
— «Обижать»! — фыркнула миссис Малл. — Попробуй его обидеть! Да у него кожа толстая, как у слона — ничего не чувствует.
— Что же случилось? — встревожилась Клэрис.
— В дверь позвонили, — начала свой рассказ миссис Малл. — Стоит он на пороге, с этой своей обычной самодовольной ухмылкой, — она всегда меня раздражала, и ему это прекрасно известно.
— Ах, мама, — начала было Клэрис, — нечего зря выдумывать…
— «Выдумывать»? — перебила ее мать. — Прежде выслушай, а потом скажешь, выдумываю я или нет. Знаешь, на что хладнокровно, с полным равнодушием отважился этот человек сегодня ночью? — И умолкла.
Клэрис, разумеется, ободрила ее:
— На что же?
— Теперь-то наконец он перешел все границы. Я женщина терпеливая, знаю, хорошего без плохого не бывает, но даже терпение святых имеет предел. И вот, когда увидела их там, за дверью, сегодня ночью…
— Да кого же? — Клэрис была совсем сбита с толку. — Что ты имеешь в виду, кого это «их»?
— Вот именно — их! — упрямо повторила миссис Малл. — Твоего отца и эту рыжеволосую, в крепдешиновом платье, да еще таком узком, как это она дышит, пищу переваривает и как ребенка выносила!
— Какого ребенка? — чуть слышно спросила Клэрис.
— Большого такого, толстого парня, — не смутилась миссис Мал, — из одежды давно вырос, но ухмылка на лице такая же наглая, как у твоего отца. Приклей ему усы — и может в любой день отправляться в трамвайное депо и выводить на линию трамвай на Третью авеню. Проедет по ней до самого конца — и все примут за твоего отца, и не сомневайся!
— Послушай, мама, — Клэрис, конечно, знала о той рыжеволосой женщине на крыльце отеля у Кротонского водопада летом 1921 года, но сейчас она впервые услыхала это от матери, — никто ничего не говорил мне о ребенке.
— Я тоже о нем не знала до сегодняшней ночи. Ах, он самый большой обманщик, какой когда-либо ходил по улицам этого города, твой отец! Но вот сегодня ночью он наконец предстал в своем истинном облике. Стоят, голубчики, абсолютно спокойно рядом передо мной, вот как ты сейчас, под ручку, и этот ребенок, копия твоего отца, а сам он говорит мне: «Берта, я привел к тебе своих друзей. В доме есть что-нибудь выпить?»
— Ну и что же ты сделала после этого? — Клэрис решила потакать матери, — впрочем, ей и самой стало интересно.
— Ну, я, конечно, была с ними отменно вежлива. Никогда ведь не устраивала семейных сцен перед незнакомыми людьми, и твоему отцу это прекрасно известно, он и пользовался. Холодно им поклонилась, взяла у мальчишки картуз, проводила их со всей церемонностью к столу, приготовила чай, вытащила для них из шкафа половинку пирога из крошек сухарей. Сидела с ними за столом, лишь вежливо вставляя «да» или «нет». А рыжеволосая все время тараторила о Кротонском водопаде, о том, что тамошняя погода для нее слишком жаркая и влажная, что на кухне в отеле готовили на маргарине, как она и подозревала, хоть и утверждали, что на масле, даже готовы поклясться. По правде говоря, я не слишком старалась, чтоб им было у меня приятно, и они, слава Богу, не стали задерживаться. Улучила я минутку, отвела твоего отца в сторону и сказала ему вполне определенно, что не желаю больше никогда видеть в своем доме ни эту женщину, ни его сына, зачатого в грехе. Все ему высказала, хладнокровно и ясно, чтобы в будущем избежать всякого между нами недопонимания: захочет снова меня увидеть — пусть приходит, но один.
— Ну и как отреагировал на это отец?
— Да он только рот открыл, как в прихожую вплывает эта женщина и рот ему ладошкой закрывает. «Фредерик, — говорит, — уже поздно, нас ждут внизу». И они ушли, правда, поблагодарили меня за чай, — бесстыдная троица, понятия не имеют о порядочности.
Клэрис, женщина разумная, нашла слова, чтобы восстановить обычный порядок и семейную гармонию:
— Мне кажется, мама, тебе больше не о чем беспокоиться, — уверена, он правильно тебя понял.
— Могу только это ему посоветовать! — горячо отозвалась миссис Малл. — Или я захлопну дверь у него перед носом.
В течение недели или даже больше, по сообщениям миссис Малл, все шло хорошо. Мистер Малл посетил ее трижды, один, был довольно спокоен и несколько рассеян. Она проявляла терпимость, тактично не поднимала тему рыжеволосой и ее ребенка — вылитой копии ее мужа.
