Владимир Колганов - Лулу
По поводу «вообще» не знаю, что сказать. А вот относительно некоторых частностей… Это же сколько я обязан сносить пар этих самых носков, чтобы появилось у меня желание? И потом, с каких это пор партнера подыскивают в Интернете, а площадная брань заменяет объяснение в любви? Что-то я не припомню за собой такого…
Честно говоря, Клариссе с Томой можно было бы и посочувствовать, но отчего-то не сгибается спина, чтобы отвесить им поклон, и даже рука не поднимается, чтобы преподнести, к примеру, букетик одуванчиков или незабудок. Вы только не подумайте, что я хочу кому-то доказать, будто там, в Интернете, обитают исключительно хамоватые и невежественные люди. Вовсе нет! Бывает, кто-то упомянет Меркурия в изгнании, кто-то Караваджо, Бертолуччи, да мало ли кого! И тогда облегченно, как бы освободившись от некой тяжести, от навязчивых сомнений, они вздохнут, и улыбнутся, и закивают виртуально, и скажут — господа, так мы же с вами, оказывается, очень даже культурные, образованные люди!
Сказать по правде, когда видишь человека, что называется, насквозь или хотя бы представляется, что это так, очень трудно бывает сделать вид, будто принимаешь его именно таким, каким ему и хочется казаться, — умным, интересным, даже искренним. Проблема в том, что чаще всего людей гонит в Интернет душевное одиночество или же невозможность воплотить в реальном мире свои мечты — мечты об уютном доме, о муже, о карьере, славе и даже о деньгах. И вот бедный представляется богатым, несчастливый вроде бы доволен сам собой, чиновник почему-то называет себя успешным бизнесменом, а замарашка мнит себя красавицей. И ведь все понимают — чуть копни, и рано или поздно правда выяснится. Однако удобство виртуального общения еще и в том, что всегда есть возможность вовремя уйти, как говорится, по-английски, не прощаясь.
Скажу вам по секрету, в Интернет я захаживаю еще и для того, чтобы подыскать приемлемый сюжетец для романа. Ну в самом деле — нельзя же писать исключительно о бабах да о пьяных мужиках. Но что поделаешь, если кто-то словно бы нашептывает мне, как бы подсказывает — да, да, об этом ты способен с полным знанием дела написать, ну так и пиши, не сомневайся. Вот и пишу…
И только одно обстоятельство меня смущает. Судя по содержанию цитированного разговора, Кларисса разглядела во мне бедолагу, страдающего без истинной любви, такой, которую может дать лишь интеллектуалка с наголо обритой головой. «Он таких дур, как ты, на дух не переносит» — это же недвусмысленный намек на некое именно духовное сродство, на тяжкие муки, которые мы испытываем оба, причем каждый в своей профессиональной сфере, анализируя представленный материал. Она копается в сюжетах, грамматических ошибках и метафорах, а я в подтянутых подбородках, в наклеенных ресницах, а также в душах и мозгах — это уж по мере надобности. Каждому своя планида!
А кстати, пожалуй, именно Кларисса и могла бы мне подсказать приемлемый сюжет — у нее ведь немереное количество отвергнутых творений, что на полочках скопились. Разве так уж трудно поделиться? Эх, зря! Ясно ведь, не с той подругой переспал, а ведь можно было бы организовать некое сотрудничество к взаимной выгоде.
Увы, и это выяснилось чуть позже, но я со своей идеей изрядно опоздал — как водится, лучшие места в партере к тому времени были уже заняты.
Глава 11
Смерть на отмели
Иногда возникает ощущение, что либо заблудился в поисках неведомо чего, либо попросту куда-то не туда зашел. Не те друзья, не те приметы времени, то есть совсем другие улицы, дома, скамейки, фонари. И даже воздух совсем не тот, которым совсем недавно вроде бы еще дышал. Казалось бы, чего же проще — повернулся и пошел назад, туда, откуда только что пришел. Но нет, и там опять оказывается все незнакомое, другое. И вот ты бродишь, бродишь, как совсем чужой, как совершенно неприкаянный, и ищешь какой-нибудь привычный уголок своего города, за который можно было бы зацепиться взглядом, как за руку близкого тебе, родного человека. И наконец, устав от поисков, осознаешь, что все напрасно… Наверное, это и называется — судьба.
Дом был построен лет за пятнадцать до войны и предназначался для инспецов, тогда их в России немало обитало. Четыре этажа, стены чуть ли не метровой толщины, широкие лестничные пролеты с огромными окнами, выходящими в тихий дворик. Словом, некое подобие купеческих строений начала прошлого века, но с обязательной поправкой на конструктивизм. Митя жил на четвертом этаже в большой трехкомнатной квартире, а я на третьем — в коммуналке то ли на пять, то ли на семь семей, теперь ведь всех и не упомнишь. Дружбой наше знакомство никак не назовешь, просто выбора другого не было. В нашем доме всего-то и оказалось к тому времени сверстников — он да я. Ну и о чем еще тут можно рассказать? Обычные детские шалости, учились вместе в школе, одно время даже сидели за одной партой. Школа до сих пор находится неподалеку в том же переулке, где стоял когда-то и наш дом.
