Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви
Сообразив, что дал выход собственному женоненавистничеству, он, осекшись, вновь стал расточать очарование.
Покидая «Лабораторию», я вынуждена была признать правоту Стаси: этот Давид – гений по части стрижки и окраски волос. Задерживаясь перед каждой витриной, дарившей мое отражение, я видела прекрасную улыбающуюся незнакомку, что мне страшно нравилось.
Когда я вошла в гостиную, у Самюэля перехватило дыхание – надо сказать, что я постаралась предстать в наилучшем виде. Он не только засыпал меня комплиментами, вовсе не льстя мне в глаза, он решил повести меня в «Белый Дом», мой любимый ресторан, чтобы все узрели, на какой прелестной женщине он женат.
Вся эта радость пригасила воспоминание о вызвавшем панику эпизоде с маникюром. Однако я не собиралась выжидать, пока отрастут волосы, чтобы вернуться в «Лабораторию волос» за новой стрижкой, я решила воспользоваться другими предлагавшимися там процедурами. И все повторилось.
Трижды Натали при виде меня впадала в замешательство, она старалась не подходить ко мне, избегая и процедур, и приветствий.
Такое отношение удивило меня, так что я поневоле заинтересовалась этой женщиной. Ей, должно быть, было около сорока, как и мне, мягкий облик, тонкая талия при широких бедрах, худые плечи, длинные сильные руки. Склонив голову, чтобы производить свои манипуляции, она опускалась на колени, источая униженность. Хотя она работала в шикарном модном заведении, она в отличие от коллег не выдавала себя за посланницу империи роскоши, но держалась как преданная молчаливая служанка, почти рабыня… Если бы она упорно не избегала меня, я сочла бы ее вполне симпатичной… Обшарив укромные закоулки памяти, я убедилась, что мы никогда до этого не встречались; тем более трудно было заподозрить, что я могла стать причиной какой-либо профессиональной осечки. Возглавляя Фонд современного искусства, я не имела никакого отношения к найму персонала. Так что дело было именно в ней.
За несколько сеансов я прониклась страхом Натали: прежде всего, она стремилась сделаться для меня незаметной. По сути, она не испытывала ко мне ни ненависти, ни неприязни; просто при моем появлении ей почему-то хотелось стать прозрачной.
Я пришла к выводу, что она скрывает некий секрет. Будучи экспертом по части подделок, я не сомневалась в своем заключении. Вот так я совершила непоправимое: последовала за ней.
Я устроилась за занавесками пивного бара, расположенного на первом этаже, под «Лабораторией волос», водрузив на голову шляпу, скрыв лицо за большими солнечными очками, чтобы проследить за тем, как расходятся служащие. Как я и предполагала, Натали быстро распрощалась с коллегами и, оставшись одна, спустилась в метро.
Я углубилась за ней, поздравляя себя с тем, что предвидела такой поворот и заранее обзавелась билетами.
Ни в пути, ни во время пересадки она не заметила меня, настолько неприметно я держалась, – чему способствовал час пик. Балансируя в вагонной тряске, в людской толчее, я находила ситуацию абсурдной и забавной; никогда в жизни я не преследовала ни мужчину, ни тем более женщину, сердце мое отчаянно билось, как в ту пору, когда я ребенком открывала коробку с новой игрой.
Она сошла на площади Италии и направилась в торговый центр. Несколько раз я едва не столкнулась с ней, поскольку, хорошо ориентируясь там, она быстро заполняла корзину продуктами, идеально вписываясь в обстановку, как до этого в общественном транспорте.
Наконец, нагруженная пакетами, она свернула на улочки Бют-о-Кай. Этот квартал простонародья, некогда чреватый революционными взрывами, был застроен скромными домами для рабочих; в конце девятнадцатого века здесь селились бедные пролетарии, заброшенные, вытесненные из центра на окраины, оторванные от столичного шума; а ныне новые буржуа за бешеные деньги выкупали эти дома, чтобы, припоминая о затраченной сумме, пробуждать в себе гордое ощущение, будто они владеют частным особняком в самом сердце Парижа. Возможно ли, чтобы здесь проживала простая парикмахерша?
Я успокоилась, так как Натали, миновав обрамленные клумбами резиденции, углубилась в зону, оставшуюся вполне пролетарской. Склады. Фабрики. Пустыри, груды металлолома. Войдя в выцветшие дощатые ворота, она направилась вглубь двора, к серому домику с облезшими ставнями.
Ну вот. Мое расследование зашло в тупик. Хоть я и славно позабавилась, однако мало что узнала. Что еще можно было предпринять? Я высмотрела среди звонков шесть имен квартиросъемщиков, проживавших в этом дворе и его приделах. Ни малейшей зацепки; мимоходом обратила внимание на имя известного каскадера, припомнив, что видела репортаж о том, как он отрабатывает трюки в этом самом дворе.
