Камилл Бурникель - Селинунт, или Покои императора
Наивно выставляя себя напоказ, мы стремились наслаждаться своей свободой замурованных, каждую ночь вырываясь на простор. Это сознательное преступление побуждало нас прибегать к иллюзии, к притворству. Хотя к ночным вылазкам нас подталкивала властная необходимость, они позволяли нам отдалить пресыщение, искать чего-то нового под знаком неминуемой угрозы в глубине какого-нибудь дикого райского сада.
По правде говоря, никогда еще так мало произнесенных (и так много написанных!) слов не способствовали соединению или разлучению двух людей. Возможно, только это и связывало нас в совершенно случайных отношениях, ненадежность которых мы оба чувствовали, развившихся на почве ночного сообщничества, прочного разве что в сексуальном плане. Лишь много позже вся эта картина предстала передо мной совершенно в ином свете.
Но возвращаясь к моим переживаниям в то время, не могу не упомянуть о смутном чувстве вины по отношению к этому человеку, с которым я так хотел познакомиться, а случай позволил мне приблизиться к нему, хоть и не дав возможности с ним переговорить. Я возвел его на пьедестал, но весьма странным образом воздавал ему дань уважения и восхищения, платил за гостеприимство тем, что спал с его дочерью в его же собственном доме — и наверняка не без ведома прислуги и соглядатаев.
Вправду ли она приходилась ему дочерью? Или он просто удочерил ее? А может быть, узы, связывавшие Сандру с разбитым болезнью стариком, имели совсем другую природу, нежели благочестивая забота, почитание высшего ума?
Она бы отказалась отвечать. Мрак неизвестности по-прежнему окутывал любовь, которую ей не было нужно ни оправдывать передо мной, ни выдавать. Эта тайна — тайна чужого присутствия — сближала нас в молчании, порой воцарявшемся между нами после того, как она сообщала о внезапном ухудшении состояния отца. А я мог приблизиться к нему только через нее. Но чаще всего она молчала, когда я ее расспрашивал. Я попался в эти сети. Я думал, что помогаю ей переносить одиночество, что она, даже сокрушаясь о состоянии Андреаса Итало, не может обойтись без молодого мужчины. Тревога бродила в этих стенах, по этим коридорам. С другого конца кастелло мог прозвучать зов, и ей бы пришлось немедленно уйти. Но она оставалась. Мне вдруг представилось, что наше сообщничество носит неясный характер кровосмешения, словно в тени заслуженного и сурового отца мы стали братом и сестрой, которых страх перед грозой или обида на несправедливый выговор загнали в одну постель, и которые, чтобы избавиться от тоски, от унижения, чтобы отомстить самим себе и остальным, могут только зарыться друг в друга и открыть себя один другому.
Да, разве мог я знать о том, что затевается? Если кто и мог бы меня предупредить, то уж не прислуга, ходившая по струнке перед Гришей, начальником охраны сокровищ, шефом частной полиции Атарассо.
Для него следует сделать отступление. Лет тридцати, не больше. Красивая голова озападничевшегося славянина на могучих плечах и мускулистой груди. Бывший белый наемник в Африке вовремя понял, что ему лучше избавиться от автомата и огнемета, и прошел переподготовку между Капри и Римом. Теперь он был готов как участвовать в каком-нибудь родео на Сардинии или в Калабрии, так и на любую другую работенку у миллиардеров, путешествовавших по Италии.
Благодаря своей профессиональной многоплановости он и стал выполнять двойные функции: телохранителя и надсмотрщика. На службу он поступил вскоре после приезда знаменитейшего профессора с дочерью в Бриндизи, на судне, специально зафрахтованном в Бейруте для перевозки ящиков, когда Сандра, оставив отца отдыхать после изнурительного для него путешествия в загородной клинике, отправилась на машине на север в поисках просторного жилища с толстыми стенами и зарешеченными окнами, в котором можно было бы разместить на время бесценное сокровище.
Это большое укрепленное сооружение отвечало всем предъявленным требованиям. Гриша сумел сделаться необходимым новым хозяевам. Однако и он не был вхож к патрону, которого поместили в единственной действительно жилой части этой постройки XV века, и получал приказы только через Сандру, не имея возможности их обсуждать и не зная, какое пространство для маневра в их толковании и исполнении она оставляла за собой.
Мое появление он воспринял без особой радости, возможно, и в духе соперничества (в какое место она его ужалила? может, она и с ним тоже спала?), нарочито меня не замечал и даже избегал появляться поблизости. Выказывать ревность довольно необычно для человека столь расчетливого склада ума. Он прочно обосновался в доме, красивый зверь (а при случае просто самец), — должен быть доволен уже тем, что он хозяин в своих владениях, может и дальше разыгрывать из себя городового и держать в страхе челядь.
