Иэн Макьюэн - Дитя во времени
Выступавший снова сцепил пальцы, так что их костяшки побелели.
– Танцы и активные игры любого рода, – произнес он, – чувственное исследование мира, музыка – потому что, как ни странно, музыкальные символы не абстрактны благодаря точным указаниям на физические действия, необходимые для их извлечения, – рисование, практическое знакомство с окружающими предметами, развитие математических навыков, которые требуют больше логических, чем абстрактных представлений, и все формы игр, направленных на повышение сообразительности, – вот вполне подходящие и в первую очередь необходимые виды деятельности для детей младшего возраста, благодаря которым они смогут жить в гармонии с мирозданием, плыть по течению его сил. Навязывать им грамотность в этом возрасте, нарушать магическое тождество слова и вещи и, в конечном итоге, тождество «я» и окружающего мира – значит порождать в них преждевременную саморефлексию, ввергать их в жестокую изоляцию, которую мы привыкли, не задумываясь, называть индивидуальностью. Так, господин председатель, происходит изгнание из райского сада, налагающее отпечаток на всю дальнейшую жизнь ребенка. Преждевременное знакомство с грамотой сделает из него взрослого, которому будет недоступно непринужденное, разумное сопереживание окружающему миру, другим людям, общественным процессам; взрослого, для которого единство мироздания останется загадкой, ускользающей идеей, смутно постижимой разве что через изучение мистических текстов. Тогда как, – тут незнакомец понизил голос и снова остановил свой взгляд на Стивене, – тогда как непосредственность восприятия – это дар, вручаемый нам в детстве. Мы не должны вырывать его из рук у наших детей, навязывая им изматывающее, изнуряющее образование, набрасываясь на них со своими серьезными, докучливыми книжками.
К концу речи улыбались уже почти все, кто сидел за столом. Члены подкомитета находили удовольствие в присутствии этого, по общему мнению, чудака. Канхем, ответственный за проверку документов, подтверждающих компетенцию докладчиков, склонился над записями в блокноте, чувствуя неловкость. Один из профессоров, не Морли, делал вид, что сморкается в салфет ку, чтобы скрыть приступ смеха. Полковник Джек Тэкль сидел, скрестив руки на груди и опустив голову. Тело его мелко вибрировало. Эти скрытые признаки веселья возбудили в Стивене чувство симпатии к незнакомцу. Тот, закончив выступать, кажется, уже жалел, что отказался от стула. Он неуклюже возвышался во главе стола, опустив свисающие руки, в ожидании вопросов или разрешения удалиться. Он мог позволить себе не знать, что правительству не нужны граждане, сохранившие непосредственность восприятия. Взгляд незнакомца потерял вызывающее выражение, остановившись наточке в метре над головой председателя. Стивену захотелось пожать ему руку. Из чувства противоречия он хотел выступить в поддержку молодого человека. Но его уже вызвали на ринг, пора было вступать в схватку. Лорд Парментер, с любопытством ожидая развития событий, булькнул его имя.
– Только законченный циник, – сказал Стивен, обводя взглядом комнату, – станет спорить с тем, насколько привлекательна идея целостности восприятия, как она была здесь описана, или возможность до конца раскрыть все наши способности. Вопрос, разумеется, заключается в том, как этого достичь.
Стивен остановился, ожидая прихода следующей мысли, потом снова заговорил, не зная толком, что собирается сказать:
– Я, конечно, не философ, но мне кажется… что здесь есть над чем поразмыслить…
Он опять остановился, а затем стал говорить быстро, со вздохом облегчения:
– Письменные знаки можно преподать подобно тому, как вы сейчас описывали подачу знаков музыкальных, – в данном случае в виде набора инструкций, что именно нужно делать со своим языком, губами, гортанью и голосом. Лишь позже ребенок научится читать тихо, про себя. Но я не уверен в том, насколько верны оба этих описания – музыкальных нот и письменных букв. Процессы музицирования и чтения представляются мне очень абстрактными, но, может быть, с абстракциями определенного рода мы неплохо справляемся уже с первых дней нашей жизни? Сложности начинаются, когда мы пытаемся рассуждать над самим процессом абстрагирования и давать ему точные определения. Например, каждая мелодия несет в себе какой-то смысл. Трудно выразить его словами, но каждый ребенок легко понимает его значение. Чтение и письмо представляют собой абстрактные виды деятельности, но не больше, чем собственно разговорный язык. Двухлетний ребенок, начинающий строить целые предложения, уже пользуется фантастически сложным набором грамматических правил. Я помню, моя дочь Кейт… хотя нет… как раз именно письменное слово может стать средством, соединяющим человеческое «я» с окружающим миром. И поэтому лучшие книги для детей обладают свойством делать мир видимым, позволяют маленькому читателю непосредственно соприкоснуться с вещами, о которых идет речь, путем метафор и образов воздействуют на его ощущение и обоняние, дают впечатления, не передаваемые в словах. Девятилетний ребенок полностью открыт для таких переживаний. Письменная форма слова – такая же неотъемлемая часть обозначаемой им вещи, как и форма звуковая… Вспомните о заклинаниях, опоясывающих колдовские чаши, о молитвах, выбитых на могильных плитах, о том зуде, который толкает некоторых людей писать похабные слова на стенах общественных зданий, о тех, кто борется против распространения книг непристойного содержания, о том, что слово «Бог» пишется с прописной буквы, об особом значении личной подписи, наконец. Почему ребенок должен быть лишен всего этого?
