Маркус Зусак - Против Рубена Волфа
Буквально прошлой ночью я пытался растолкать Руба, потому что его жуткий храп решительно пагубен для моего здоровья. Депривация сна, говорю вам. Ну, пока этот храп не устаканится в ритм маятника и не убаюкает меня. Ха. Загипнотизировался храпом Рубена Волфа. Понятно, безнадега это все, но привыкаешь же. И без привычного диковато, будто ты – это больше не ты.
Как бы там ни было, заняла подвал сама миссис Волф. У нее там теперь что-то вроде кабинета, где она подсчитывает налоги.
Однако в субботу вечером я там обнаруживаю как раз Руба, он сидит на столе, поставив на стул ноги. Это вечер накануне его схватки с Головорезом Хэрри Джоунзом. Я вытягиваю стул у него из-под ног и сажусь.
– Удобно устроился? – Он свирепо зырит на меня.
– Да, удобно. Хороший стул, а че.
– Ты за мои ноги не волнуйся, – продолжает Руб, – хотя они теперь из-за тебя болтаются.
– Ой, бедняжка.
– Вот-вот.
Клянусь.
Братья.
Мы странные.
Тут он мне не уступит ни дюйма, но в большом мире будет защищать меня до смерти. Страшновато, что и я такой же. Кажется, мы все таковы.
Воздух зияет молчанием, потом мы начинаем разговор, не глядя друг на друга. Лично я рассматриваю пятно на стене и размышляю: «Что это такое? Что там за дрянь?» А Руб, чую, поставил ноги на стол и упирается коленями в подбородок. Его взгляд, как представляется мне, устремлен вперед, на старые цементные ступени.
– Головорез Хэрри, – заговариваю я.
– Ага.
– Думаешь, он достойный соперник?
– Может быть.
Потом, прямо посредине всего этого, Руб сообщает:
– Я им расскажу.
Перед этими словами нет паузы. Руб говорит все ровно, на одном дыхании. Поверить, будто он это только что придумал, никакой надежды. Это решено давно.
Трудность тут одна: я вообще не врубаюсь, о чем речь.
– Расскажешь кому что? – осведомляюсь я.
– Ты что, правда такой тупой? – Он поворачивается ко мне, рожа свирепая. – Родакам, дуболом.
– Я не дуболом.
Терпеть не могу, когда он меня так зовет. Дуболом. Пожалуй, даже хуже педика. Сразу представляется, будто я жру чипсы и дую «Горькую Викторию», и у меня пивное пузо размером с Эверест.
– Короче, – нетерпеливо продолжает Руб, – я расскажу предкам про бокс. Мне надоело прятаться по углам.
Я замираю.
Обдумываю.
– И когда ты им скажешь?
– Прямо перед нашим с тобой поединком.
– Рехнулся?
– А что такого?
– Он не пустят нас драться, и Перри нас убьет.
– Пустят. – У Руба есть план. – Мы пообещаем, что это будет последний раз, когда мы деремся между собой. – Может, это от его тоски по настоящей схватке? Сказать родичам? Рассказать им правду? – Да они все равно не смогут нас удержать. Зато увидят нас, что мы такое.
Что мы такое.
Я повторяю это про себя.
Что мы такое…
Потом спрашиваю.
– Что мы такое?
И тут тишина.
Что мы?
Что?
Странность этого вопроса в том, что совсем недавно мы точно знали, что мы такое. Трудность с тем, кто мы такие. Мы были хулиганы, домашние драчуны, пацаны – и все. Мы знали, что означают эти и подобные слова, но слова «Рубен и Кэмерон Волфы» оставались загадкой. Мы понятия не имели, куда идем.
А может, все не так.
Может, кто ты – это и есть, – что ты такое. Не знаю.
Я знаю одно: вот сейчас мы хотим, чтобы нами гордились. В кои-то веки. Мы хотим ввязаться в эту битву и подняться над ней. Охватить ее, прожить и вынести. Положить в рот, распробовать на вкус и никогда его не забывать, потому что этот вкус делает нас сильнее.
И тут Руб вскрывает меня.
Он рассекает мое сомнение от горла до бедра.
Он повторяет вопрос и отвечает.
– Что мы такое? – Короткий смешок. – Поди знай, что они себе увидят, но если придут и посмотрят, как мы деремся, они поймут, что мы – братья.
Вот оно!
Вот это мы такое – может, единственное, в чем я могу не сомневаться.
Братья.
Все хорошее, что в этом есть. И все плохое.
Я киваю.
– Ну, значит, рассказываем? – Теперь Руб смотрит на меня.
Я его вижу.
– Ага.
Решено, и, должен признаться, лично я этой мыслью одержим. Хочется тут же побежать и рассказать всем. Просто чтобы выпустить наружу. Вместо этого я стараюсь думать о том, что мне предстоит прежде. Мне предстоит выдержать три своих боя и посмотреть, как дерется Руб, и как действуют против него соперники. Мне нельзя допускать те ошибки, которые допускают они. Мне надо продержаться до конца, и ради Руба я должен дать ему настоящий бой, а не подарить очередную победу.
В следующей схватке я, к собственному удивлению, побеждаю – по очкам.
Сразу после меня Руб отправляет Головореза на койку – в середине четвертого раунда.
Через неделю я проигрываю в пятом раунде, а последний перед схваткой с Рубом бой выдается хорошим. Деремся в Марубре, и, вспоминая свой первый матч, я на этот раз выхожу на ринг и бью без малейших колебаний. Я больше не боюсь огребать. Может, я привык. А может, просто знаю, что для меня все скоро закончится. Парень, с которым мы боксируем, не выходит на последний раунд. У него ватные ноги, и я ему сочувствую.
Я знаю, каково это – когда не хочешь выходить на последний раунд. Знаю, каково это – изо всех сил стараться просто устоять, куда там даже подумать о том, чтобы бить самому. Я знаю, каково это – когда страх сильнее физической боли.
Позже, наблюдая за поединком Руба, я кое-что замечаю.
Я обнаруживаю, почему никто не может его побить и даже не имеет шансов. Просто никто из соперников и не думает, что может его победить. Не верит в это и не хочет этого с нужной силой.
Чтобы выстоять перед Рубом, нужно верить, что можешь его побить.
Проще сказать, чем выполнить.
– Эй, Кэм?
– Пора бы уже.
– Что пора?
– Тебе начать разговор.
– У меня есть что сказать, кое-что важное.
– Ну?
– Завтра сознаемся.
– Ты уверен?
– Да, уверен.
– А когда?
– После ужина.
– Где?
– На кухне.
– Заметано.
– Ладно. А теперь заткнись. Я хочу спать.
Позже, когда он принимается храпеть, я говорю ему:
– Я собираюсь тебя уделать.
Но в душе я не слишком в это верю.
16
Деньги лежат на кухонном столе, и мы все смотрим на них. Мать, отец, Сара, Руб и я. Тут вся наша казна. Банкноты, монеты, всё. Мать приподнимает Рубову долю: примерно понять, сколько там.
– Всего около восьми сотен, – поясняет Руб. – Вместе с Кэмероновыми.
Ма хватается за голову. Такой вечерок четверга – не по ней, она встает и идет к раковине.
– Меня, кажется, сейчас вырвет, – говорит она, наклоняясь над раковиной.
Отец встает, шагает к ней, обнимает.
Безмолвных минут через десять они возвращаются к столу. Клянусь, этот стол видел, наверное, все. Все важное, что только происходило в нашем доме.
– Ну и сколько это уже продолжается? – отрывисто спрашивает отец.
– Ну, давно. Где-то с июня.
– Это правда, Кэмерон? – Теперь мама.
– Да, правда. – Смотреть на нее я не в силах.
Миссис Волф, однако, на меня смотрит.
– И эти все синяки оттуда?
Я киваю.
– Да.
И продолжаю.
– Мы и во дворе боксовались, но только ради тренировки. Когда начали, мы решили, что нам всем нужны деньги…
– Но?
– Но, по-моему, дело сразу было не в деньгах.
Руб соглашается и добавляет от себя. Говорит:
– Знаешь, мам, просто мы с Камероном видели, что у нас происходит. Видели, что творится с нами. С отцом, с тобой, с нами всеми. Выживали же, барахтались в море, и вот… – Его лихорадит. Он горячится все высказать, как есть. – Мы хотели что-то делать, чтобы выкарабкаться, чтобы у нас все стало, как было, хорошо…
– Даже если нам всем будет стыдно? – перебивает мать.
– Стыдно? – Руб взглядом боксирует с ней. – Ты б так не говорила, если бы видела Камерона на ринге, как его валят, а он поднимается и снова в бой! – Руб почти кричит. – Ты бы от гордости на колени упала. Ты бы всем стала говорить, что это твой сын, и он не сдается, потому что ты его так воспитала!
Ма задумывается.
