Маркус Зусак - Против Рубена Волфа

Ма задумывается.

Глядит сквозь стол.

Она представляет, но видит только боль.

– Как ты все это выносил? – умоляюще спрашивает она меня. – Как ты это терпел неделю за неделей?

– А ты как? – спрашиваю в ответ.

Это действует.

– А ты? – обращаюсь к отцу.

А ответ такой: мы не сдаемся, потому что так живем. Не знаю, может это инстинкт, но мы все такие. Всюду люди живут так. Особенно люди вроде нас.

Почти все кончено, и я предоставляю Рубу нанести нокаутирующий удар. И он наносит. Он говорит:

– В это воскресенье у Кэмерона последний бой. – Глубокий вздох. – Единственное, что… – Пауза. – Это бой против меня. Мы будем драться друг с другом.

Молчание.

Полная тишина.

Но, говоря по совести, новость принимают нормально.

Только Сара морщится.

Руб продолжает:

– У меня после этого будет полуфинал. Еще три матча, самое большое.

Кажется, и ма, и отец мало-помалу смиряются. «О чем они думают?» – спрашиваю я себя. В основном, по-моему, главное чувство у них сейчас – что они плохие родители, но это совершенно не так. Они ни в чем не виноваты, ведь мы с Рубом все решили и сделали только сами. Если победим – то сами. А пропадем – тоже сами. Родители не виноваты. Никто в мире не виноват. Мы никого не хотели в ответчики – и не взяли бы.

Теперь я сажусь на корточки возле мамы, обнимаю ее и прошу:

– Прости, мам. Я виноват.

Виноват.

Что в том толку?

Поймет ли она нас настолько, чтобы простить?

– Обещаем, – говорит Руб, – это в последний раз мы с Кэмероном будем драться между собой.

– Да уж, это утешает, – наконец заговаривает Сара. – Нельзя же драться с тем, кто уже мертвый.

Все смотрят на нее и слушают, но больше никто не произносит ни слова.

Разговорам конец.

В стенах кухни клубится напряженное молчание, и вскоре там остаемся только мы. Остальные расходятся. Сначала Сара, потом отец, последней – миссис Волф. Теперь только ждать схватки.

В череде следующих дней я удерживаю в себе желание верить, что могу побить Руба. Но не справляюсь. Самое большое, на что меня хватает, – верить, что я хочу его побить.

В субботу вечером мистер и миссис Волф едут вместе с нами на матч. Отец набивает нас в свой фургон (меня зажали на заднем сиденье).

Медленно трогаемся.

Я потею.

Я боюсь.

Боя.

Своего брата.

За своего брата – за его собственный бой.

Всю дорогу до склада никто не сказал ни слова, и лишь когда уже выбираемся из машины, отец говорит:

– Не поубивайте друг друга.

– Ладно.

В раздевалке договариваемся, что у Руба в углу посидит Перри. У меня – Бугай.

В зале нехилая толпа.

Я ее слышу и вижу по пути в гостевую раздевалку. Я не высматриваю родителей, потому что знаю: они там; я думаю только о том, что мне нужно делать.

Я сижу в грязной раздевалке, а тем временем другие боксеры приходят и уходят. Я хожу из угла в угол. Меня потряхивает. Впереди самый трудный бой в моей жизни.

Я буду драться против своего брата.

И в то же время я буду драться за него…

В последние минуты перед выходом я перестаю кого-либо замечать. Ложусь на пол. Глаза закрыты, руки вдоль тела. Перчатками касаюсь бедер. Никого не вижу. Никого не слышу. У себя в сознании я сейчас один. Вокруг меня какое-то напряжение, сжимает мое тело со всех сторон. Проникает под меня и поднимает…

«Я хочу этого, – говорю я себе. – Хочу сильнее, чем он».

Сцены предстоящей схватки косо тянутся перед моими глазами. Я вижу, как Руб пытается меня достать.

Я хочу.

Вижу, как ныряю и провожу встречные.

Сильнее.

Вижу себя, стоя, в конце. На ногах после настоящего боя. Не победы, не поражения, а сражения. И вижу Руба.

«Хочу сильнее, чем он», – повторяю я и знаю, что это правда. Да, я хочу боя, потому что мне это нужно. Нужно мне. Мне…

– Пора.

Бугай стоит рядом, я вскакиваю и твердо смотрю вперед. Я готов.

Отмечаю выкликивающий голос Перри, но лишь на миг.

Бугай толкает дверь, и толпа, как всегда, гудит. Я вижу это, чувствую, но не слышу. Шагаю вперед, внутрь себя. Внутрь боя.

Перелезаю через канаты.

Скидываю куртку.

Его не вижу, но знаю – он тут.

Но я хочу сильнее, чем он.

