Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...
В городе была весна, когда я сюда приехала. Лед по краям тротуаров подплывал, сверкая; свечи тополей, их, сплетенные из прутьев каркасы словно бы уже потеплели; сосульки летели с крыш и вдребезги разлетались по лоснящемуся цветному асфальту. А когда на солнце находили облака, все становилось матовым, и в воздухе возникало какое-то недомогание, что-то вроде озноба, то ли от ледяной воды, то ли от обычного весной ожидания. Это их город. Они ходили по этим улицам, взбегали по этим лестницам. Прошел год, а ничто не забылось, ничто не затянулось. Но никто не мог мне объяснить причину трагедии (разве что один разговор мне объяснил, но его предстояло проверить). Сможет ли Элла Степановна?
В ее глазах, когда мы встретились, был не просто страх — ужас, и я почувствовала себя палачом.
У нее просторное лицо с широко поставленными глазами — сильное, достойное лицо казачки (и я сразу вспомнила, как она с первого взгляда понравилась Лене), только не идут ему нехитрые ухищрения косметики, в нитку выщипанные брови, взбитая сквозным шаром светлая прическа. Идут этому лицу красивые, серьезные и сейчас побелевшие губы. Этими губами она с трудом выговаривает:
— Скоро год. А ни одного светлого дня. Все черные.
Она вышла замуж очень молодой и почти тотчас осталась одна. Уехала из родного города вместе с ребенком, жили они вдвоем, по долгим дорогам колесили вместе, вернулись в родные места (Боре было восемь), и когда мать вышла замуж, они с сыном все равно были вдвоем. Ей казалось, что отчим недостаточно ласков с мальчиком. «Я, как кошка, дралась за сына»,— говорит она с гордостью, вряд ли оправданной, потому что отчим был .добрым, тихим человеком, Борис его любил, но все же не так, как любил мать. Элла Степановна в те времена много болела, и мальчик ухаживал за ней с такой заботой, что ей (говорила она тогда, смеясь) и докторов не нужно было. Учился он хорошо, музыкальность его тотчас была замечена. И вот опять, как всегда, вдвоем — красивая энергичная женщина и тонкий весе-
ЛЬШ мальчик-очкарик — отправились они в областной центр. Музыкальное училище?— нашли. Квартиру?— нашли. Репетитора?— нашли. И даже занимались вместе: что можно было, мать спрашивала по учебнику, а он отвечал. Это было их общее торжество, когда Борис, прекрасно сдав экзамен, был принят. Надо ли говорить, что на квартиру, где он жил, шли груды продуктов и банки домашних «закруток».
— До марта ничего худого за ним не замечала, вел себя хорошо,— говорит Элла Степановна и добавляет горько: — Дите, хорошее дите.
Когда он приезжал домой, начинался праздник — веселый любимый мальчик, само внимание, сама забота — и родителям тоже хотелось его порадовать, был предрешен великий подарок — мотоцикл; о котором Борис жарко мечтал. Тогда-то он и просил разрешения привезти Лену, тогда-то она и приехала, всех очаровав.
А летом сына словно подменили.
— Скрытный стал,— говорит Элла Степановна тем тихим, таинственным голосом, каким говорят: «воровать стал» или «пить начал»,— ни о чем не хотел со мной разговаривать. И все к почтовому ящику. Я спрашиваю: «Что у тебя с Леной?» Молчит. Понимаете? Раньше все мне рассказывал, а теперь молчит. Раньше мои дела по цеху его интересовали, а теперь и не спросит. Все к своему почтовому ящику.
«Здравствуй, Леночка! Я не думал получить письмо так быстро, просто так, по инерции, потопал к почтовому ящику — и вдруг нашел твое письмо! А у меня как раз сегодня такое настроение паршивое, что не знаю, куда от себя деться... Леночка! Можно я приеду к тебе на полдня? Я так за тобой соскучился, что ты представить себе не можешь. Я только погляжу на тебя и уеду. А твоих пляшущих человечков я не могу разгадать, у меня нет ключа». Ну скажите, ну разве не беда? — получил человек письмо, а она валяет дурака и пишет (может быть, даже самое главное!) конан-дойлевскими пляшущими человечками, жди теперь, когда достанешь книжку. Дите, хорошее дите, только вот тоска уже не детская.
А Элла Степановна (я следую ее рассказу) места себе не находила. Послала мужа («Тебе, мужчине, проще, узнай, что у них с Леной»), муж покорно пошел в сарайчик, где жил Борис, разговаривал, «много приводил жизненных примеров», сын со всем соглашался, но на вопросы не отвечал. Как чужой.
Нет, конечно, все началось задолго до того дня, когда Борис заговорил о женитьбе.
— Тогда уж я стала сама с ним разговаривать,— продолжает Элла Степановна.— «Боря, говорю, у вас с Леной должны быть только ученические отношения, исключительно ученические!» Вы думаете, что тут он мне что-нибудь ответил? Ничего! А уж как он стал чудесить после ее отъезда!
«Здравствуй, любовь моя, Ленка! Я сейчас буду тебе душу изливать. Начнем с твоего отъезда и дальше в хронологическом порядке. Значит так. Как только ты уехала, я вернулся домой и до обеда провалялся в трансе, а потом вспомнил, что мама мне задала кучу дел. Пришлось вставать и за дело приниматься. Ремонт у нас, сегодня с батей ванну ставили, еще надо рамы на веранде сделать, а потому сказать тебе, когда приеду, не могу. Кто его знает, что мать еще придумает. Я и так уж ей половину проводки поменял. Током бы меня стукнуло, что ли?»
Скажите мне, какие школы, какие курсы должны проходить матери, чтобы они научились понимать сыновей? Какие университеты? Когда женщина растит сына одна, меж ними обычно возникает особо счастливое товарищество, основанное на взаимопониманий, которое возникает не просто от совместного житья, но в том многослойном процессе выращивания, о котором мы уже говорили. Тогда-то всходят и нежно переплетаются между собой самые заветные привязанности. Они всегда под угрозой, потому что жизнь вечно будет их испытывать. Каждая мать знает, что настанет время иных интересов, иных дружб — и, наконец, любви. Придется пережить потерю власти (а у какой матери ее поначалу нет?), утрату собственности (а какая мать не ощущает ребенка как собственность?). Теоретически это всем известно, но когда доходит до дела, требуется умение и даже искусство, чтобы при крутых поворотах не порвались связи. Элла Степановна, неглупый чело век, уважаемая женщина, мастер цеха, о таком искусстве не знает ничего. Просто ничего.
— Я ему говорю: «Ты ведешь себя неприлично по отношению к матери!— продолжает она, разгорячась.— Ты что, не видишь: мать нервничает». А он уйдет к себе в сарайчик и ничего не скажет. «До какого времени,— кричу,— ты надо мной издеваться будешь?!»
«Знаешь, Ленка, после твоего отъезда время для меня снова остановилось. Те три дня, что мы были с тобой, промелькнули, как один миг. Не успел оглянуться и уже снова один. Аленка, милая моя, любимая, медвежонок мой маленький, неуклюжий, без тебя мне не жизнь. Ну ладно, поплакался, ты еще и не поверишь мне, скажешь — трепач. До свидания, дорогая и многоуважаемая Елена Валентиновна! Надеюсь на скорое свидание. Припадаю к стопам. Ваш верный слуга Борис».
Стала Элла Степановна с мужем держать совет: что делать? Пропал у парня интерес к жизни. Давно надо о приписном свидетельстве в военкомат думать — не думает. Решили: это переходный возраст. Опасный возраст, когда нужна осторожность. И было постановлено: больше не ждать, а сразу купить сыну мотоцикл.
То, что произошло дальше, ударило мать в самое сердце: отказался! «Не надо»,— сказал. Уходила, на глазах уходила власть над сыном, и не было сил ее вернуть.
Однако, отказавшись от мотоцикла, он с неожиданной легкостью согласился на шитье костюма, но это (новое оскорбление!) оказалось уловкой — за отрезом надо было ехать в город, а в городе кто живет? Во время этой поездки он и сказал матери о намерении жениться.
Это было, как удар грома, ошеломивший, лишивший языка! Какая женитьба?! Учеба, вот о чем надо думать (опять ошибка, вечная ошибка родителей, которые убеждены, будто на время учебы юная жизнь должна впасть в анабиоз, и только та часть сознания, что ведает учебной программой, пусть будет включена и работает).
А в бессонные ночи после их разговора она лежала и думала: ребятишки еще, не знают, что ранние браки не живучи, не представляют, каково это, в двадцать остаться одной с ребенком на руках. А при мысли, что ее мальчик начнет жизнь с забот, с пеленок, опутанный алиментами... Загубит, загубит он свою молодость, свой талант!
И она сделала еще одну попытку сближения. У нее скопились деньги, крупная сумма, которую она теперь решила положить в сберкассу на имя сына. Рассказывая мне об этом, Элла Степановна горько заплакала — впервые за весь рассказ.
