Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!
— Беся, случаем, не слышал, не произнёс вражеский офицер традиционное "Dummkopf!" в сторону воющих баб? Воздержался?
— Воздержался, воздержался, всё же европеец! Он только подумал об этом.
Повторяю: негодное дело старые события определять новыми мерками. Что немецкий офицер не по собственной инициативе в разгар приличной бомбёжки прикатил с подчинёнными тушить чужой монастырь — об этом и говорить не надо, его послало высшее начальство. Первый вопрос. Второй: была нужда тушить чужой монастырь с риском потерять своих солдат от советских бомб? Что для него чужой монастырь? Чем был на то время монастырь? Бревенчатые избы возрастом за сто лет? Труха, а не жилища! Чего их было спасать? Какое напутствие получили солдаты от своего фюрера перед "драг нах остен"? "чем больше будет уничтожено этих русских — тем лучше", а эти, коих кто-то послал тушить пожар в чужом монастыре, явно не выполняли "предначертаний вождя"? Так надо вас понимать, господа?
Ах, как хотелось бы сегодня войти в общение с душой далёкого немецкого борца с огнём! Как это сделать? Могу ли сегодня фантазировать и сказать то, что он и не произносил?
— Валяй!
— Горите к чёртовой бабушке, а мне не резон подставлять под чужие бомбы своих солдат! — могли у него зародиться такие мысли?
— Немецкий специалист по тушению русских монастырей от советских бомб был в душе лингвистом и филологом "в одной упаковке". На тот момент он не только знал с дюжину ваших поговорок и пословиц, но и придерживался их — ещё раз влез помощник в правое ухо.
— Какие "русские пословицы и поговорки" не позволили выполнить приказ командиров?
— Первая и основная: "своя рубашка — ближе к телу". Вторая, не уступавшая первой в точности и по силе воздействия на здоровый рассудок: "на погосте жить — всех не оплачешь". Третью помянуть?
— Какую?
— "В чужом пиру — похмелье". Пожалуй, что последняя поговорка и добила немецкого специалиста по борьбе с русскими пожарами. После неё он отдал команду подчинённым покинуть горящий монастырь. То, что в тупорылых машинах было приличное количество взрывчатки — о таком пустяке говорить не хочется! Добавь о пожарах: "пожар" — это когда горит человеческое жилище, а когда огонь поедает что-то иное — это "возгорание".
— Хочешь сказать, что тогда была опасность взрыва?
— Это и хотел сказать. Если бы такое случилось, то "сдуло" бы не три кельи, как предлагал вражеский офицер, а более… И тебя бы не стало в этом мире… — сделал бес уточнение в моём прошлом — О том, сколько бы обитателей монастыря погибло — говорить не стоит.
Помню лицо немецкого борца с огнём в русских монастырях. Да и форма на нём была не кинематографическая, не такая, какую потом показывал гражданам "страны советов" родной кинематограф. У вражеского офицера не было ни стека под мышкой левой руки, ни монокля в глазу. Немецких офицеров без монокля в глазу и стека под мышкой в советских фильмах не было, а тогдашний борец с огнём почему-то обходился без указанных вещей. Короче: офицер был ненормальный, не классический офицер Вермахта!
Сколько было у того борца с огнём на счету побеждённых пожаров? Сколько взорвал объектов "гражданского и военного назначения", и сколько в практике было случаев, когда горящие слёзно умоляли дать им возможность сгореть без помех со стороны? Ни единого!
— О, великая и неразрешимая загадка русской души! — пропел бес теперь уже в левое ухо — пожалуй, что офицер не стал тушить кельи от удивления.
— Как понимать?
— Просто. Все и всегда просят унять пожар, а тогда его просили не трогать очаг пожара. Вот у него заморочка и случилась. Редкий случай!
Из всей бомбовой благодати, что пролилась в ту яркую ночь с неба от советской авиации, городу досталось совсем мало.
…и когда ночь превратилась в "белый день" с лёгкой окраской в желтизну, то вторая, или третья волна отечественной авиации, принялась обрабатывать земли и за стенами обители. Земля за стеной монастыря называлась "сельской", и в мирное время монастырские юноши с большим, невыправляемым креном в уголовщину, ходили меряться силой к "деревенским" сверстникам. Любимым "оружием" монастырцев в завоевательных походах были приличные куски красного кирпича, выломанные из стены. "Походы" всегда были почему-то пьяными.