Дальше.

Судья.

Говорит.

Умолкает.

Смотрю на свои кроссы.

Лишь бы не на Руба.

В удушающие секунды, что остались до боя, я жду. Никаких ударов по воздуху – каждый удар пойдет в дело. Страх, правда и будущее втроем обгладывают меня. Рыщут облавой в моей крови, и я – Волк. Камерон Волф.

Слышу гонг.

И тут же толпа ураганом в уши.

Шагаю вперед и наношу первый удар. Мимо. Руб бьет сбоку дальним и достает меня по плечу. Никакой раскачки, разогрева или прощупывания. Я резко иду на сближение и бью снизу. Попадаю. В подбородок, крепко. Рубу хорошо досталось. Я вижу. Вижу, потому что хочу этого сильнее, а он вышел сюда получить. Ему надо, чтобы его побили, и я – единственный на этом ринге, кто это может.

Три минуты на раунд.

Всё просто.

Кулаки, боль и устоять на ногах.

И вновь мой кулак врезается в тело моего брата, на этот раз впивается в живот. В ответ его правая достает мой левый глаз. Почти целый раунд мы обмениваемся ударами. Никаких танцев, никакой беготни. Удары. Под конец Руб меня вспарывает. Достает по зубам, голова у меня запрокидывается роем отдельных частиц, пульс в горле застывает. Ноги подкашиваются, но раунд окончен. Я иду в свой угол.

Жду.

Хочу.

Бой идет, и я хочу, чтобы Руб понял, что для него это тоже бой. Второй раунд должен его убедить.

Он тоже начинается жестко, с двух коротких прямых от Руба, мимо. Я отвечаю, но мой апперкот тоже мимо цели. Руб уже досадует. Пытается поймать меня на хук, но открывается, и я посылаю лучший в своей жизни удар ему в челюсть, и…

Руб шатается.

Он шатается, и я гоню его до нейтрального угла, швыряя кулаки ему в лицо и разок крепко достав по брови. Он собирается с духом и пробивается из угла. Но я не получаю ни одного тяжелого удара, и как-то мне удается до конца раунда не поймать ни одной плюхи. Еще разок я прикладываю его в подбородок. Хороший тычок. По-настоящему хороший, и раунд за мной.

– У тебя бой, – говорю я ему.

Только три слова, и Руб пристально смотрит на меня.

В третьем раунде он налетает на меня еще яростнее, два раза бросает меня на канаты, но лишь несколько ударов достигают цели. Он тяжело дышит, и у меня легкие на пределе. На ударе гонга я изображаю взрыв энергии и устремляюсь прямиком к своему табурету. Бросаю взгляд на Руба, которому что-то говорит Перри. И вижу лицо матери, когда она поднимается утром, готовая к двум сверхурочным сменам. И это же – лицо отца в тот день у биржи труда. И лицо Стива, который бьется за себя, а в тот день и за отца – он просто говорит ему: «Привет, па!» Это лицо Сары, срывающей со мной на пару белье с веревки. И это мое лицо, каково оно вот сейчас.

– Он боится проиграть, – говорит Бугай.

– Отлично.

В четвертом Руб обороняется.

Он пропускает лишь один мой удар, но сам вскрывает меня несколько раз. Его левая особенно кошмарна, загоняет меня в его угол. Лишь раз мне удается проткнуть его защиту и щелкнуть его по челюсти. И этот раз – последний.

К гонгу я вишу на канатах, почти готовый.

В этот раз после гонга я ищу свой угол, до которого, эх, мили и мили, и ковыляю к нему. Падаю. С ног. Бугай меня подхватывает.

– Слушай, паря, – говорит Бугай, но он где-то очень далеко. Почему он так далеко? – Ты, поди-ка, не сможешь выйти на последний раунд. По-моему, тебе хватит.

До меня доходит.

– Ни за что, – умоляю я его.

Бьет гонг, и рефери вызывает нас на середину. Последнее рукопожатие перед пятым раундом. Всегда так… до сего дня.

От того, что я вижу, голова у меня дергается назад.

«Это что, в самом деле? – спрашиваю я себя. – В самом…» Сейчас передо мной стоит Руб, и на нем только одна перчатка, а его глаза ввинчиваются в мои. На нем только одна перчатка, на левой руке, как это было всякий раз у нас во дворе. Вот он стоит передо мной, и что-то неуловимое брезжит в его лице. Он Волф, и я Волф, и я ни за что на свете не скажу своему брату вслух, что люблю его. И он никогда не скажет мне.

Нет.

Мы можем только так…

Вот единственный способ.

Такие мы. Вот так мы это говорим, показываем одним доступным нам способом.

Это кое-что значит. За этим кое-что есть.

Я возвращаюсь.

В свой угол.