Уже в те далекие годы в Митьке обнаружилось то, что можно было бы назвать тягой к нестандартным, то есть не вполне привычным для окружающих людей поступкам. Даже каблуки у Митиных ботинок всегда были стоптаны как бы наоборот, то есть с внутренней стороны, а не сзади или же снаружи. Помню, однажды, ему не было тогда еще и пяти лет, он появился на детской площадке у Патриаршего пруда с автоматом ППШ наперевес — хорошо хоть, что в нем не было затвора. Дело давнее, и было это всего один-единственный раз, но впечатления остались незабываемые, причем не только у меня.
Надо сказать, что отец его привез с войны множество трофеев, помимо все того же автомата. Заводной танк размером с женскую ладонь, что-то из кухонной утвари, коллекцию старинных вин из подвалов какого-то немецкого барона и даже массивный уличный барометр, на нем еще была очень красивая реклама неизвестных мне сыров. Я представляю, как это сооружение висело на одной из улиц, примыкавших к Александерплац, и подсказывало достопочтенным горожанам, какая ожидается погода. Когда же барометр оказался в прихожей Митькиной квартиры, можно было только догадываться, о какой такой погоде он сообщал. Разве что приближение бури следовало квалифицировать как очередной скандал в семействе отставного интенданта.
Да, если так, то мне, как штатному психологу, такой аппаратик совсем не помешал бы. Ведь никаких тебе хлопот — глянул на стрелочку, и уже ясен результат, то есть, к примеру, что на сей раз ожидается вполне спокойное дежурство. Но вот предсказать, как сложится дальнейшая Митькина судьба, это чудо хваленой немецкой техники так и не сподобилось.
Кстати, уж не Митька ли укусил меня тогда в живот, чуть-чуть повыше самого пупка? Не так больно, как, знаете ли, обидно! Вроде бы я пригнул ему голову, обхватив руками так, чтобы он не очень рыпался, и вот… Да, а началось с того, что Митька любил похвастаться своей совсем не по возрасту солидной эрудицией — он и взаправду много разных книжек прочитал. У них в доме была огромная библиотека, книжными стеллажами были полностью закрыты две стены. Злые языки поговаривали, что это все из реквизированных, но я этому не верю. И Митя все читал — и то, что можно, и то, что в его возрасте читать не полагалось. Помнится, еще в пятом классе он мне рассказывал про золотого Апулеева осла… Так вот, сам-то он читал, а выпросить у него книгу стоило немалых унижений. Бывало, столько отговорок выслушаешь, мол, отец не разрешил, однако за всеми этими словесами чувствовалось совсем другое. В общем, вам это как бы ни к чему, то есть читайте только те книги, которые для всех, а есть еще такие избранные — этим читать все, что угодно, можно. Как-то я не выдержал и решил задать ему за это трепку… Впрочем, может, оно и к лучшему, что он мне эти книжки не давал. Ведь неспроста же говорят — каждому овощу свое время, а семя, брошенное на неподготовленную почву, даст совсем не то, что ожидал. Может, оно и так… А потом судьба нас развела — он, понятное дело, гуманитарий, я — технарь, что может быть между нами общего?
Но вот какая закавыка. С недавних пор не могу отделаться от мысли, что, если бы не Митя, я был бы уже мертв сегодня. Да, именно меня нашли бы на мелководье в Усть-Нарве или в Азери. Господи, какая разница, где это случилось, если все уже произошло!
В тот памятный ненастный вечер, когда за окном мела февральская пурга, а блеклый свет настольной лампы усиливал ощущение нереальности происходящего, Митя открыл первую страницу самиздатовского «В круге первом» да так и не заснул до самого утра. Описанные события так захватили его, что даже перед рассветом, когда книга была прочитана и от долгого напряжения побаливали глаза, сна не было и в помине. Не было и сомнения в том, будто немедленно нужно что-то делать, потому что держать прочитанное в себе он уже не мог. Ему, «номенклатурному мальчику», как его называли за высокий служебный пост отца, ему и в голову не приходило, что великие свершения прежних лет, заложившие основу его сытой и вполне благополучной жизни, ставшей уже такой привычной и родной, — все это могло быть сделано вовсе не трудом сознательных пролетариев и инженеров, но обозленными на нерадивую судьбу, голодными и забитыми зэками, обитателями ГУЛАГа, весь смысл существования которых сводился к одному-единственному — выжить! И по возможности, это если уж очень повезет, остаться человеком.
