Олег Рой - Обещание нежности
Василий Иванович Котов был человеком строгого долга и безупречной воинской дисциплины. Для всех вокруг, в том числе и для жены и дочери, он был военным чиновником, кадровиком, почти штабной крысой; эта легенда нужна была не только во имя спокойствия его семьи, но и главным образом для того, чтобы предупредить малейшую утечку информации со стороны его родственного окружения. На самом же деле Котов давно служил в одном из самых секретных подразделений органов безопасности, которые, какое бы имя они ни носили, всегда оставались для непосвященных тайной за семью печатями и включали в круг интересов своего ведомства порой самые неожиданные вещи и занятия.
Олин отец уже много лет занимался проблемами биологического оружия, возможностями использования биологических организмов в качестве носителей подрывных средств, интеллектом биологических систем и скрытыми, резервными возможностями живой материи, которые можно было бы использовать в военных целях. Все, что касалось изысканий в области паранормальных способностей любого живого организма, было его прямой епархией, хотя даже жена его, вероятно, нимало изумилась, если бы ей случайно проговорился кто-нибудь, что Василий Иванович считается в своем узком кругу одним из наиболее умных, грамотных и компетентных профессионалов и что его мощный интеллект (который сама она, преподавая в вузе, давно привыкла оценивать в муже как средненький) вызывает не только робость у подчиненных, но и зависть у вышестоящих. Даже частые отъезды, связанные с командировками в Главную исследовательскую лабораторию, которой Котов руководил и которая была расположена под одним из крохотных городков Черноморского побережья России, не вызывали никаких подозрений: Василий Иванович обычно списывал эти отлучки на штабные учения, кадровые проверки и тому подобные должностные причины.
Никогда особенно не присматриваясь к близким друзьям и школьной жизни своей маленькой дочери — настолько далеко все это казалось ему стоящим от подлинной цели его существования, от его прямого профессионального долга, — Котов тем не менее не был зашоренным или узко мыслящим глупцом. Он всегда был открыт навстречу любой новой информации, любым неожиданностям, потому что крепче всего на свете усвоил одну нехитрую истину: жизнь богата на сюрпризы, и то, что ты ищешь, может внезапно обнаружиться у тебя под самым носом.
А потому, внимательно выслушав этим утром Екатерину Алексеевну (и постаравшись потом быстренько переключить внимание жены на какой-то совсем посторонний предмет), Котов ненадолго заехал на службу, сообщил, что сегодня его больше не будет — он «в поле» — и неторопливо, несколько раз поменяв транспорт и направление движения, отправился к школе, где учились его дочь и братья Сорокины. Полковнику не хотелось, чтобы кто-нибудь из конторы раньше времени обнаружил его интерес к этой школе, не хотелось засвечивать ни свою дочь, ни новую, пока еще лишь мелькавшую в мыслях расплывчатым неоформленным пятном идею.
Разумеется, ему было совсем несложно отыскать Андрея Сорокина и установить за ним слежку так, чтобы тот ни в коем случае не заподозрил ничего странного или необычного. Прохаживаясь мимо школьного двора, мимо подъезда Сорокиных, мимо тех магазинов, куда Андрея посылали за продуктами, наблюдая за ним и тогда, когда он весело болтал с братом, когда он считал, что находится в одиночестве, Котов старался составить себе как можно более полное и тщательное представление об этом мальчике. Главное было сделать для себя вывод, разобраться за несколько дней: стоит ли и дальше тратить время, научный интерес и драгоценные бюджетные деньги или же это просто пустышка, болванка, типичный мыльный пузырь?
Очень многое в Андрее показалось ему странным: чуть отсутствующий взгляд, размытое внимание, которое парню явно было не так-то легко сфокусировать на вопросе незнакомца, осведомлявшегося о дороге или просившего закурить, нервные движения изящных, с длинными пальцами рук… И все-таки пока все подмеченное Василием Ивановичем могло быть отнесено к обычному юношескому неврозу, какой-нибудь там вегетососудистой дистонии. Но как же тогда быть с Олиными рассказами? Ничего, разумеется, специально не уточняя у дочери, не давая ей заподозрить особый, внезапно проявившийся интерес отца к ее дружбе с Павликом, Котов тем не менее все равно внимательно следил за любым Олиным упоминанием о Сорокиных. И все, на что девочка так значительно намекала, будучи уверена, что отец не знает, о чем идет речь, — все это не казалось ему ни пустой фантазией, ни выдумкой, ни враньем.
