Валерий Залотуха - Свечка. Том 1
– Здравствуйте, простите, можно Женю? – говорит она робко, с надеждой.
Писигин морщится.
– Кого?
– Женю… Евгения Золоторотова, он дал мне этот номер. – В ее голосе появляется растерянность.
– Здесь нет таких! – раздраженно бросает Писигин и бросает на аппарат трубку, и мне хочется броситься к нему, выхватить ее и прокричать ВО ВЕСЬ ГОЛОС: «Даша! Дашенька, я здесь! Я здесь, и я люблю тебя!» Но – поздно… Я смотрю на него, уже не скрывая своего негативного к нему отношения… Как?! Как можно говорить: «Здесь таких нет», – не спросив у сидящего напротив человека: «Вы, случайно, не Золоторотов?»
– И вы вспомнили?
Нет, я его просто ненавижу! Неужели он не видит? Неужели он не понимает? И я уже буквально открываю рот, чтобы сказать ему все, как вдруг до меня доходит, внутренний голос говорит мне: «Запомни, Женя, ты здесь не Женя! Запомни, Золоторотов, ты здесь не Золоторотов! Ты – Гера, ты – Герман, ты Герман Генрихович Штильмарк! Запомни это!»
– Так вы вспомнили? Что вы делали пятого апреля сего года?
Я хотел ответить, что не успел ответить, но не успел ответить, потому что вошла она… Не Валентин, но – Валентина!
– Здравствуйте, – сказала она, улыбаясь, и я вскочил и, не помню даже, сказал «здравствуйте» в ответ или не сказал – настолько ее появление здесь было неожиданным.
– Сидите-сидите, – сказала она, продолжая улыбаться.
И я сел. И сижу. И смотрю на нее. И думаю: «Ну вот, а ты говоришь – не граф Калиостро! Только сегодня вспоминал этот тип женщин и сетовал, что они куда-то подевались. Да вот же она! Татьяна Доронина в молодые годы. Ну, где-то средних лет… Валентина. Простое русское имя. Скромное. И очень в наше время редкое. Интересно, какое у нее отчество? Может быть – Ивановна? Очень часто Валентины бывают именно Ивановнами. Она следователь? Ну конечно, кто же еще? Бесстрашная, честная, красивая. – Как Александра Маринина? – При чем здесь Александра Маринина? Вот если бы она вела мое дело! То есть твое, старик, конечно же твое, но я бы тоже хотел с ней пообщаться. Хотя бы… один… допрос… Гера, никуда не уезжай! Приходи и сдавайся! Ты закрутишь с ней роман. Прямо в тюремной камере! Как тот цыган, о котором все газеты писали. Она пронесет тебе пистолет, ты совершишь побег, и вы станете грабить банки, как Бонни и Клайд. И, конечно, она не Татьяна Доронина, Татьяна Доронина с Зюгановым целовалась, я бы в это никогда не поверил, если бы сам не видел по телевизору. Татьяна Доронина, ха! «Скажите, пожалуйста, как пройти во МХАТ?» – «Вам в какой, в мужской или в женский?» Лично я предпочитаю мужской, в женском не был с тех пор, как Татьяна Доронина его возглавила, то есть с тех пор, как он, собственно, и стал женским… Вот! Нашел! Эврика! Валентина Ивановна похожа на эту депутатшу из Думы, она еще, кажется, министром была, социального, если я не ошибаюсь, обеспечения, а может, и сейчас еще министр, я это как-то упустил, – Элла Памфилова. Не Панфилова, а Памфилова. Только волосы не белые, а каштановые. – Крашеные, наверно. – Ну и что? У Памфиловой они, может, тоже крашеные. А ты вообще плешивый! И молчи! – И молчу.
Второй (продолжение-4)
…Зря, старик, мы с тобой волновались… Он ее муж… Он ее муж, представляешь?! Сморчок женат на королеве. Ты скажешь, что подобное обстоятельство никогда не было для тебя препятствием? А на это я тебе скажу: старик, выключи фары, тебе здесь ничего не светит, потому что она его любит. А тот, кто любит, изменить не может. Кто сказал? Да хотя бы я! Или тебе этого мало? А знаешь, как я понял, что она его любит? По одной простой, но стопроцентной примете – она его нюхает. Понимаешь? Не понимаешь! Сейчас объясню. Войдя в кабинет и подойдя к Писигину близко-близко, нисколько меня, постороннего человека, не стесняясь, Валентина Ивановна стала его нюхать… Я смутился, но, по правде сказать, не отвернулся, потому что это очень трогательная картина, когда женщина нюхает своего мужчину. (Еще так же трогательно бывает, когда женщина собирает с лацканов пиджака и плеч своего мужчины невидимые пылинки и ворсинки и даже сдувает их иногда.) И, глядя на них, я вспомнил, как однажды, в самом начале нашей семейной жизни, Женька вот также понюхала меня и сказала: «Запомни, Золоторотов, о твоей измене я узнаю по запаху». Но, видимо, Писигин дает основания ему не доверять, потому что Валентина Ивановна не просто нюхала, она его буквально обнюхивала, как, если помнишь, в фильме «Вызываю огонь на себя» немец обнюхивал нашего партизана, от которого пахло лесом, костром, партизанским отрядом, и унюхал-таки, фашист… Ты, я знаю, попытаешься мне возразить: а что, если она ему не жена, а любовница? А вот это, старик, абсолютно исключено! Чтобы сделать данный вывод, достаточно на Валентину Ивановну посмотреть, и сразу становится ясно, что она не из тех женщин, которые соглашаются на роль любовницы. Это – во-первых, а во-вторых – подумай своей башкой, станет ли любовница обнюхивать своего любовника, для чего? Чтобы унюхать запах его законной жены? Это же смешно! Итак, хорошенько обнюхав и не унюхав ничего подозрительного, Валентина Ивановна взглянула на МУЖА благодарным, счастливым взглядом (как, в сущности, мало нужно нашим женщинам для счастья!) и, облегченно вздохнув, спросила: «Где ты его нашел?» Не меня, старик, и не тебя, не меня и не тебя, а, увы, – «Дело»! «Здесь лежало», – ответил Писигин, видимо смущенный этим публичным, но законным актом женского недоверия, за которым скрывается конечно же – любовь.
