Мэри Чэмберлен - Английская портниха
Рождество 1940-го давно миновало. Запомните этот день, говорила сестра Бригитта. Мы должны помнить этот день. Начался следующий год, 1941-й. Ада не уставала поминать добрым словом сестру Жанну за ее полноту. На восьмом месяце беременности одежда покойной монахини стала Аде почти впору, хотя она удивлялась, как такое могло произойти. Ела Ада даже не за одну, не то что за двоих. Капустный суп. Разок-другой кусочек сыра, что совал ей герр Вайс. Но из добрых ли побуждений? Два дня назад по пути в гостиную герр Вайс обнял Аду за талию, он рассказывал ей о люфтваффе, о бомбежках Лондона и особенно Сити. Холодными ясными ночами в январе каменные церкви светятся словно призраки, и летчики выпускают снаряды, озаряющие улицы. От Сити было недалеко до дома, ее дома; впрочем, об этом своему спутнику Ада не сообщила. Одна шальная бомба — и все кончено. Всего одна. Они подлетают к Сити с верховьев реки? Или с низовьев? Герр Вайс не знал.
Догадывался ли он о ее положении, когда оглаживал ее талию? Огромной Ада не была. По словам сестры Бригитты, в первый раз женщины не раздаются чересчур и беременность не бросается в глаза. Слава богу. Ада выскользнула из-под руки герра Вайса, когда ребенок начал пинаться.
Ему тоже хотелось есть? Но ему наверняка хочется еще и жить, этому мальчонке. Иначе он не цеплялся бы так за свою жизнь. Он еще не родился, а на его долю уже выпало столько бед. Тревога молотом стучала у нее в голове, пожирала ее, будто алчные черти на Страшном суде.
— Господь нас не оставит, — повторяла сестра Бригитта.
У Ады не было веры сестры Бригитты. В стойкости она ей тоже уступала. Мне не хватает мужества, с грустью признавала Ада. Каждый день мог оказаться последним, и это держало ее в страхе. Трудно ли не угодить придирчивому охраннику или сболтнуть лишнее в разговоре с герром Вайсом? Иногда он выказывал норов. Британцы бомбили Бремен, сказал он ей. Мы отомстим. А иногда бывал мил и приятен. Если не смущал ее, когда долго не выпускал ее руку из своей или касался тростью ее ноги выше, чем позволяли приличия. Ей надо следить за собой. Жизнь и смерть на весах. Им не позволяли об этом забыть.
Она уже придумала имя ребенку — Томас. По-немецки это имя пишется так же, как и по-английски, разве что читается иначе. Малыш Томас, Томмикин. Она понимала, ей нельзя любить его, ее маленького Томихена. Если он родится слабым или даже мертвым, она будет горевать, но не сожалеть. Но что, если он родится крепким и здоровым, что тогда? Она старалась не думать об этом, но попробуй-ка не думать. Лежа по ночам, она чувствовала его локоть или коленку, икала вместе с ним, знала, когда он спит, а когда бодрствует. И вопреки желанию она проникалась любовью к этому нерожденному младенцу. Все хорошо, шептала она ему, гладя живот. Все будет хорошо. Я позабочусь о тебе. Ее ребенок, другая новая жизнь, что будет петь, надеяться и любить. Среди смерти и тьмы он был ее счастьем, ее будущим. Больше у нее ничего не было. Она не могла просто отмахнуться, вымести его вон, как мусор. Она любила своего ребенка, дитя Станисласа, их дитя.
В тот февральский вечер она почувствовала себя плохо.
— Я что-то не то съела. Живот крутит.
С завтрака у нее маковой росинки во рту не было. Ее слегка лихорадило. Ребенок спал, вольготно устроившись на ее мочевом пузыре. Спал он уже двое суток, хотя в животе у Ады творилось бог знает что. Он готовится, пояснила сестра Бригитта. Собирается с силами.
— Не больно? — сестра Бригитта ощупывала Аду. — Странно. Ты почти полностью раскрылась. — Сестра поковыряла у Ады внутри: — Давай-ка ему поможем.
И хлынули воды, стекая с нар на пол. Как бы им не устроить потоп и не промочить потолок внизу.
— Так, не торопимся, — сказала сестра Бригитта.
Сестра Агата стояла на карауле, прижав ухо к двери. Закрепив дверную ручку ножкой стула, она молилась: «Пресвятая Дева Мария, прошу, пусть охрана играет в карты, пусть они не суются к нам». Охранники никогда не являлись к ним с проверкой. Что способны учудить монахини ночью, высоко под крышей и без посторонней помощи? Но лучше подстраховаться: а вдруг расслышат подозрительные звуки.
— Ш-ш-ш, — сестра Бригитта приложила палец к губам, — кричи тихо.
