Олег Рой - Обещание нежности
Больше Котов не сомневался. Он не был уверен, что Оля сказала матери правду; не был уверен и в том, что способности Андрея Сорокина — даже если девочка не фантазировала — на самом деле так велики, как считают эти расшалившиеся, ничуть не ведающие, что играют с огнем, дети. Но, во всяком случае, с этим мальчиком стоило поработать. В нем определенно что-то было. И если это «что-то» хотя бы вполовину так сильно, как ему сейчас кажется, он непременно докопается до сути и подлинных масштабов происходящего. В конце концов, это его работа. Его прямой долг и обязанность.
Ему понадобилось всего два дня, чтобы тщательно подготовить необходимую, но, в общем-то, совсем несложную операцию. И когда через два дня в кабинет директора школы вошел молодцеватый, улыбчивый работник военкомата с нужным удостоверением и в нужной форме, этот работник мог быть абсолютно уверен: вся операция непременно пройдет без сучка, без задоринки.
Котов ни на секунду не усомнился в том, что ни при каких обстоятельствах не может быть узнанным кем-либо из работников школы. В качестве Олиного отца он ни разу не бывал здесь. Такая позиция его была совсем не случайна: работа вообще приучила Василия Ивановича быть крайне осторожным в любых контактах, и уж, во всяком случае, он давно взял себе за правило никогда не знакомиться с «лишними» людьми, чтобы не расширять круг тех, кто может при случае где-нибудь узнать его или, не приведи господь, кинуться на улице с приветствиями и объятиями.
На сей раз эта полезная привычка к осторожности пришлась весьма кстати, и, направляясь в светлое четырехэтажное здание, полковник невольно усмехнулся: надо же, как бывает! И не думал ведь, не гадал, что школа дочери когда-нибудь попадет в его оперативную разработку; так уж, на всякий случай всегда отнекивался от просьб жены хоть разочек побывать на родительском собрании — и вот тебе пожалуйста! Пригодилась-таки котовская предусмотрительность…
— Так чем могу служить вам? — вежливо поинтересовался директор школы, возвращая лжевоенкоматчику его корочки.
— Мы, видите ли, обследуем сейчас ребят из старших классов, которые через год-другой придут к нам по армейскому набору, — отозвался Котов. — Хотим заранее знать, на какой уровень подготовки наша армия может рассчитывать. Тогда сможем прикинуть, в какие войска будем москвичей отправлять и кого в элитные подразделения удастся устроить… Своего рода статистика, понимаете?
— А как же, как же, — закивал головой директор школы. Хотя времена на дворе стояли уже не советские, а российские, армия не находилась еще в таком раздрае и разрухе, в которые пришла буквально через пару лет после этого разговора. И старенькому школьному директору, еще сохранившему уважение к людям в военной форме, и в голову не пришло бы чинить хоть какие-то препятствия работнику военкомата.
— Вот и славно. Так вы проводите меня к старшим классам, представите ребятам?
— Вы хотите побеседовать с ними? — догадался директор.
— Нет-нет, на беседы мы больше не уповаем. Теперь в стране время тестов, вот и мы, военные, не отстаем от времени, пользуемся всякими новыми достижениями психологической науки… — засмеялся посетитель.
Смех у него был открытый, располагающий к себе, и руководитель школы не стал больше задавать ему никаких вопросов. Так и вышло, что уже к вечеру этого дня на письменном столе перед Василием Ивановичем лежали тесты сотни мальчишек, среди которых были и листы, заполненные рукой Андрея Сорокина.
Для того чтобы понять, что этот мальчик гениален, Котову хватило одного беглого взгляда на его исписанные мелким почерком страницы. Тесты, разработанные весьма хитро, с множеством подвохов, были настоящей гордостью отдела, которым руководил Олин отец, и теперь он мог откровенно признаться себе, что не зря они в свое время столько бились над этими опросниками. Составленные так, что на некоторые вопросы совершенно невозможно было ответить человеку среднего ума и средних способностей (при том, что внешне эти вопросы выглядели вполне невинно), незаметно «считывающие» психологию той или иной личности по десяткам параметров, в том числе ее отношение к живой природе, умение ладить с людьми, эвристичность ума и так далее, — тесты во всей своей совокупности теперь однозначно отвечали на вопрос, поставленный перед собой Котовым: с Андреем Сорокиным надо плотно, тщательно работать.
