Игорь Свинаренко - Записки одессита
Потом ко мне подходит Пол, мой шеф, берет меня за рукав и говорит:
– Ты все правильно сделал, мы должны очень внимательно следить за качеством бетона.
Но я при этом замечаю, что губы у него дрожат, а руки трясутся.
Ладно, думаю, старик размяк, он просто не в форме сегодня. Авось все само как-нибудь пройдет! Дел полно, я туда поехал, сюда, весь в суете, но что-то меня точит. Мрачная мысль какая-то зреет…
На следующий день в офисе один старый еврей мне говорит:
– Ты, конечно, все сделал как надо, но я так, для справки, хочу тебе сообщить, что бетон на твоем объекте не укладывают уже третий день, а каждый день старик Сопрано теряет тридцать тысяч кэша.
– А я при чем? Бумаги же не в порядке…
– Кому ты будешь рассказывать про бумаги? Сопрано? Ему дело представили так, что ты его долго ловил и вот поймал за руку. Из принципа.
– Перестань!
– Ну да. А на бетонный завод ты чего ломился и орал там? Зачем ксивой размахивал?
– Ты и это знаешь… Так что же мне делать?
– Чего ты ко мне пристал, идиот? Я тебе ничего не говорил.
– Постой, а откуда ты знаешь про тридцать тысяч? Неужели правда столько?
– Ничего не знаю. Все, все. И побежал прочь.
Я вспомнил почему-то, как на Зейской ГЭС, когда я работал третью смену подряд, перед пуском, я утратил бдительность – и меня зацепило арматурой по башке. Я получил сотрясение мозга, хотя был в каске. А сейчас у меня и каски-то не было. О как: я поссорился с самим Сопрано… Ездить по объектам при такой постановке вопроса не было никакого смысла. Пустая трата времени. И я зачем-то начал вычислять, сколько кэша Сопрано теряет в минуту. Я вдруг вспомнил, что у нас в соседнем отделе работает итальянец. Пошел, значит, к нему и начал было рассказывать про свою беду, но он меня тихим голосом прервал:
– Я в курсе.
– Ну так что ж мне делать?
– Тебе надо что-то предпринять.
– Так что, что?
Он пожал плечами:
– Ты сам должен с этим разобраться. Я всего лишь инспектор. Такой же, как ты.
Я представил себе, как меня в этом моем новом костюме укладывают в опалубку и заливают бетоном.
В Союзе у меня никогда не было такого приличного костюма – итальянского, кстати, не к ночи будь сказано.
Короче, я пошел к шефу и говорю:
– Пол, ну, в принципе там не такие большие нарушения… Зачем мы работы остановили? Можно было б и дальше укладывать…
– Ты правда так думаешь? – спросил он радостно.
– Ну.
– Так иди пиши постановление! Ну там на параграфы какие-нибудь сошлись. Мы все-таки должны следить за качеством бетона…
Я написал бумагу, исходящий поставил, все как надо, иду итальянцу-инспектору показывать.
– Ну?
– Что «ну»? Подумаешь, бумага. Кому нужны бумаги… Ты должен сам позвонить Сопрано. Позвони, скажи, что это непонятка. Что ты не хотел ни на кого наезжать. А уж на него тем более.
– Дай телефончик.
– Ты что, дурак? Иди в приемной возьми.
– А он будет со мной разговаривать? Кто я такой?
– Ха-ха. Ты думаешь, он не знает фамилии парня, который его на такие бабки поставил?
Я звоню Сопрано.
Он отвечает спокойно:
– Мне тоже кажется, что это непонятка. Вижу, ты хороший специалист, ученый человек. Мы все практики, а ты шурупишь, нет вопросов. Я решил подумать о твоем будущем. Приезжай ко мне на завод, потолкуем, а потом сходим на ленч. Я приглашаю.
Я пошел хвастать итальянцу, как быстро я про все договорился. Он мне ответил грустно:
– Ты с этого завода не выйдешь.
– Это ты про concrete shoes?
– Нет, зачем же. Они сейчас взяли крупный заказ – бетонные блоки по восемь тонн, мост же новый строится. Ты станешь частью этого прекрасного города, ты будешь долго служить людям…
– Чё ты меня пугаешь? Какие блоки?
– Никакие. Слушай, иди, ты мне работать мешаешь.
Я опять не знал, что делать. В голове крутилась музыка Морриконе, мелькали картинки, где братва сидит за столом, а старушка мать накладывает всем пасту.
– А если тебя не забетонируют там, то тут выгонят с работы: City employee не имеет права ходить на ленч с контракторами, с этим у нас строго.
Короче, я опять пошел звонить:
– Ты знаешь, Джон, прости за-ради Христа, у меня проблема, сын заболел, а ты ж понимаешь, что такое семья…
Он ли не понимал.
На другой день было большое совещание, как раз приехали люди от Сопрано, так что я там специально выступил и сказал открытым текстом:
– Я хочу, чтобы были в порядке бумаги. А нос в вашу кухню никто совать не собирается.