Согласно классификации Л. Н. Толстого, любовь бывает трех типов:
Любовь красивая.
Любовь самоотверженная.
Любовь деятельная.
Что касается меня, то, как я думаю, я люблю Дашу по первому типу, Женьку по второму, Алиску по третьему – так я думаю, а вот Валентина Ивановна, это очевидно, это бросается в глаза, – любит своего мужа по всем трем типам сразу! И пока они – плечо к плечу, голова к голове – читают «Дело», я смотрю на них и любуюсь их любовью, ибо нет на свете более прекрасной картины, чем двое влюбленных вместе. Они читают «Дело», как врачи историю болезни. Странное, согласись, словосочетание – история болезни. История КПСС… История болезни в детстве была у меня довольно толстая – болел часто. Ангины, бесконечные ангины. Не такая, правда, толстая, как это «Дело», но тоже довольно объемистая. И вот так же, помню, два врача, мужчина и женщина, тоже читали мою историю болезни и так же многозначительно поглядывали друг на друга, и так же обменивались короткими малопонятными фразами. А мы сидели с мамой и смотрели на них. Снизу вверх. Мама была испуганная, притихшая, маленькая – едва ли не меньше меня, – никогда ее такой маленькой я потом не видел. Врачи решали – вырезать мне гланды или не вырезать. Вырезали – от чего потом открылось горловое кровотечение, и я чуть не умер. А потом стал мучить фарингит. «Фарингосепт»!
– Ты глянь, да тут листы выдраны! – восклицает Валентина Ивановна. – Шестьдесят, и сразу – шестьдесят шесть.
– Да я видел уже, – кивает он и прибавляет: – Пятое апреля как раз…
Что? Что вы сказали? Я не ослышался? Писигин и так тихо говорит, а тут просто шепчет.
– Ну дела! – смеется Валентина Ивановна, закрывая рот ладонью. Он тоже улыбается, они тихо по-семейному смеются, переглядываются, а потом… вдруг… смотрят на меня… Смотрят вопросительно. Но я не скажу! Даже если вы, Валентина Ивановна, спросите, даже вам не скажу, кто это сделал. Я не должен этого говорить, понимаете, не должен! Ну что вы на меня так смотрите? Или думаете, что это я? Я? Я это сделал? Да я даже не поднялся с этого кресла, чтобы просто посмотреть! Хотя мог, сто раз мог! Но не стал этого делать. «ВОТ И Я ТОЖЕ НЕ СТАЛ БЫ». Нет, отдельное, отдельное спасибо Федору Михайловичу! Фу, меня даже в пот бросило. Значит, я и покраснел – потея, я автоматически краснею. Женька моя иногда говорит «Золоторотов» – когда сердится, она обращается ко мне исключительно по фамилии, а когда злится – даже немного ее изменяет: Золотомордов или Золоторылов, но это редко, Женька моя горячая, но отходчивая. Так вот: «Золоторотов, своим присутствием ты отягощаешь мир». (Не тот мир, который «во всем мире», а тот, который в «Войне и мире», который писался раньше с палочкой и точкой – мiр, в смысле – общество.) Я с ней согласен. И все из-за моей дурацкой привычки краснеть! То есть это даже не привычка, а чистая физиология, мерзкая особенность организма, за которую я себя просто-таки ненавижу! Причем я изучил все стадии этого крайне неприятного процесса, но ни предотвращать его, ни даже приостанавливать так и не научился. Сначала я краснею – все сильнее и сильнее, а потом, когда морда становится малинового цвета, начинается отвратительный процесс потоотделения… Особенно сильно при этом потеет шея, иногда даже капельки за шиворот ползут… (Хорошо, что они вновь «Делом» увлеклись, можно незаметно достать из кармана платок и незаметно вытереть шею…) После последнего Нового года Женька со мной целых две недели не разговаривала. Ивановы подняли тост за любовь и верность, все благополучно выпили, а я подавился, закашлялся и вдруг почувствовал, как сильно вспотела шея… Женька тут же попросила меня выйти из-за стола и в кухне все высказала. Дело в том, что Ивановы давно не любят друг друга, это всем известно, изменяют направо и налево, и я до сих пор не понимаю, зачем в таком случае поднимать тост за любовь и верность? Хотя Женька, конечно, права: так тоже нельзя! В конце концов, может быть, у Ивановых какая-то особенная любовь, может быть, их бесчисленные измены им как раз для их любви и нужны? А верность, как верно подметила однажды Женька, понятие растяжимое; правоту ее слов я оценил, когда в моей жизни появилась Даша. Я незаметно вытираю шею, но незаметно не получается, Писигин поднимает на меня глаза и спрашивает:
