Саша Филипенко - Бывший сын
— Франциск…
— Фамилия?
— Лукич… нет?
— Правильно-правильно… Сколько тебе лет?
— Семнадцать…
— И?
— Я учусь в республиканском лицее искусств… играю на виолончели… вроде…
— Какой сейчас год?
— 1999-й…
— Ясно… Смотри… это ноутбук…
— Что ты из меня идиота робиш?!
— Не делаю, просто то, что было раньше — не в счет, а это действительно ноутбук. Мы сейчас, к сожалению, не сможем выйти в интернет, потому что после шести выключают вай-фай.
— Что такое вай-фай?
— Беспроводная связь… Раньше, чтобы зайти в интернет, тебе нужно было подключать к компьютеру кабель, дозваниваться, теперь в этом нет необходимости. Теперь как бы все по воздуху, как мобильная связь. Я не помню, в девяносто девятом у тебя уже был мобильник?
— Не помню. Почему этот вай-фай не працуе после шести?
— Такой закон. После шести беспроводное соединение в стране выключают.
— Почему?
— Не знаю. Такой вот закон.
Стасик отложил в сторону компьютер и, взяв пульт, включил телевизор.
Переключая каналы, Стасик рассказывал, что теперь все изменилось, на первых кнопках каналы соседних стран больше не вещают, их заменили местными.
— Помнишь, раньше ведь никто не смотрел наши новости. Кого они интересовали? Всех больше волновали новости большого брата. Мы, наверное, как-то и не понимали, что живем в новом государстве. Да что там мы? Мы-то маленькие были, это должны были понимать наши родители, но они точно не понимали. Они думали, что просто название в стране поменялось, а все остальное будет как раньше. Но так не бывает. Думаю, они до сих пор не понимают, что произошло. Ребята нашего возраста, кажется, наконец стали сознавать, что живут в совсем еще юной республике, зато другой. В общем, пока ты тут спал, все немного изменилось. Но не сильно. Немного — самое правильное слово. Потому что очень многое из нашего детства, наоборот, вернулось! Так что изменилось немного. Не кардинально, но все же. Вот, допустим, телек. Сначала они стали перебивать программы соседних стран, затем смогли полностью заполнить сетку отечественным продуктом. Думаю, это было сделано прежде всего для того, чтобы ставить свои новости. Не думаю, что ими двигало желание возрождать местное телевидение. Нет. Все было гораздо проще. Новая политика требовала слишком много разъяснений. К тому же, официальные версии нашего правительства часто расходились даже с соседскими, хотя они играли на одной стороне. В общем, кто-то очень хотел захватить все медийное пространство и, в конце концов, сделал это. Сейчас ты можешь посмотреть новости по первому каналу, по столичному или общенациональному телевидению, но выхлоп будет один и тот же. Ничего лишнего, ничего, что расходится с позицией администрации президента, ты не услышишь. И так во всем. Газеты, радио. Мы все дудим в одну дуду. Великий оркестр маленькой страны. Вот если мы сейчас включим радио, то скорее всего наткнемся на отечественного исполнителя.
— Чаму?
— Потому что по новому закону в эфире должно звучать не менее семидесяти пяти процентов отечественной музыки…
— Значит, теперь и?..
— Нет… Я понимаю о чем ты… То, что мы слушали в школе, ты никогда не услышишь… «Воздушный шар», «Три черепахи» — нет, этих песен в нашей стране нет… семьдесят пять процентов многие чиновники восприняли буквально… Группы, которые так или иначе были замечены в симпатиях к оппозиции, к эфиру не допускаются…
— Почему?
— Постарайся забыть это слово. Тебе говорят — ты принимай. Давай так, хорошо? Так будет проще! Здоровые люди не задают вопросы, а ты уж тем более не задавай! В противном случае ты можешь сойти с ума. Особенно сейчас! Просто принимай все как данность. Если всякий раз ты будешь спрашивать почему, как, зачем — далеко мы не уедем. Пока ты просто слушай, а я буду объяснять.
Стасик рассказывал о фестивалях, посвященных окончанию уборки урожая, и республиканском союзе молодежи; о задержаниях журналистов и о том, что одним из последних способов борьбы с государством остаются голодовки. О том, что неверные подданные посажены, почти все предприятия проданы, и теперь остается продавать посаженных поданных. О том, что в стране по-прежнему идут политические процессы, и с каждым днем их становится все больше, что за отказ вступить в партию могут уволить с работы, а за годы, которые Франциск провел в коме, так и не расследовали дела о похищении журналистов и политиков. Зато создали совет по нравственности, который решает, какие книги можно читать, а какие нет. Чем больше рассказывал Стас, тем меньше понимал Циск. Плохой план. Наверное, из комы лучше выходить на Западе. В маленькой стране, где все понятно и разумно. Где события соответствуют логике и вековому ходу вещей. То, что рассказывал Стас, невозможно было принять, невозможно понять. Все это не укладывалось в голове. Франциск нервничал и чувствовал, как в груди собирается тревога. Она начинала давить на сердце, и Франциск просил прекратить, хотя бы на час.
