Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви
Ни настоящего плана, ни заготовленной стратегии, мне просто надо было подкрепить свою гипотезу. Довольно легко я отыскала неприметную улицу, где жил этот подросток со своей матерью, и устроилась на первой попавшейся скамейке, откуда можно было наблюдать за воротами.
На что я рассчитывала? Встретить кого-то из соседей. Поболтать с жильцами. Так или иначе навести справки.
После двух часов тщетного ожидания мне вдруг захотелось курить. Любопытное желание для женщины, которая вообще не курит. Да. Это меня позабавило. В сущности, я столько времени провела в своем замкнутом кругу, а тут пришлось преследовать незнакомку, садиться в общественный транспорт, копаться в прошлом мужа, ждать на скамейке. Я пустилась на поиски табачной лавочки.
Какие выбрать сигареты? Я не знала никаких марок.
– Мне те же, – сказала я продавцу, обслужившему одного из постоянных клиентов.
Он протянул мне пачку, ожидая, что я выложу ровно столько, сколько надо: порция курева по цене удовольствия. Я протянула банкноту, которая мне показалась соответствующей, на что он с ворчанием выложил в качестве сдачи кучу бумажек и монет.
Выходя оттуда, я наткнулась на него.
Самюэль.
Наконец-то юный Самюэль. Сын Самюэля.
Он рассмеялся моему удивлению.
– Простите, я напугал вас.
– Да нет, это моя оплошность. Не почувствовала, что за дверью кто-то есть.
Он посторонился, пропуская меня, затем попросил мятную жевательную резинку. Столь же любезный и хорошо воспитанный, как отец, невольно подумала я. Я ощутила к нему огромную симпатию; более того, нечто невыразимое… Мне, опьяненной его запахом, животной близостью, нестерпимо было видеть, как он удаляется.
Догнав юношу на улице, я окликнула его:
– Месье, месье, простите…
Озадаченный тем, что дама гораздо старше его назвала его «месье», – интересно, сколько он мне дал? – он, уверившись, что мой взгляд устремлен именно на него, подождал меня, остановившись на тротуаре напротив.
Я на ходу сымпровизировала:
– Простите за беспокойство, я журналистка, занимаюсь исследованием, касающимся современной молодежи. Не затруднит ли вас ответить на несколько вопросов:
– Как? Прямо здесь?
– Можно присесть где-нибудь в кафе, если вы не боитесь.
Он улыбнулся, заинтересованный.
– А для какой газеты?
– Для «Монд».
Одобрительный взмах ресниц означал, что он польщен возможностью сотрудничать со столь престижным изданием.
– Очень интересно. Но не знаю, можно ли меня рассматривать как типичного представителя современной молодежи. Нередко я ощущаю, что совершенно выбит из колеи.
– Для меня вы не представитель современной молодежи, а представитель себя самого.
Эта фраза убедила его, и он последовал за мной.
За чашкой кофе завязалась беседа.
– Вы не записываете?
– Я делаю это, когда информация уже не вмещается в памяти.
Он наградил меня восхищенным взглядом, вполне поверив в мой удачный блеф.
– Сколько вам лет?
– Пятнадцать!
Моя основная гипотеза была тут же сбита с налету. Ему пятнадцать, мы с Самюэлем уже два года как были женаты…
Пришлось сослаться на отсутствие сахара, чтобы встряхнуться, встать, подвигаться несколько секунд, чтобы прийти в себя.
– Чего вы ждете от жизни?
– Я обожаю кино. Хотел бы стать режиссером.
– А кого вы предпочитаете?
Стоило затронуть увлекательную для него тему, как юноша заговорил без умолку, что позволило мне обдумать следующий вопрос:
– Страсть к кинематографу – это у вас семейное?
Он рассмеялся:
– Нет, уж точно нет.
Он, казалось, возгордился тем, что вдолбил себе это пристрастие, а не унаследовал его.
– А ваша мать?
– Мама скорее предпочитает телесериалы, знаете, все эти запутанные сюжеты, что тянутся неделями, семейные тайны, незаконные дети, любовные преступления и все такое…
– А чем она занимается?
– Да так, то тем то сем. Она долго ухаживала за престарелыми людьми на дому. А теперь работает в салоне красоты.
– А отец?
Он замкнулся.
– Это входит в ваше исследование?
– Я вовсе не подбиваю вас на какие-то нескромные признания. Будьте уверены, в статье вы будете фигурировать под псевдонимом, я не упомяну ни о чем таком, что позволило бы распознать вас или ваших родителей.
– А правда, гениально! – оживился он.
– Меня прежде всего интересуют ваши отношения с миром взрослых, ваш способ его восприятия, как вы представляете свое будущее. Именно поэтому так показательны ваши отношения с отцом. Если он, конечно, жив, иначе прошу меня извинить.