Но вот в него вновь вселился бес — ночью, в субботу, раздался звонок в дверь. Открывает и видит: стоит он со своей обычной наглой ухмылкой на губах, а рядом, под ручку с ним, — рыжеволосая в прозрачном, узком крепдешиновом платье — из-под него ясно, как при дневном свете, видна каждая складка корсета, — и этот увалень, ее парнишка, с точно такой же субботней наглой ухмылкой, как у его отца…
— Стоит он в коридоре, — миссис Малл рассказывала это Клэрис утром в понедельник, — широко улыбается, — получает, видно, большое удовольствие от чувства собственной вины, — и говорит: «Мы случайно проходили мимо и подумали: может, тебе одиноко и ты не прочь немного побыть в нашей компании».
Миссис Малл пришлось ждать до понедельника, чтобы все рассказать дочери, так как на уик-энд Клэрис уехала в Провиденс, навестить семью мужа, мистера Смолли. Такая вынужденная задержка помогла ей запечатлеть в памяти с мельчайшими деталями виденное, и она торопливо все это стала излагать, не сняв даже шляпки, в гостиной Клэрис:
— На него я бросила лишь один мимолетный взгляд, зато долго, со значением разглядывала эту рыжеволосую и ее зачатого в преступном грехе сынка. Это, конечно, не могло остаться без внимания твоего отца, держался он довольно развязно: «Разве ты не собираешься пригласить нас, Берта, хотя бы на минутку?» Стоял между нами как бык-победитель на ярмарке. «Ведь предупреждала тебя, Фредерик, — вежливо, но твердо подвожу я черту. — А теперь уходи и не смей больше никогда подниматься ко мне по этой лестнице!» «Да что ты, Берта?» — уговаривает меня так медоточиво, умасливает — всегда это умело использует, едва речь заходит о женщине. Ну, быстренько его осадила, повторила строго: «Уходи! Не желаю больше иметь с тобой ничего общего! Долго все выносила. Не трать зря время на уговоры! Дверь закрывается!» И закрыла у него перед носом, но не захлопнула, чтобы не доставить удовольствия этой его рыжей — пусть не думает, что я разозлилась. Но закрыла резко. Через дверь слышу минуту-две их горестные перешептывания, а потом ногами зашаркали вниз по лестнице, а я спать легла.
Через час звонит в дверь, кричит: «Я теперь один, Берта, впусти меня ради бога!» Но я лежу, не двигаюсь: ни звука не издаю. Всю ночь в дверь названивал, возился возле двери; только я бесповоротное решение приняла, ничем себя не выдала, ни единым шорохом не дала ему понять, что слышу его звонки и возню.
В конце концов, когда взошло солнце, дал он последний, отчаянный звонок, в последний раз крикнул: «Я ухожу, Берта, прощаюсь с тобой навек!» Хоть обида от этих слов легла мне на сердце, — не ответила: давно пора преподать ему урок. Вот и все, так я положила конец всему, что связано с твоим отцом.
Клэрис попыталась было убедить мать — дай, мол, отцу еще один шанс, — но отказалась от своей затеи: уж очень у нее выражение лица грозное, и челюсти так плотно сдвинуты… Принесла ей чашку чаю, постаралась, как могла, утешить. Внимательно следила, как она надевает шляпу — точно солдат перед боем шлем, и долго прислушивалась к ее шагам на лестнице. Пошла делать свои ежедневные покупки — такая беспощадная и одинокая…
Целый день думала Клэрис о матери, о том, как сильно жгла ей сердце любовь к отцу все эти сорок лет, — нашла ведь в себе силы дать ему от ворот поворот, пусть даже теперь, когда его так долго нет в живых, и все только из-за какого-то поцелуя на крыльце отеля у Кротонского водопада в 1921 году.
А когда пришел домой с работы мистер Смолли, жена холодно глядела, как он снимает ботинки, спокойно садится на стул, надевает очки, чтобы почитать вечернюю газету, и размышляла: вот этот человек не способен вызвать такую всепоглощающую страсть ни у одной женщины на свете; через десять дней после того, как гроб с его телом опустят в могилу, ей не удастся вспомнить о нем ничего, даже как отвратительно, на публику он манерничает.
— Ах, — муж устало уселся поудобнее и развернул газету. — Какой ужасный день! Все время занят, ни минуты отдыха…
Клэрис снова окинула его долгим, горьким взглядом.
— Чем же? Надуванием бедняков и этих несчастных погорельцев — из-за пожара лишились всего, — только чтобы не платить им положенной компенсации за понесенные убытки?