Ну и что?
Я не продвинулась ни на шаг. Слежка развлекла меня, но улов оказался ничтожным. Я по-прежнему понятия не имела, почему эту женщину в моем присутствии одолевает паника.
В этот момент мне пришлось резко свернуть – я увидела нечто, заставившее меня опереться на стену, чтобы не упасть. Возможно ли? Может, я схожу с ума?
Я зажмурилась и вновь открыла глаза, будто стремясь стереть в сознании иллюзию, которую пожелало начертать мое воображение. Я пригнулась. Взглянула еще раз на приближавшийся силуэт.
Да. Это был именно он. Самюэль.
Самюэль, которого я встретила столько лет назад…
По улице стремительно и непринужденно несся юноша. Набитый книгами рюкзак на спине был не тяжелее, чем спортивная сумка. Плеер в ушах выпевал музыку, вписывавшуюся в мягкое покачивание его походки. Проходя мимо меня, он адресовал мне вежливую улыбку, пересек двор, затем скрылся в жилище Натали.
Я выждала несколько минут, прежде чем двинуться с места. Мой мозг тут же воспринял правду, но какая-то часть моего существа решительно сопротивлялась. Приятию реальности отнюдь не способствовало то, что при виде прошедшего мимо меня подростка с его белой гладкой кожей, ниспадающими волосами, длинными ногами, с его раскачивающимся шагом повесы я ощутила такое мощное притяжение к нему, словно внезапно влюбилась. Мне хотелось сжать его голову обеими руками и впиться в его губы. Да что со мной? Обычно я веду себя не так… Обычно я поступаю совершенно иначе… Случайная встреча с сыном собственного мужа, юношей, который выглядел как двойник того человека, каким Самюэль был лет двадцать назад, спровоцировала мою любовную экзальтацию. В то время как мне следовало бы испытывать ревность к этой женщине, я была готова броситься в объятия ее сына.
Решительно, я ничего не делаю нормальным образом. Вот именно поэтому и развернулась эта история…
Мне потребовались часы, чтобы найти дорогу домой. В действительности я шла вслепую, не сознавая, что делаю, до тех пор пока не наткнулась на стоянку такси и не вспомнила, что пора возвращаться. Какое счастье, что Самюэль в этот вечер задержался на конгрессе: я не смогла бы ни дать ему объяснений, ни потребовать от него того же.
В следующие дни я скрывала состояние прострации за надуманной мигренью, что заставило Самюэля теряться в догадках. Я новыми глазами наблюдала за тем, как он проявляет заботу обо мне. Знал ли он, что я знаю? Разумеется, нет. Даже если он вел двойную жизнь, ему было бы нелегко проявить подобную проницательность.
Обеспокоенный моим состоянием, он изменил режим работы, чтобы каждый день приезжать домой к обеду. Если бы я собственными глазами не видела то, что видела, то вряд ли что-то заподозрила. Самюэль держался идеально. Если он ломал комедию, значит, это был величайший комедиант на свете. Его нежность казалась совершенно естественной; он не мог симулировать снедавшее его беспокойство или изображать, что чувствует облегчение, едва мне становилось лучше.
У меня появились сомнения. Не в том, что я видела его сына, а в том, что Самюэль продолжает встречаться с этой женщиной. А в курсе ли он? Что если ему неизвестно о рождении сына? Быть может, это старая связь, интрижка, завязавшаяся еще до нашей встречи. Быть может, Натали, огорченная известием о его женитьбе на мне, скрыла от него, что беременна и сохранила сына для себя. Сколько же лет этому юноше? Восемнадцать?… Стало быть, это случилось как раз перед тем, как мы влюбились друг в друга с первого взгляда… В конце концов я поверила, что все именно так и обстояло. Оставленная им женщина уже вынашивала ребенка. Несомненно, в этом и состояла причина ее страха при моем появлении; на нее буквально обрушились угрызения совести. Впрочем, она, сказать по правде, вовсе не выглядела дурной женщиной, скорее женщиной, одолеваемой меланхолией.
После недели выдуманной головной боли я решила, что пора идти на поправку. Мы с Самюэлем могли перестать морочить друг друга, я упросила его наверстать упущенное на работе; в ответ на это он заставил меня поклясться, что при малейшем недомогании я призову его.
В фонде я провела не больше часа, только чтобы удостовериться, что он прекрасно работает и без меня. Никого не предупредив, я погрузилась в чрево Парижа – села в метро и отправилась на площадь Италии, будто в это странное, чреватое неприятными открытиями место нельзя было попасть иначе как подземкой.