Меня вдруг пронзила мысль, что, возможно, Натали, желая объяснить отсутствие отца, заставила его поверить в смерть Самюэля. Я испугалась, что задела за живое бедного мальчика.
– Нет, он не умер, – проронил юноша.
– А… Уехал?
Он колебался, пытаясь решить дилемму. Я страдала не меньше его.
– Да нет, мы часто видимся с ним… Но есть особые обстоятельства, и ему не нравится, когда о нем говорят.
– Как его зовут?
– Самюэль.
Я была совершенно подавлена. Я больше не могла сдерживаться, не могла продолжать играть свою роль. Я поднялась и двинулась к стойке якобы опять за сахаром. Скорее! Скорее же! Импровизируй!
Пока я усаживалась за столик, он передумал.
– В конце концов, вы ведь поставите другие имена, так что я могу вам все рассказать.
– Ну конечно, – сказала я, пытаясь справиться с дрожью.
Он откинулся на спинку диванчика, чтобы сесть поудобнее.
– Мой отец – человек не совсем обычный. Он живет отдельно от нас, хотя влюблен в мою мать вот уже шестнадцать лет.
– Почему?
– Потому что он женат.
– А у них есть дети?
– Нет.
– Тогда почему он не расстанется с женой?
– Потому что она сумасшедшая.
– Что, простите?
– Совсем чокнутая. Она немедленно покончит с собой. Даже еще хуже. Она способна на все. Мне кажется, он и боится ее, и в то же время жалеет. Зато к нам он относится замечательно, и ему удалось убедить и нас с мамой, и моих сестер, что он не может жить иначе.
– Ах, значит, у вас есть сестры?
– Да. Две младших сестры. Десять и двенадцать лет.
Хотя мальчик продолжал говорить, я больше не слышала ни слова, в голове все гудело. Я не уловила ничего из его дальнейшего рассказа, хотя именно это представляло для меня наибольший интерес; я упорно твердила себе: у Самюэля есть другой дом, он завел полноценную семью, а со мной остается, прикрываясь моей мнимой неуравновешенностью.
Удалось ли мне как-то объяснить ему свой поспешный уход? Не знаю. Во всяком случае, я вызвала такси и, едва захлопнулась дверца автомобиля, разразилась слезами.
Худшего периода, чем последующие недели, у меня еще не было.
Я утратила всяческие ориентиры.
Самюэль стал мне совершенно чужим. Все, что мне казалось в нем незыблемым: уважение, которое я к нему испытывала, доверие, на котором основывалась моя любовь, – все это улетучилось; он вел двойную жизнь, любил другую женщину в другом парижском квартале, женщину, которая родила ему троих детей.
Главным образом меня мучили дети. Здесь мне было нечем крыть. С женщиной, с соперницей, я в каком-то плане могла вступить в единоборство… но дети…
Я плакала с утра до вечера, не в силах скрыть это от Самюэля. Попытавшись наладить диалог и потерпев неудачу, он стал меня умолять пойти на прием к моему психологу.
– Моему психологу? Почему моему психологу?
– Потому что ты его посещала.
– Почему ты приписываешь его мне? Он что, специально создан для того, чтобы лечить меня? Меня одну?
– Прости. Я сказал «твой психолог», хотя следовало сказать «наш психолог», ведь мы оба годами ходили к нему.
– Да, для этого он и был нужен.
– Изабель, это было очень полезно, это позволило нам принять себя такими, какие мы есть, принять свою судьбу. Я отправлюсь на прием вместе с тобой.
– Но почему ты хочешь, чтобы я шла к психологу, я не сумасшедшая?! – кричала я.
– Нет, ты не сумасшедшая. Но все-таки, когда болят зубы, идут к дантисту, когда болит душа, идут к психологу. Ты должна довериться мне, я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.
– Почему? Ты собираешься бросить меня?
– Что ты говоришь? Напротив, я заверяю, что не хочу оставлять тебя в таком состоянии!
– «Оставлять тебя». Ты сказал «оставлять тебя»?
– Изабель, ты и правда на грани нервного срыва. А у меня такое впечатление, что я скорее раздражаю тебя, чем успокаиваю.
– С этим не поспоришь!
– Ты что-то имеешь против меня? Скажи. Скажи, и покончим с этим.
– «Покончим с этим»! Вот видишь, ты хочешь бросить меня…
Он обнял меня и, несмотря на мою жестикуляцию, нежно прижал к себе.
– Я люблю тебя, слышишь? Я не хочу покидать тебя. Если бы я хотел, то давно бы уже сделал это. Когда…
– Знаю. Что толку говорить об этом.
– Но ведь неплохо поговорить об этом время от времени.