Я мало общался со слугами. Наверное, они презирали во мне чужака, которого не сажают за хозяйский стол, а спать загнали под крышу, забывая, что комната, которую я занимал, возможно, некогда была приютом алхимика, личного астролога князя или подеста. Чего доброго, они вообразили, будто я нарочно подставился под брызговик «Остин-Мартин», — шитый белыми нитками предлог, чтобы за мной бесплатно ухаживали и распахнули двери этого дома, наглухо закрытые для чужих. У синьорины, когда она сшибла меня на том крутом повороте, не было водительских прав: само собой, меня нельзя было везти в больницу, там сразу бы известили полицию. Так что они могли подумать, будто я ее шантажировал, возможно, даже требовал денег. Зато им и в голову не могло прийти, что я ее сразу узнал, что я сразу понял, с кем имею дело (охранник зала медальонов сказал мне тогда, кто она такая).
Видя, что я уже совершенно поправился, но никто и не думает указать мне на дверь, слуги остерегались выказывать мне свою враждебность, встречая меня на террасах или на дозорном пути. Они, наверное, тоже чувствовали ответственность за это «сокровище», которое, если б его разложили перед ними, показалось бы им грудой бесформенных обломков, изломанных бесполезных орудий, не представляющих никакой ценности, странных масок, у которых наверняка дурной глаз. Но по радио про это шли передачи, газеты и журналы рассказывали об этом читателям в статьях, напичканных учеными словами и непостижимыми оценками некоторых предметов, подробно описанных и сфотографированных во всех ракурсах. Разве им не следует быть настороже и вести себя со мной осторожнее, чем синьорина?
Когда меня привезли сюда после столкновения и тотчас призванный доктор велел им меня раздеть, они все видели, что у меня в карманах: несколько сотен лир, обтрепанный, возможно, просроченный паспорт. В их глазах я был голодным волком в овчарне. Они прекрасно знали эту породу изголодавшихся иностранцев, битников, прибывших со всего света и затоплявших собой Италию после летнего солнцестояния, толпившихся перед музеями, церквями, при въезде на автомагистрали, и если бы дорожная полиция не гоняла их оттуда, они непременно перегородили бы дороги и вымогали бы деньги у туристов. Это ребята, готовые на все, — по их представлениям об этих исхудалых и волосатых варварах, — готовые обратить в деньги все, что можно, наняться мыть посуду, продаться за тарелку лазаньи, за бутылку кьянти, за четыреста километров по счетчику — явно нечестная конкуренция по отношению к местным жуликам и распутникам, тоже живущим за счет иностранных клиентов.
В глазах прислуги кастелло я принадлежал к племени этих сезонных захватчиков. Чего мне было ждать? Чем бы я отблагодарил за донос, даже если бы у кого-нибудь достало смелости пренебречь наставлениями Гриши и совладать со страхом, который он всем внушал? Слуги могли воспринять эту масштабную воздушно-десантную и морскую операцию как способ, придуманный хозяевами, чтобы избавиться от меня. Брошенный здесь, я буду вынужден отсюда уйти и отправиться искать крова и пропитания у других богатеньких простофиль.
Так что тайна была соблюдена. Все было выполнено за рекордное время. Самое большее шесть-семь часов. Я едва успел прийти в себя после обильного возлияния, из-за которого я, не имея привычки к таким попойкам, совершенно отключился и не слышал, что творилось внизу. Пробуждение стало тем более внезапным, что во всем огромном строении в то утро царила необычная тишина, словно в карьере, вдруг покинутом рабочими. Дворы опустели, слуги исчезли, только несколько голубей сидели на карнизах и вокруг центрального фонтана.
На мгновение у меня мелькнула мысль о том, что событие, грозившее случиться, в конце концов произошло, и Атарассо умер этой ночью. Я вернулся к себе в комнату, натянул майку и джинсы и только тогда заметил, что листки со стола исчезли. Тоже необъяснимое явление, которое не могло пролить свет на все остальное. И почему не явился юный Пьетро в безупречно белой куртке с тесным стоячим воротничком, каждое утро приносивший мне завтрак и газеты, держа поднос на вытянутой руке, словно шел по вощеному паркету? Он один был придан мне в услужение и был не прочь поболтать, если не касаться большинства вопросов, которые мне порой хотелось ему задать. Он тоже ни о чем меня не предупредил, и я даже не подозревал, что он исчез накануне вместе со всеми, после того как принес мне ужин.