Стивен глядел незнакомцу прямо в лицо. Лорд Парментер снова прикрыл глаза. Канхем, стоя у дверей в комнату, вполголоса переговаривался с кем-то невидимым в коридоре.
– Письменное слово есть часть мира, в котором вы хотите растворить индивидуальность ребенка. Хотя слово и описывает мир, оно не является чем-то от него отдельным. Подумайте об удовольствии, с которым пятилетний ребенок разбирает уличные вывески, или о десятилетнем, с головой погруженном в приключенческий роман. Он видит там не слова, не пунктуационные знаки, не правила грамматики, а лодку, необитаемый остров, таинственную фигуру под пальмовым деревом.
Стивен несколько раз моргнул, чтобы отогнать образ дочери: повзрослевшая, какой он ее никогда не видел, она сидела в постели и читала роман. Вот она перевернула страницу, нахмурилась, вернулась обратно. Она могла бы читать книгу, которую он написал бы для нее. Стивен в деталях представил себе эту картину, затем она исчезла, и он продолжал говорить:
– Грамотный ребенок читает и слышит голос у себя в голове. Этот голос всегда с ним, он – часть его внутреннего мира, он обогащает его фантазии, он освобождает ребенка от капризов и непредсказуемости взрослых, которые могут найти, а могут и не найти времени для того, чтобы почитать ему вслух.
Вот он сидит на кровати рядом с Кейт и читает ей книгу. Стивен не знал, какая из двух нарисованных им картин нравится ему больше. Он даже не был уверен в том, что говорил, – в сущности, как это, наверное, здорово – до одиннадцати лет играть на аккордеоне, танцевать, разбирать старые будильники и слушать, как тебе рассказывают истории. В конце концов, вероятно, большого различия тут нет, как нет и подходящих слов для того, чтобы сказать об этом. Можно лишь предаваться обычному в таких случаях теоретизированию, занимать позицию, водружать знамя с начертанным на нем девизом и другими знаками самоутверждения, а затем биться до последнего со всеми оппонентами. Когда очевидные доказательства будут исчерпаны, в ход пойдут сообразительность и настойчивость.
И не было лучшей области для разного рода спекуляций, наряженных в одеяние непреложных фактов, чем уход за детьми и детское воспитание. Стивену приходилось читать ознакомительные материалы, цитаты и извлечения, собранные отделом Канхема. На протяжении трех столетий несколько поколений экспертов, священников, моралистов, социологов, врачей – большинство из которых были мужчинами – щедро изливали на матерей потоки поучений и постоянно меняющихся советов. Никто из них не сомневался в абсолютной истинности своих суждений, и каждое поколение считало, что достигло вершины здравого смысла и научных открытий, о которой его предшественники могли только мечтать.
Стивен читал серьезные рассуждения о том, что конечности новорожденных младенцев необходимо привязывать к доске, чтобы сковать их подвижность и оградить ребенка от возможности нанести себе увечье; об опасностях, связанных с кормлением грудью, или, в других случаях, о физической потребности и этической необходимости в нем; о том, что родительская любовь и поощрения развращают ребенка; о необходимости слабительных средств и клизм, суровых физических наказаний, холодных ванн и, ближе к началу этого столетия, постоянного пребывания на свежем воздухе, какие бы неудобства это ни причиняло; о желательности соблюдать научно рассчитанные перерывы между едой и, напротив, рекомендации кормить ребенка, как только он почувствует голод; напоминания об опасности брать младенца на руки всякий раз, когда он поднимает крик, – это даст ему опасное чувство собственной власти – и об опасности не брать его на руки – это выработает в нем опасное чувство собственной беспомощности; о важности регулярных усилий к дефекации, о необходимости приучать ребенка к горшку начиная с трех месяцев, о непрерывном присутствии матери днем и ночью, круглый год, и в других выдержках – о необходимости кормилиц, нянек, круглосуточных государственных яслей; суровые предупреждения о последствиях дыхания через рот, ковыряния в носу, сосания пальца и разлуки с родителями; призывы доверить рождение вашего ребенка специалистам под яркими лампами и ни в коем случае не делать этого дома, в ванной; о важности обрезания и удаления миндалин, а позже – убийственные насмешки над этими обычаями; о том, что ребенку нужно позволять делать все, что ему вздумается, чтобы расцвела его божественная природа, и о том, что необходимо как можно раньше добиваться от ребенка полного подчинения; о слабоумии и слепоте, к которым приводит онанизм, а также об удовольствии и удобствах, которые он доставляет растущему ребенку; о том, что половые вопросы надо разъяснять, ссылаясь на головастиков, аистов, цветочных эльфов и капустные грядки, или ничего не говорить вообще, или говорить все с натуралистической, скрупулезной прямотой; о том, какую травму нанесет ребенку вид обнаженных родителей, и о том, как ребенку может показаться подозрительным, что родители все время одеты; наконец, о том, как ускорить умственное развитие девятимесячного малыша, преподав ему несколько уроков математики.
