Джеймс Риз - Книга теней
– Да, но как же малышка… Ну эта девочка, Елизавета? Ведь ее раны могут…
– Глупая, как ты не возьмешь в толк, что она скоро поправится? – прошептала сестра Клер. – Я ведь только пристукну по гвоздю и не стану вгонять его глубоко. И притом Клотильда ей даст столько успокаивающей микстуры, что она вообще почти ничего не почувствует. Подумай сама, дорогая, зачем нам эта девчонка нужна мертвой? И что значит преходящая боль в сравнении с благом нашего монастыря? Ведь это поможет избавиться сразу и от артистки, и от племянницы, и от ее способной на все подружки. А кстати, сколько тебе нужно полок?
– Шесть, – ответила ключница.
– Ну так шесть и получишь. – И подруги отошли от двери кладовки. Сестра Маргарита несколько успокоилась, но все равно была на грани того, чтобы расплакаться. Сестра Клер продолжала ее успокаивать, и вскоре я расслышала звук поцелуя; мне представились ее сухие, безжизненные губы. – Со временем, – проговорила она, – я увешаю тебе полками все стены на кухне, если захочешь… А теперь иди, подогрей девочек еще сильнее, как мы договорились. И запомни, что в лазарете не должно быть ни единой души, только одна Елизавета. И не связывайся с артисткой, предоставь ее мне. А что касается соучастницы, то, если она отыщется, задержи и глаз с нее не спускай. И еще, сестра! – окликнула уже собравшуюся уйти экономку сестра Клер. – Ведь мы будем хранить наши секреты, да? – Та ничего не ответила и ушла: я слышала, как за нею закрылась дверь.
Слышала я и то, как сестра Клер села на стул: его ножки скрипнули по каменному кухонному полу. Затем донесся звук, свидетельствующий, что она положила на стол что-то тяжелое; затем послышалось мерное поскрипывание, будто чем-то терли о что-то, но чем занималась директриса, я не смогла догадаться. Сестра Клер явно давала время ключнице, отправившейся в спальню девочек, выполнить поставленную перед ней задачу. Но как долго тянулись минуты ожидания!
Наконец послышалось какое-то движение. Это сестра Клер встала со стула – по-видимому, чтобы покинуть кухню. Но прежде чем сделать это, она задержалась у двери кладовки. На какой-то миг она перекрыла проникавший туда дневной свет, и в то же мгновение раздался звук, показавшийся мне похожим на выстрел. Это она швырнула в дверь горсть заостренных напильником гвоздей – лишь один остался в ее руке, – и те рассыпались на полу посреди рубанков и сосновых стружек. В другой руке я увидела молоток и поняла, что худшие мои опасения оправдываются, ибо она решила довести злую шутку Перонетты до еще более злого конца.
Сестра Клер ушла; кухня опустела. Я была так ошеломлена и напугана, что не могла двинуться с места. Ни для того, чтобы спасти Елизавету, ни чтобы спасаться самой.
Прошло какое-то время – может, полчаса, а может быть, два часа, – и зазвонил Ангелус, созывая воспитанниц в церковь; тогда я поняла, что не могу более медлить. Я откинула крышку лаза и прислушалась. Оказывается, сестра Бригитта вернулась. Я узнала ее тихие, медленные шаги и замерла. Шаги стихли, только слышно было, как, перебирая четки, она тихо шепчет молитвы, скорей напоминающие вздохи, чем различимые слова. Она уселась в любимое свое кресло. Я видела, как она сидит у края стола и перебирает голубые прозрачные шарики скрюченными, непослушными пальцами с большими и твердыми, словно камень, костяшками.
Я беззвучно вылезла из погреба. Интересно, смогу ли я незаметно прокрасться мимо нее в полумрак узенькой и крутой лесенки, что вела в ее комнаты и по которой она иногда ходила, хотя и рисковала при этом сломать ногу? Оттуда я смогла бы пробраться в коридор второго этажа, по коридору – к окну в самом его конце; затем через окно на террасу над галереей, а по ней в безлюдный дормиторий. Получится ли? Но разве у меня был выбор?
Итак, я тихо, затаив дыхание, выскользнула из кладовки и по стенке, по стенке стала пробираться за спиной погруженной в бормотание молитв монахини. Однако нужно было еще прошмыгнуть мимо нее, ибо она сидела недалеко от лесенки, откинувшись на спинку своего похожего на трон кресла; ее голова была низко опущена, так что подбородок касался груди; казалось, она вот-вот уснет, если еще не заснула. Но когда я попыталась прокрасться мимо нее, она, не поднимая головы, вскинула руку и цепко ухватила мою руку скрюченными, узловатыми пальцами. Прежде чем я успела вскрикнуть, она устремила на меня взгляд покрасневших, больных глаз – тут я увидела, что по ее ввалившимся, белым как бумага щекам текут слезы, – и протянула мне четки со словами: «Иди с Богом, дитя мое. Иди прочь из этого места как можно скорее!»