В ту яркую ночь и у "деревенских" были пожары, и этот факт говорит о масштабности действия родной авиации. Сегодня, вспоминая горящие дома к западу за оградой монастыря, начинаю колебаться: только ли одни фугасные бомбы тогда применяла родная авиация? Или с небес падало что-то и горячее?
… а небо продолжало посылать "подарки", и все они были одинаково "убийственные". Не в обиде на штурманов советской бомбардировочной авиации военных лет, я им всё и давно простил. Ныне вхожу в сознание воевавшего соотечественника и думаю: "в самом деле, что так ярко и хорошо может гореть!? От чего так быстро увеличивается площадь пожара?" — что бы стал думать любой из моих соплеменников? "Не иначе, как "в десятку" попали! Не иначе, как вражеский склад горюче-смазочных материалов накрыли! Горящие одновременно семьдесят шесть столетних деревянных, сухих келий женского монастыря такого освещения дать не могут! Даже если их все подпалить одновременно! Ребята, добавьте огоньку! Поздравляем!"
"Кто виноват"? Понятное дело, немцы!
Herr Offizier, обвиняю Вас в слабости! Нет, не в борьбе с огнём, в борьбе с огнём Вам не было равных среди подобных специалистов гарнизона! Обвиняю Вас в слабости перед двумя бабами, кои не позволили взорвать кельи!
Если ты пришёл на чужую землю, как "хозяин", то и веди себя, как хозяин! Знаешь, как ведёт себя "наш" хозяин? Одной соотечественнице "пересчитал зубы", а другая вмиг бы поняла, что всякие возражения и противодействия силе всегда нам дорого обходились! Так почему ты, бравый немецкий офицер, не последовал чужим обычаям и не заехал Матрене в физию!? А затем — к ликвидации "очага возгорания"!?
Господин офицер, к тому времени на вашей совести лежала "масса преступлений по уничтожению объектов недвижимости на захваченной территории", и ни одного — "против мирного населения"! Вы не взрывали строений с находящимися в них людьми. Почему ты, господин офицер, миновал стадию затрещины Матрёне и не настоял на своём!? Чтобы бы прибавила одна зуботычина? Если мы не чтим своих "матрён", то с чего на тебя, иноземца, блажь накатила, и ты отступил? Боялся лишнего повода быть обвинённым в "жестоком обращении с мирным населением"? Лишил Матрёну гордости и славы в будущем: "получила по морде от немецкого офицера за то, что не позволила взрывать келью"!? Затрещина Матрёне была бы на одно преступление больше, но и польза просматривалась громадная: тогда бы погибло всего три дома, но не семьдесят шесть "единиц монастырского жилищного фонда"! Такова была цена одной оплеухи, кою ты отказался влепить протестующей русской бабе! Или испугался советской бомбардировочной авиации? Что преобладало? Тоже мне, "офицер Вермахта"!
… до родной кельи оставались не тронутыми огнём пару изб и вопрос кончины "колыбели детства" был "не за горами". Было интересно: "до какого предела могу подойти к горящим домам без опасения возгорания зимнего пальто из сукна от немецкой шинели, но на советской вате"?
По всякому пожару проходит незримая линия, и пока огонь за ней — есть надежда его усмирить, но если огонь перешёл линию — он победитель! После отбытия врагов никаких других "огнеборцев" в монастыре не осталось, и огонь спокойно, не торопясь, без помех пересёк все "линии побед" над собой…
Когда первой заполыхала келья ничейной старушки, у ближних соседей появилась абсолютно фантастическая мысль, что огонь каким-то чудом не перейдёт дозволенную границу и ограничит аппетит одной кельей. Или двумя, но не больше. Этого не случилось, огонь без препятствий перешёл все границы, после чего насельникам оставалось любоваться его убийственной красотой!
В юго-восточной части монастыря пожар перешёл границу через малое время после отбытия немцев. Думаю, что иной "яркой" точки на карте города, чем горящий бывший женский монастырь, тогда не было.
Через какое время следовало ожидать огонь и на "крыше дома своего" — не мог определить, но что келья сгорит — об этом догадывался "на подсознании": так бы сегодня сказал любой писатель-профессионал, но не дилетант, вроде меня.
Ждал начала печального, но интересного события? Были в жизни мелкие удовольствия, помню их, но такого, как созерцание горящего родного дома у меня не было. Понятное дело, родные дома горят ни каждый день!
Видел в последующие времена, по классификации беса, "возгорания", но хороший, настоящий пожар был всего один. Такое у меня устройство: одно событие остаётся основным, а все последующие — второстепенными. Я не психиатр, а посему не могу объяснить, почему, отчего и до сего дня в деталях помню горевший монастырь.
