Джон Уильямс - Лишенные веры
– Да, – сказал Мак, – купил у владельца похоронного бюро. Осталось после резни в Ночь Святого Валентина.
– Господи! – вздохнул я. – И куда вы оба собрались?
Тут я заметил, как блестят глаза Джеки, когда она смотрит на Мака. Если бы не знал ее лучше, поклялся бы, что она в него влюбилась.
– Ничего особенного, приятель, – ответил Мак. – Джеки просто зашла узнать, как у тебя дела. А я сказал ей, что ты наверняка в пабе.
– Ага, – подхватила Джеки. – И тогда я велела жирному ублюдку вылезать из пеньюара и помочь прекрасной даме в ее поисках.
– Итак, – провозгласил Мак, добыв себе пинту «гиннеса», а Джеки – бутылку «пилса», – куда мы сегодня идем, босс?
– Понятия не имею, – ответил я. – Хотите взглянуть на какого-то нью-орлеанского пианиста в «Клубе 100»?
Их это предложение не впечатлило, и я зашел с другой стороны:
– Вот что я скажу вам, переговорите с тем лысым парнем и добудьте немного топлива.
Так, если опустить историю нашего пьянства, в четыре часа утра мы оказались в «Скала Синема» на Кинге-Кросс, созерцающими ночной сеанс и шумно вскрывающими пивные банки. Следующий фильм назывался «Сорви мою ромашку»[112], творение Роберта Франка, примечательное не только Джеком Керуаком и Алленом Гинзбергом, но и юной Дельфин Сейридж, а кроме того, печально известное как совершенно невнятная и необъяснимая картина. Спустя десять минут после начала наши обостренные амфетамином чувства уже не могли ни на чем сфокусироваться, поэтому мы ретировались в кафе.
– Что за непереносимое дерьмо! – высказался Мак. Потом добавил: – Вы знаете, что у меня в понедельник суд?
Я кивнул.
– У тебя – что? – переспросила Джеки.
И мы сели за столик, и Мак ей все рассказал, а Джеки тихо всхлипнула: «Ой!» – и начала плакать. Я сидел как бревно, но Мак просто прижал ее к себе и обнял. Она уткнулась лицом ему в грудь, да так и осталась, а я тем временем остервенело изучал программу фильмов на следующий месяц и пытался сделаться невидимым.
Через несколько минут Джеки оторвалась от Мака, ушла в дамскую комнату и вернулась немного успокоенная.
– Простите, – сказала она. Потом: – Не знаю, почему я прошу прощения. Это все потому, что Кейт обещала встретиться со мной сегодня вечером и не встретилась, а тебя посадят в тюрьму, а в последний раз, когда я была на работе, эти парни пытались убить тебя, Джефф.
– Не надо, детка, – ответил Мак. – Ночь выдалась долгой, давай поедем домой.
Внезапно я почувствовал, как меня захлестывает теплая волна, и Джеки тоже – легкость общения с человеком, который, кажется, может справиться с любыми кознями, что строит ему жизнь. И на какую-то долю мгновения таким человеком был Мак. Обезьяна на его спине спряталась.
На улице мы поймали такси. Сначала Мак попытался посадить Джеки и отправить ее домой в Хокни. Но Джеки не согласилась.
– Я больше не вернусь к этой сучке, – заявила она. – Джефф, можно я сегодня переночую у тебя?
– Эй, чем дальше, тем веселее! – заметил я, и мы перенаправили такси на Примроуз-Хилл. Дома встретили рассвет под записи Ника Дрейка и Тима Хардина[113]. Около шести Мак откопал припрятанный старый «валиум», и мы отрубились.
Проснулся я в десять и был несколько смущен, увидев рядом не одно, а целых два частично одетых тела. Мак обнимал Джеки, слегка похрапывая. Она же спала сном невинного младенца.
Я приготовил кофе, выглянул из окна и понял, что скучаю по Фрэнк.
18. ДЖЕФФ ИДЕТ В КИНО
В понедельник утром мы все отправились в суд, Мак, я и Прайя, адвокат. Джеки ждала нас снаружи. Мы вошли внутрь – и через пятнадцать минут вышли обратно с разъяренной Прайей. Полиция попросила отложить дело на две недели, только не удосужилась сообщить ей об этом.
Мак предложил по этому поводу выпить, но, к счастью, пабы еще не открылись. В воздухе витало настоящее понедельничное настроение. Прайя вернулась в свой офис, а мы сели на автобус до Кэмдена. Мак сильно оживился, купил выпуск «Мелоди Мейкер» и сказал, что едет обратно ко мне, чтобы «сделать несколько телефонных звонков, если можно». Мы с Джеки добрались до главной улицы и отправились на работу.
Остаток дня прошел без происшествий, если не считать парня с фургоном, полным африканских записей, которые он приобрел в Париже, и послеполуденные часы я провел, делая вид, будто могу отличить джу-джу от зук. Парень предложил нам перестать называть такую музыку «этнической» и вместо этого попробовать «мировую музыку». Звучит толково.