В эту ночь Василий Иванович просидел за кухонным столом в своей квартире до самого рассвета. Пепельница, полная неровных окурков, листы бумаги, исчерканные одному ему понятными пометками и закорючками, покрасневшие от усталости глаза — все это без слов сказало Екатерине Алексеевне, вышедшей на кухню попить воды, о том, какой напряженной была ночная работа ее мужа.
— Устал? — заботливо приобняла она все еще сидящего за столом Котова.
Тот повернул ее руку ладонью к себе, нежно поцеловал и, разведя объятие жены, поднялся, сладко, с хрустом потянувшись.
— Устал, Катюша. Но зато сделал все, что хотел. Не зря старался.
— Что, справился с очередной военной задачкой? — с чуть насмешливой нежностью осведомилась жена.
Он только усмехнулся в ответ. Разумеется, справился. Судьба Андрея Сорокина была решена.
Все остальное было для Котова только делом техники.
Глава 10
День, которому суждено было перевернуть всю жизнь Андрея Сорокина и надолго сделать его изгоем, парией между людьми, начинался легко и счастливо. Будто судьба напоследок решила одарить мальчишку самой светлой из своих улыбок, дать ему обещание, которое она, разумеется, и не собиралась выполнять, но воспоминание о котором могло бы дать парню надежду на будущее и силы выжить среди самых тяжелых, самых черных дней, ждавших его впереди.
В этот день с утра была отчего-то особенно, не по-будничному приветлива мама. И отец, вопреки всегдашнему своему сдержанному поведению, не только приобнял сыновей перед школой, но и теплым, любящим жестом — невиданное дело! — поворошил Андрейкины волосы. И на уроках ему везло: учителя наперебой почему-то вызывали его к доске и так же наперебой хвалили его ответы: «Молодец, Сорокин! Можешь, когда захочешь. Все получается!» И они же шептались на переменах в учительской, о чем, разумеется, ему не положено было знать: «Нет, ну вы подумайте только, как Сорокин-то раскрылся к концу учебы!»
А после уроков, пока любимый братишка гонял волейбольный мяч в своей ненаглядной секции, Андрей вдруг передумал ждать его на привычной скамеечке рядом со школой и отправился побродить по осенней Москве. У него в запасе было не меньше трех часов, погода манила, и город, полыхая багровыми и желтыми кронами деревьев, как русская красавица, истомившаяся в деревенской баньке, звал.
Он бродил по знакомому скверу, поддевал носками ботинок шуршащую листву, всей грудью вдыхал вкусный, свежий, как парное молоко, воздух и то и дело косился взглядом на девочку, гонявшую на велосипеде мимо раскидистых деревьев и отчаянно трезвонившую в серебристый велосипедный звоночек. Девочке было лет двенадцать, она заливисто смеялась, закидывая назад темноволосую головку, и на лице ее было выражение такого бесшабашного счастья, что Андрей не мог наглядеться, не смел отвести глаз.
А потом вдруг раздалось громкое «ой!», и девчушка, перелетев через руль велосипеда, оказалась на земле. Похоже, колесо наехало на камень, она не справилась с управлением и теперь всхлипывала, полулежа на траве, упершись руками в палую листву, и испуганно глядела на Андрея, который единственный, кроме нее, оказался в скверике в это неурочное будничное время.
В три огромных прыжка он оказался рядом и тем же самым голосом, которым привык успокаивать братишку, принялся негромко приговаривать:
— Ну, ничего, ничего. Ты сильно ушиблась? Вставай, я посмотрю. Здесь больно? Нет?… Ну и хорошо. Вот видишь, ты можешь идти. Это все ерунда, мелочь, просто испуг…
— У меня руки грязные. И лицо, — неожиданно нежным, мелодичным голосом сказала незадачливая велосипедистка и, словно в доказательство своих слов, выставила перед Андреем две перепачканные ладошки.
Он замер, сам не понимая, что с ним творится. А дело было в том, что он никогда не слышал у девчонок такого голоса;
если бы он был постарше, взрослым мужчиной, то определил бы его, пожалуй, как голос, наполненный тонкой женственностью, какой-то притягательной земной силой, способностью любить и быть любимой… Однако, будучи всего лишь мальчишкой, Андрей Сорокин уловил в нескольких произнесенных ею словах необычную теплоту и обещание нежности и тут же решил, что постарается сделать все, лишь бы эта девочка больше не плакала.
— А грязные руки — это уж и вовсе пустяк, — проговорил он, быстро справившись со своими чувствами, и вытащил из кармана носовой платок. Хорошо, что мама сегодня с утра положила ему совсем чистый. — Вот, возьми.