Наконец, через несколько дней после чудесного пробуждения пришла мать. Наталья Николаевна пришла с каким-то ребенком и главным врачом.
— Я твой лечащий врач, как ты помнишь… и отчим, — вдруг добавил мужчина.
— Нет-нет! Не отчим! — перебила мать. — Пускай зовет тебя папой! У него никогда не было отца. Это же так прекрасно! Это такой подарок! Такое счастье! Это все так важно! Отец! Дорогой, теперь у тебя есть отец! Ты рад? Милый, ты рад?
— Батька? — не скрывая удивления спросил Циск.
— Да-да, дорогой, этот мужчина — твой отец. Он подарил тебе жизнь. И он действительно может называть себя твоим отцом! А это твой братик.
Циск приподнялся на кровати. Руки работали. Для человека, который провел в коме десять лет, — слишком хорошо. Циск мог с легкостью встать и подойти к мальчику, но врач приказал отдыхать.
«Цiкава, — подумал Циск. — Это мать, а это мой новы бацька. Очень цiкава».
Мать продолжала:
— Да, дорогой, это твой новый братик, а это отец. Теперь мы будем жить все вместе. Одна большая семья! Правда, прекрасно?
«Когда она только успела?» — Подумал Циск. И спросил:
— Где бабуля?
— Ты что, не рад, дорогой?
— Очень рад, я просто пытаю, где бабуля. Прайшло вельми шмат часу, а она все не приходит.
Мать посмотрела на главного врача. Тот спокойно махнул головой и тотчас добавил: «Можно ему сказать. Он в порядке». Циск понял все немногим раньше, чем мать произнесла: «Она умерла».
— Давно?
— За день до того, как ты пришел в себя.
Реабилитация Франциска продолжалась полгода. Шесть увлекательных месяцев. Все это время врачи не переставали удивляться исключительной избирательности, с которой работал мозг особенного пациента. Циск мог вспомнить события третьего или седьмого года, пересказать сюжет аудиокниги или напеть главную партию какой-нибудь симфонии. Случись экзамен по музыкальной литературе теперь, а не десять лет назад, Франциск с легкостью написал был викторину Аллы Владимировны без единой ошибки. Франциск помнил, что преподавательницу музыкальной литературы звали именно так. Франциск помнил и других педагогов, но всякий раз, пытаясь описать их, путался в языках. Единственная загадка, которую до сих пор не могли разгадать врачи — лингвистический коллапс. Из двух жизней склеенный словарь. Большой и родной, общепринятый и любимый языки постоянно смешивались в голове Циска. Теперь, подобно первому и единственному президенту, он говорил сразу на двух официальных языках. Впрочем, покуривая травку в ординаторской, врачи сходились во мнении, что, в отличие от президента, у Франциска есть все шансы заговорить грамотно. Когда действие марихуаны достигало своего пика, позабыв о всех мерах предосторожности, глядя на слегка покосившийся портрет батьки, молодые врачи во все горло начинали рассказывать друг другу лукавые анекдоты.
— Вы знаете, что он написал книгу «Мои советы Богу»?
— Да! А вы слышали, что президентом нашей страны может стать любой ее гражданин, который ранее занимал этот срок не менее пяти лет?
— Да, и еще, вы знаете, почему в пятидесятые годы в стране были запрещены аборты?
— Баян! Знаете, я вчера думал о том, почему Лукич так быстро все вспоминает и вот к какому выводу пришел: мы живем в лучшей для людей, выбирающихся из комы, стране. Здесь ровным счетом ничего не меняется. Нет разницы, сколько они пробудут в коме. Месяц, несколько лет, вечность…
— Когда они придут в себя, все вокруг будет точно таким же, как в тот день, когда с ними случилась беда. Столь быстрое выздоровление Лукича я могу объяснить исключительно этим. Все дело в том, что у нас время замерло. Он открывает глаза там же, где когда-то закрыл их. Мы рассказываем ему о каких-то различиях, но по большому счету здесь ничего не изменилось. Мы понимаем, что для выздоровления его мозгу нужно за что-нибудь цепляться, за крючки из прошлого, если можно так сказать. Так вот, этих крючков здесь полным-полно! В этом городе почти нет стройки. Он не изменяется. Если бы наши архитекторы по-настоящему любили свою профессию, они бы вешались от ужаса и тоски! Если здесь и появляются новые здания, то они ничем не отличаются от тех, что строились несколько десятилетий назад. Кроме того, есть множество аспектов, которые, наоборот, только возвращают его в детство. Посмотрите на наружную рекламу, на все эти социалистические плакаты. Наша страна движется в обратном направлении. Наш план на пятилетку — вернуться в восьмидесятый год. Хорошо, если удастся позже. Мы увлечены сбором урожая, во время парада Победы по главным улицам столицы проезжают тягачи с достижениями народного хозяйства, проходят колхозники, физкультурники сооружают пирамиды из человеческих тел — что ему еще нужно, чтобы вспомнить свое детство? Вся страна превратилась в декорации его детства. О большей помощи со стороны государства нельзя было и мечтать. Мы могли бы просить медикаменты, но страна пошла нам навстречу и оказала гораздо большую услугу.
