Ирвин Шоу - Полное собрание рассказов. 1957-1973
Отец его сражался в армии Соединенных Штатов под командованием Макклелана и был патриотом до мозга костей.
Малл, по его собственным словам, — полукровка, «полувсе», потому что семья отца из Милэнда, а мать на одну восьмую индианка. Обладал тягучим, гулким, как из бочки, баритоном и, когда пропускал пару стаканчиков, затягивал такие песни, как «Тихо лети, сладкий Афтон», «Добрый король Венчеслав» и «О Сюзанна». Но больше всего ему нравились две другие спиричуэлз1 — «Тело Джона Брауна покоится в земле» и «Кто она, Сильвия?».
Если верить его жене, еще он питал слабость к женскому полу. Единственным основанием для такого обвинения стало событие, которое произошло летом 1921 года, когда они с женой остановились в отеле у Кротонского водопада, где миссис Малл приходила в себя после рождения дочери. Выглянув однажды нечаянно из окна, она увидела, что ее благоверный целует на крыльце рыжеволосую женщину, чей муж в отъезде и не вернется раньше Дня труда.
Мистер Малл рассказывал на сей счет совершенно иную историю. После обеда стоял он на крыльце и спокойно курил себе трубку; вдруг эта рыжеволосая подходит к нему и, прижав его что есть сил к колонне, обнимает и целует, при этом, охваченная страстью, промахивается, не попав по мишени, его губам, и этот промах оказывается весьма внушительным. Но миссис Малл ничего и слышать не хотела о его версии происшедшего, и посему с этого дня и до последнего, до его смертного часа, за мистером Маллом с подачи жены укрепилась репутация ужасного волокиты и дамского угодника. Все женщины этого большого города Нью-Йорка, утверждала она, ездят на трамвае по Третьей авеню только с одной целью — совратить ее мужа.
Существовала, правда, еще история — о том, как однажды вечером какая-то вдова, в черной вуали, прошла через весь салон к его кабине и, ожидая, когда он остановит трамвай на Семьдесят девятой улице, незаметно передала ему свою надушенную рельефную визитку с адресом. Но в те дни ходило множество подобных историй о водителях, машинистах паровозов — вообще о людях подобных профессий, так что далеко не все эти истории заслуживают веры.
Чтобы пресечь подобные поползновения со стороны вдов, или девственниц с нежными глазами, или неудовлетворенных жен — любительниц подобных трюков, миссис Малл завела привычку появляться на остановках маршрутов в самые странные и неожиданные моменты и терпеливо ждать его трамвая. Пару раз он заметил ее вовремя — она стояла у столба, держа за ручку их маленькую, темноволосую девочку Клэрис — и хладнокровно проехал мимо. Завизжав, словно брошенная невеста, и замахав в отчаянии кулаком, она бросилась за желтым трамваем, гремевшим по мостовой в направлении Бауэри. Таксисты останавливались и в удивлении таращили на нее глаза.
Вполне естественно, жена не посмела настучать на мужа в компанию. Зато прибегла к коварному обману и стала выбирать такие углы на улице, где на остановках трамвая ожидали, по крайней мере, восемь — десять пассажиров, чтобы Малл, опасаясь потерять работу, не проскочил мимо. Даже годы спустя после того, как она отказалась от такой практики, он весь заметно собирался, сосредоточивался, сидя в своей кабине, когда подъезжал к ее излюбленным местам слежки: Двадцать третьей улице, Тридцать четвертой или к углу Блумингдейл.
Садясь в трамвай, она холодно кивала мистеру Кумбсу, который чаще всего был кондуктором у ее мужа, платила свой никель за проезд и шла по проходу в головную часть машины, бросая вызов любой сидевшей там женщине, если та осмеливалась взглянуть на нее. Мужу при этом не говорила ни слова. Просто сидела, сверля до дыр глазами его затылок, покуда он, уже не в состоянии этого выносить, не опускал за спиной кожаную занавеску, предназначенную, чтобы не пропускать яркого света из салона в кабину водителя и не мешать ему ехать ночью.
Как раз ночные смены и были хуже всего. Она не спала, ожидала его, сидя в темной, холодной кухне, завернувшись в одеяло, словно жена рыбака во время шторма: вот-вот в дверь постучит хранитель маяка и сообщит ей страшную весть… Когда он приходил, делала вид, что целиком поглощена только одним — приготовить ему кофе с бисквитами, а сама все время обнюхивала его, не несет ли от него дамскими духами, словно гончая, идущая по свежему следу, а глаза ее настороженно выискивали следы губной помады или какую-то неопрятность в одежде, как глаза пирата, разглядывающего заляпанную кровью карту местонахождения сокровищ.