Лестница оказалась такой темной, что даже не было видно ступенек, и мне пришлось крепко держаться за служившую перилами веревку, пропущенную через кольца, привинченные к стене, а несколько раз даже буквально повиснуть на ней, хотя ржавые крепления грозили в любой момент выскользнуть из своих гнезд. Мне пришла в голову мысль, что хорошо бы навеки укрыться в такой спасительной тьме. У меня еще оставалась возможность передумать, вернуться. Пока еще путь назад был свободен. Почему я им не воспользовалась? Неужели мне и вправду так сильно хотелось красться по коридорам и галереям и рисковать самой жизнью моей, чтобы вновь проникнуть в пустой дормиторий? Зачем? Чтобы забрать скудные свои пожитки? Я ведь могла переждать на этой почти винтовой лесенке и затем исчезнуть в ночи. Но куда я пошла бы тогда? Что стала бы делать? Ночевать под кустом, свернувшись калачиком? Отнимать у белок запасенные ими ягоды и орехи?.. Нет, надо было идти вперед, хотя бы лишь для того, чтобы взять деньги и одежду.
Очень медленно и со значительным усилием я приоткрыла дверь в комнату сестры Бригитты и заглянула внутрь. Дверь в коридор оказалась закрыта. Я поднажала и широко распахнула дверь – она поддалась с оглушительным скрежетом – и осторожно, как кошка, вошла в комнату Лучики света проникали в нее через одинокое оконце с покосившейся рамой. Никого. Я огляделась: обыкновенная келья; белесые стены, кровать с тонким покрывалом на ней, ночной столик с изогнутыми ножками, подставка для простенькой умывальной чаши из белого фаянса; над ней зеркальце – я даже не решилась глянуть в него – и, разумеется, непременное распятие над кроватью.
И тут я вспомнила, что кипарисовый крест, единственное мое оружие, остался в погребе. «Merde!»[19] – воскликнула я громко. Что делать? Теперь уже поздно за ним возвращаться. Но как мне обойтись без него, что взять в руки вместо его твердых, как камень, древ? Я успокаивала себя тем, что заберу его позже, когда снова проберусь в погреб, если, конечно, мне это удастся.
Я долго прислушивалась, не проникнет ли из коридора через дубовую дверь какой-нибудь звук. Там было тихо. Медленно, очень медленно я отворила дверь. В моей голове еще раз прозвучало напутствие сестры Бригитты. «Иди, – сказала я себе, – иди! »
Выйдя в коридор, я направилась в самый его конец, к окну. С трудом открыла его и вознесла хвалу Господу: то, что я такая сильная, наконец-то пригодилось. Затем – все дальше и дальше: на террасу, низко пригнувшись, прячась за вьющимися по шпалерам голубыми ипомеями, которых жар полуденного солнца уже лишил утренней свежести, – прямо к дормиторию. Через окно я увидела аккуратно застеленные койки. Поблизости никого не было видно; как я и ожидала, все дружно ушли молиться. Еще бы! Кто осмелится увильнуть, когда по монастырю разгуливает Сатана? Это их страх позволил мне пробраться сюда незамеченной. И тут мне словно кто подсказал: воспользуйся их страхом.
И коридор, и терраса, хоть я там никого не видела, показались мне обитаемыми . Пробираясь по ним, я ощущала чье-то присутствие. Я все время озиралась по сторонам, вглядывалась, ожидая увидеть кого-то или что-то. Но никого, ничего… только это присутствие.
Вскоре я очутилась перед своей кроватью. Сундучок стоял на полу раскрытый. Из него забрали все. Когда я заполучила мой потрепанный сундучок – а он достался мне после смерти одной из сестер, – то вместе с ним ко мне перешли кое-какие ее вещи; теперь же я в нем нашла лишь серебряное распятие, которое сестра Клер де Сазильи окропила моей кровью. Можете представить, какая меня охватила ярость! Ведь в этом сундучке с драной обивкою и сломанным замком хранилось все то жалкое имущество, которое одно только и было моим на всем белом свете; конечно, вещей там лежало совсем мало, но все они были мои. Исчезли не только припрятанные мной деньги, но и книги, подаренные матерью Марией, и пара отвергнутых Перонеттой серег, которые я даже не отважилась ни разу надеть, опасаясь, а скорей зная , что любая попытка украсить себя окажется и нелепой, и высмеянной. Пропало все – и одежда, и обувь. Бесследно . Я взяла распятие и с такой силой шнырнула его на пол, что оно заскользило по каменному полу через всю спальню, звонко ударяясь о железные ножки кроватей и подпрыгивая на неровностях, пока наконец не замерло посреди прохода, вызывающе поблескивая.