Схватки накатывали одна за другой, как раскаты грома. Сестра Бригитта велела дышать, превозмогая боль, и что-нибудь петь про себя, что угодно.
В Пэддингтон-Грине жила Полли Перкинс…
— Тужься.
Прелестна, как бабочка, горда по-королевски.
— Тужься.
Он вышел из Ады в предрассветный час холодного февральского утра, и крохотного, багрового, его положили ей на грудь. Сестра Бригитта обтерла его ветхим полотенцем, бросила плаценту в помойное ведро (она опорожнит его по дороге на работу) и вымыла Аду настолько чисто, насколько смогла.
Заодно сестра окрестила младенца:
— На всякий случай, мало ли что.
Томас. Томихен. Томмикин.
— Хороший святой, — одобрительно сказала сестра Бригитта.
— А что теперь? — подняла голову Ада. Она должна выдать себя. Заберите меня, но их не трогайте. Убейте меня, но не их. Пощадите моего ребенка. Умоляю, пощадите моего ребенка.
Мой ребенок. Ада не ожидала такого всплеска любви, такого прилива нежности. Она гладила его висок, мягкий родничок на голове, любовалась его губами, сложенными в трубочку, его маленькой челюстью, чуть выдававшейся вперед. Он спал, словно понимал, что шуметь нельзя. Сестра Бригитта взяла его, завернула в полотенце, положила на край нар и вышла из комнаты. Сестра Агата сняла с Ады окровавленную сорочку, помогла ей переодеться и сесть рядом с Томасом.
Вскоре вернулась сестра Бригитта — с отцом Фриделем. Священник щурился, старческие глаза плохо видели в чердачном сумраке.
— Младенец. Мы нашли младенца. Ада, — сестра Бригитта кивком пригласила Аду к участию в переговорах, — твой немецкий лучше моего. Скажи отцу Фриделю, что мы нашли новорожденного. У черного хода, снаружи. Не могли же мы оставить его там на всю ночь. Попроси, чтобы он забрал ребенка, вынес его в своем саквояже. Пусть скажет, что ребенка нашел он в церкви, младенца подкинули.
Сестра Бригитта все продумала заранее и посвятила сестру Агату в свой план. Аде придется отдать ребенка. Отдать священнику. Расстаться с младенцем. А потом надеяться и молиться, что его усыновят добрые люди. Ее ребенка, ее Томихена.
Она стиснула ладони. В немецком она недалеко продвинулась, но герр Вайс просветил ее: английский когда-то был немецким, а значит, если она не знает какое-то слово, стоит попробовать английский.
— Ребенок, — начала она. — Wir haben gefunden. Vor der Tür[22]. — Ада убрала край полотенца с маленького личика. Она должна запомнить свою кроху. — Подкидыш. — Объяснения давались ей с трудом.
Отец Фридель сморщил лоб в недоумении. Мать рассказала ей однажды, как подкидывают младенцев, всего-то открывают нижнюю створку в двери и кладут ребенка под порогом с внутренней стороны. Ада показала знаками: вот она открывает откидную створку, сует кулек с ребенком, закрывает створку.
— Ja, ja, — сказал отец Фридель. — Ein Babyklappe[23].
Ада не была уверена, правильно ли он понял, но утвердительно кивнула.
— Скажи ему, — продолжила сестра Бригитта, — что никто не должен об этом знать. Что он должен забрать ребенка прямо сейчас, пока тот спит. Положить его в саквояж. И никому ничего не говорить.
Если отца Фриделя поймают с таким грузом, им конец. И Томасу тоже. Ада показала на младенца, потом на сумку.
— Still, — она приложила палец к губам, — nicht ein Wort[24]. — Еще один жест: выносите его.
— Ja, ja, — повторил отец Фридель.
Понял ли он, чего от него хотят, и способен ли вообще понять, но священник был их единственной надеждой: только он мог вызволить Томаса и дать ему шанс выжить.
Ада рывком встала на ноги. Нельзя обнаружить, насколько она измучена, иначе отец Фридель догадается, что это она родила мальчонку. Сестра Бригитта принялась за дело: взяла саквояж священника, поставила его на нары, раскрыла, орарь отодвинула к одной стенке, распятие и склянку с елеем к другой. Подняла Томаса и уложила его на дно саквояжа. Отец Фридель наблюдал за ней, улыбаясь. У него старческий маразм, подумала Ада. Совсем из ума выжил. Господи Боже. Сестра Бригитта уже закрывала саквояж.
— Погодите. — Порывшись в глубоком кармане, Ада достала шерстяного медвежонка. Нагнулась над саквояжем, спрятала медвежонка в складках полотенца и поцеловала Томаса в лоб, гладкий, как воск. — Это на счастье, — шепнула она. — Я вернусь, мой маленький Томихен. Я найду тебя.