Потом я пошел с Маком в паб, в «Ширококрылого орла» на Парквэй, и он сообщил мне, что подумывает собрать новую группу. «Что-нибудь такое, с громкими гитарами».
– О, – ответил я, – вот так сюрприз! – но был рад это слышать.
Спросил его про Джеки.
– Ты влюбился в нее или что? – слабая попытка пошутить.
Иногда рядом с Маком я чувствовал себя несмышленым малышом рядом со взрослым мужчиной – и это оказался как раз один из таких моментов. Он просто взглянул на меня со слегка раздосадованным выражением на лице, сказал:
– Она милая девочка, – и сменил тему. Начал болтать о том, кого позовет в свою группу.
Услышав три-четыре имени, я заметил:
– Больше похоже на общество анонимных наркоманов, чем на группу, – и Мак рассмеялся.
Остаток вечера прошел хорошо.
У Стиви Уандера есть песня под названием «Tuesday Heartbreak», и весь следующий день она крутилась у меня в голове. Вторник – паршивый день почти для любой работы, и магазины звукозаписей не исключение. Никто не покупает записи по вторникам, и, помимо распаковки большой посылки от «EMI», мне было практически нечем заняться, разве что думать о предстоящем вечером свидании с Фрэнк. Разлука может разжечь в сердце любовь – а может и не разжечь; что же касается меня, то в Фрэнк мое сердце определенно испытывало потребность.
Поэтому я бродил по магазину и огрызался на окружающих. Около половины шестого явился один из моих самых нелюбимых посетителей, парень в отвратительном крапчатом костюме, с отвратительным крысиным хвостиком, который повадился заходить раз в неделю и просить поставить недельный хит-альбом, от чего бы там ни тащились эти люди, инспектирующие поп-записи для достойных газет. Итак, этот урод прослушивал нового Питера Гэбриэла, или «Orange Juice», или Брайана чертова Иноу, а потом всегда устраивал одно и то же тупое шоу, делая вид, будто лихорадочно размышляет, стоит или не стоит его покупать, после чего с сожалением пожимал плечами и молча выходил из магазина.
Ну, в этот вторник мое терпение лопнуло. Он пришел насчет увенчанных сомнительной пальмой первенства «Hounds of Love» Кейт Буш, и я взорвался.
– Слушай, поверь мне на слово, это полное дерьмо, и мне плевать, что там пишет Ричард чертов Вильямс в своей «Таймс», лучше она от этого не станет, и, кроме того, раз уж ты все равно не собираешься ее покупать, лучше отвали и оставь меня в покое!
Тогда он пожаловался менеджеру. Толку от этого не было никакого, просто Шону, для соблюдения приличий, пришлось подняться наверх и попросить меня убавить звук – «The Birthday Party»[114], я всегда их ставлю, когда у меня отвратительное настроение – и прекратить отпугивать покупателей.
В общем, одно за другое, и когда настало время идти в «Кембридж», на Кембридж-Сёркус, чтобы встретиться с Фрэнк, я пребывал не в самой лучшей форме. Мне повезло, она опоздала, я успокоился и к моменту ее появления выпил полпинты «гиннеса». Фрэнк чмокнула меня в щеку. Едва я успел купить ей пиво, как нам пришлось поспешить по Мартинс-Лейн к кинотеатру «Люмери».
С «Бойцовой рыбкой» все оказалось в порядке – действительно хороший фильм, я хочу сказать, что на экране впервые появился Микки Рурк, и если бы он больше никогда не снимался, все равно стал бы легендой и за пределами Франции – но в этом фильме действительно что-то было, может, потому что его сняли черно-белым, и происходящее на экране выглядело настолько нереальным, что я нервничал. Честно говоря, меня нервировало все происходящее. Несколько часов в темноте, проведенные в попытках решить, коснуться или не коснуться руки соседки, когда тянешься за попкорном, всегда нервируют.
Было девять тридцать, когда мы вышли в теплую ночь, и я спросил:
– Хочешь еще выпить? А Фрэнк ответила:
– Я бы хотела немножко пройтись. Так мы и сделали.
Мы шли молча, на юг, обошли Трафальгарскую площадь и миновали станцию «Чаринг-Кросс», прошли под арками мимо Хэвен и попали прямо на Виллирс-Стрит, где бродили легионы бездомных, потом по пешеходному мостику к Саус-Банку. Там мы повернули на восток и пошли вдоль реки. Когда прошли Национальный театр, пришлось вернуться на дорогу, чтобы обойти завод «ОКСО», но от моста Блэкфрайр начиналась тропинка по берегу. Возле Саусуарка мы на секунду остановились, пораженные сталинской громадой электростанции Бэнксайда, по-прежнему молча. Миновали паб «Якорь», и около железнодорожного моста Кэннон-Стрит пришлось снова отойти от реки. Мы быстро потерялись в лабиринте темных, узких улочек, окружающих Саусуаркский собор и овощной рынок Бароу.