Василий Иванович смог убедиться в своей правоте однажды вечером, когда осенние сумерки уже спустились над Москвой и месяц начал слабо просвечивать сквозь затянувшие небо облака. Андрей ждал у школы Павлика, задержавшегося сегодня в своей волейбольной секции. Он сидел на скамейке в школьном дворе, по привычке засунув руки в карманы, и, запрокинув голову, внимательно следил за плавным движением облаков в уже потемневшем, но не совсем еще черном небе.
Котов стоял чуть поодаль, рядом с кованой школьной оградой, и так, чтобы юноше не было его видно. Честно признаться, он считал этот вечер последним в скучной череде вечеров, проведенных поблизости от Андрея Сорокина. Время шло, а ничего сверхъестественного в поведении этого парня ему обнаружить так и не удалось. И Василий Иванович считал, что завтра утром он с легким сердцем и чистой совестью, с сознанием исполненного профессионального долга сможет навсегда забыть об Андрее и положить его дело под сукно.
Много позже, когда он вспоминал об этом вечере, он так и не мог точно сформулировать сам для себя, что же именно вдруг насторожило его в поведении Андрея. Может быть, это была научная интуиция, а может быть — шпионская подозрительность, называть это можно как угодно. Но в один прекрасный момент Котову вдруг показалось, что на скамейке вместо живого человека сидит картонная мишень, муляж, манекен. Вот он, Андрей Сорокин, только что был рядом: шевелился, двигался, что-то бормотал себе под нос. И вдруг — нет человека, а вместо него в нескольких метрах от Котова какая-то бледная, безжизненная тень… И, не веря своим глазам, придвигаясь все ближе к расплывающемуся в сгустившихся сумерках силуэту, Василий Иванович демонстративно покашливал, нарочито громко шуршал опавшей листвой, даже слегка напевал что-то опереточное, но так и не сумел обратить на себя внимание застывшего на скамейке парня, не смог заставить его повернуть голову в сторону раздающихся звуков.
В конце концов, отбросив всякую осторожность, Котов присел на ту же скамейку и мечтательно обратился к соседу:
— Вечер-то, вечер какой, а, юноша? Я вот сына из секции жду. А вы, позвольте спросить?…
Но Андрей молчал. И тогда, не боясь уже спугнуть этого странного подростка, Василий Иванович близко-близко придвинулся к своему соседу и заглянул ему в глаза.
Во взгляде Андрея Сорокина отражалась луна, но глаза были мертвые, пустые, совершенно отсутствующие. Котов тронул его за плечо — и поразился тому, насколько расслаблены все его мышцы. Парень не отзывался на голос, не реагировал на прикосновение, он явно находился в каком-то странном трансе, но его природу даже такой опытный человек, как Котов, не мог определить сразу. И, не зная, когда Андрей снова придет в себя, Василий Иванович счел за благо осторожно подняться, обойти скамейку и стать сзади нее в густой тени раскидистого, уже пожелтевшего дуба.
Прошло еще несколько минут, и Андрей Сорокин пошевелился. Котов уже не касался юноши, но совершенно явственно ощутил — будто бы притронулся, почувствовал собственными пальцами, — как потеплела его кожа, напряглись мышцы, как стал острым и пристальным взгляд. Отступив немного назад, Василий Иванович тихо пробормотал: «Что за чертовщина!» — и отпрянул еще дальше под сень дуба, заметив, как, размахивая ранцем, мчится к брату от школьных дверей Павлушка Сорокин.
— Ты здесь, Андрейка? — крикнул он, чуть запыхавшись и отчаянно тормозя на скользкой после недавнего дождя листве. — А нас вот задержали. Ты здесь давно? Заждался?
— Нет, — послышался спокойный голос старшего. — Я и не заметил, как пролетело время.
— Ага, — засмеялся Павлушка, — ты ведь у нас теперь никогда не скучаешь. Поди, опять путешествовал?
Но Андрей Сорокин, не поддержав разговора! легко и гибко поднялся со скамейки, притянул к себе братишку и, привычным жестом застегнув под горлом его куртку, проговорил:
— Пошли домой. Поздно уже.
И оба растаяли в темноте вечера, уже по-настоящему вступившего в осенней Москве в свои права.
Больше Котов не сомневался. Он не был уверен, что Оля сказала матери правду; не был уверен и в том, что способности Андрея Сорокина — даже если девочка не фантазировала — на самом деле так велики, как считают эти расшалившиеся, ничуть не ведающие, что играют с огнем, дети. Но, во всяком случае, с этим мальчиком стоило поработать. В нем определенно что-то было. И если это «что-то» хотя бы вполовину так сильно, как ему сейчас кажется, он непременно докопается до сути и подлинных масштабов происходящего. В конце концов, это его работа. Его прямой долг и обязанность.