Но спать спокойно я не мог и даже подумывал про бегство из Штатов. Мне казалось, что в Одессе Сопрано не сможет же меня достать… Лучше мне вернуться в Одессу и жить там в своей коммуналке, все просторнее чем в бруклинской могилке…
И тут вдруг мне привалило счастье: Сопрано арестовали. Его портреты улыбались мне с первых полос газет. Жизнь снова начала налаживаться. Я от счастья пил неделю, на работе меня понимали и задним числом оформили отпуск.
Там вышло так. Был такой Джон Готти, очень авторитетный дон. Его много раз судили, но посадить не могли, – на суде свидетели, как в кино, отказывались от показаний. Кончилось тем, что попался «лейтенант», правая рука Готти, парень по кличке Бык. На него повесили 19 доказанных убийств. Он сдал шефа по полной, за что его самого простили и спрятали в каком-то захолустье под чужой фамилией, по программе защиты свидетелей. Готти в тюрьме умер от рака. Потом и его сына посадили…
А ведь какая была семья!
Про это после кино сняли, не про меня конкретно, а про Готти и все его дела. Там в финале Бык жалуется:
– Вот, заказал в ресторане спагетти с томатным соусом, – и что, вы думаете, мне принесли?
Лапшу с кетчупом! Тьфу…
Так вот, о чем это я? А значит, Бык, когда давал показания, сказал и за Сопрано: тот вроде бандитам платил бабки за то, чтобы на его заводах не было забастовок. А что, похоже на правду. Пресса орала про связи Сопрано с мафией. Но просидел он недолго, его выпустили под бэйл в 500 тысяч. Может, тоже кого сдал? Такое бывает, как мы знаем.
В итоге сплю я спокойно. Сейчас, когда, бывает, встречаю на 95-м фривее грузовик с надписью на борту Soprano, даже улыбаюсь, ведь вспоминается молодость. Да…
Сейчас они тут практически всю мафию истребили. А раньше итальянцы как гремели! Были времена… Были семьи…
В России сейчас, кстати, год семьи. Он же – привет Быку – год Крысы.
Примите мои поздравления.
Одессит в Нью-Йорке
– Что, ты не слышал историю, как я показывал Кнел-леру Нью-Йорк? Это же лучшая моя история! Ну, одна из лучших моих историй.
Ты знаешь Кнеллера, это большой человек… Однажды он с Гариком прилетел в Нью-Йорк, и мы поехали на Брайтон, к Юре Макарову. Юра – великий человек, чемпион СССР, он был капитаном команды КВН. Правда, в какие-то моменты он похож на святого, который идет по волнолому с палкой, и к ней привязаны трусы (кино «Бриллиантовая рука»), но он очень серьезный малый. Юра – единственный, кто, уехав, отрезал прошлое – и все. Служит в какой-то конторе… Он не едет обратно, да что там, он даже ни разу не приехал за все эти годы! А ведь мог бы вернуться, у него тут полно корешей, они с пиететом к нему относятся, не дали б пропасть. Но уж так он решил: уходя – уходи. (На самом деле он приезжал, но практически инкогнито. – И.С.) Он живет там жизнью, которая разве только на десять процентов соответствует его потенциалу.
И вот мы сидим, выпиваем у Макарова… Юра, Гарик, Кнеллер, все из старого КВН, это поколение Хаита, Гусмана, Моти Ливинтона – и я. Они в тот вечер вспоминали Ярослава Хоречко, много говорили про него. Он был самый крутой гусар КВН, капитан команды – по-моему, МФТИ – гусар, красавец, умница. Любимец женщин. У него был громкий красивый роман с Анной Хорошиловой, ведущей музыкальных передач. А жена Ярослава, красавица, решила его за это наказать. К ним домой пришел один мужик, очень знаковый в Москве 70-х, и она закрылась с ним на кухне. Слава стучался, его не пускали, и тогда он на руках по карнизу – а это был седьмой этаж – подобрался к окну кухни и головой стал в него стучать: типа, вот, я тоже здесь. Ребята про него говорили как про эталон гусарства и бесшабашности, вот, мол, были люди… Так он и погиб, по-гусарски. Разбился на машине с Аней, он носился как гонщик, с ним боялись ездить – и не зря, выходит.
Да, тени великих нас тревожат… Меня в том числе. Я слушал, слушал про старое гусарство, а потом говорю:
– Ну что, пацаны, поехали! Я покажу вам свой Нью-Йорк! Будете помнить.
Юра в Нью-Йорке прожил дольше, чем я, он отказался, по понятным причинам. А Гарик – по непонятным. Поехал со мной один Кнеллер.
У меня была тогда уже вполне приличная машина, Buick Park Avenue, не стыдно людям показать. Мы вышли, я сел за руль, что было сумасшествием, – мы ведь начали выпивать днем, а было уже полдесятого вечера. Я был уже хорошо выпившим человеком, грамм 400–450 во мне было. Мы поехали… И дальше стали происходить совершенно невероятные вещи. Я до сих пор удивляюсь: как меня не остановили, не арестовали?