Малл, по природе человек добродушный, не жаловался. Женат он только раз и, как ему казалось, ясно понимает, что представляет институт брака.
Всем он доволен; к бутылке прикладывается и на маршруте, и после работы; играет с Клэрис и учит ее петь «Кто она, Сильвия?». Терпит упреки и наскоки жены, как дорожные полицейские — непогоду — в конце концов, принимает ее поведение за выражение любви, и это, пожалуй, так и есть и ему было бы одиноко, он чувствовал бы себя в полной растерянности без этого. При всем при том они прожили вместе почти тридцать лет, и столь долгий срок совместной жизни в наши дни, несомненно, воспринимается как прочное семейное счастье.
Дожил мистер Малл и до того дня, когда его единственная дочь вышла замуж за хорошего молодого человека, по имени Смолли, контролера страховых полисов, — неплохая работа. на свадьбе отец с горечью заметил жениху:
— Эх, приятель, в твоей профессии никто хоть не вытащит из-под тебя рельсы.
Мистер Смолли, другой человек, иного воспитания, во всем отличался от мистера Малла, что вполне естественно. Миссис Малл всю жизнь жужжала дочери на ухо, предостерегая: «Никогда не выходи замуж за такого человека, как твой отец!» Мистер Малл не разделял этих предостережений, хотя нельзя сказать, чтобы с радостью одобрял, он вообще довольно часто кивал в знак согласия с указаниями жены. Просто восхищался ее громадным интеллектом и принимал каждое ее слово, как верующий — Евангелие, в отношении таких вещей, как тонкий вкус, любовь, привязанность.
Кроме удовольствия, которое мистер Смолли получал от своей семейной домашней жизни, у него было еще одно: оказывать нажим на безногих калек, получивших увечье во время несчастных случаев на производстве, и погорельцев, потерявших все свое добро, чтобы заставить их снизить сумму страховки, первоначально запрашиваемую ими у компании. Его никогда никто не видел в баре, и когда он проходил на улице мимо женщин, то опускал голову, глядя на носки своих ботинок. Этот заботливый кормилец семьи, хоть, судя по всему, и неспособный подарить жене наследника, настоял, чтобы в дом пригласили горничную: пусть три раза в неделю приходит, помогает с уборкой, стиркой и глажением белья.
Когда мистер Малл умер, миссис Малл честно его оплакивала, поставив в рамочке его фотографию, с рыжеватыми, приглаженными усами, на доску камина и говорила гостям за чашкой чая, указывая на его портрет:
— Ах, никто не знает, какую жизнь дал мне этот человек.
На протяжении многих лет она постоянно видела его во сне, разговаривала с ним в своем обычном тоне, а на следующее утро шла в гости к дочери и рассказывала ей об этом:
— Твой отец посетил меня сегодня ночью, и у нас с ним был такой хороший, задушевный разговор о том времени, когда мы с ним отправились на прогулку вверх по реке в Эвберг и наш пароход чуть не перевернулся.
Или говорила так:
— Сегодня ночью у нас с ним состоялся очень серьезный разговор, и он пообещал мне пить только пиво до первого воскресенья после Пасхи.
А иногда миссис Малл прибегала запыхавшись, с сияющими глазами и говорила дочери:
— Он был в таком приподнятом настроении сегодня ночью, и не потому, что выпил или что-то там еще, нет, — ты же понимаешь, просто такой веселый, пел «Тихо лети, сладкий Афтон» и исполнил четыре куплета из «Сегодня утром они повесят Дэнни Дивера».
Клэрис спокойно воспринимала отчеты о ночных беседах матери. Отца любила, считала самым интересным мужчиной из всех, каких знала, — вполне естественно, что память о нем так быстро не умирает. А мать ее, в сущности, одинокая старая женщина, живет в одной комнате, ей нечем теперь заняться после напряженной жизни, когда она усердно донимала покладистого, обаятельного мужа. Видно, Клэрис чувствовала — ночные эти визиты из могилы скрашивают ее одиночество, наполняют смыслом все ее дни.
Но вот однажды утром вся прежняя благожелательная атмосфера вдруг изменилась. Мать пришла рано, губы у нее побелели — чем-то сильно рассержена.
— Снова пришел этой ночью! — сообщила она, едва переступив порог.
— Ну и что, приятный был визит? — осведомилась Клэрис как обычно.
— Нет, ничего подобного! Ужасный, просто унизительный вечер!
— Ах, мама! — вздохнула Клэрис. — Разве папа не был приятным собеседником, как всегда?
— Посмотрела бы, как бы ты поступила на моем месте! — отрезала миссис Малл.
