Юлия Франк - На реках вавилонских
— Она была виолончелисткой, — сообщил он, глядя на дверь, — но с этим, слава Богу, покончено. Мы продали виолончель, чтобы купить документы. К тому же играла она плохо. Преподавательница консерватории, на большее она была неспособна. — Старик взъерошил свои жидкие волосы, казалось, он обозлен недостатком таланта у дочери и ее неудачей.
— Знаете ли вы, каково это — целый день выносить пиликанье? Она мне все нервы вымотала. — Последние слова он произнес шепотом: открылась дверь и его дочь снова вошла в комнату.
— Папа, здесь дети. — Фрау Яблоновска лихорадочно замахала рукой, разгоняя дым, поставила перед ним чашку и насыпала в нее сахару. По радио снова заиграла музыка. Владислав Яблоновски встал, повернул колесико и, схватив меня за руку, потянул из-за стола.
— Дети, да, у меня уже были дети. Но казалось, что Цилли Ауэрбах это не беспокоит. Знаете ли вы, что я был лучший танцор на весь квартал? — Танцуя мимо стола, он на секунду остановился и отхлебнул кофе. — Однажды я получил большой приз Щецина за танцы. Все были при этом. Все. — Он сделал размашистый жест.
— Папа, даме, возможно, некогда. Она хотела оставить здесь детей, верно я говорю? — Фрау Яблоновска беспокойно переступала с ноги на ногу.
— Да, верно, — хотела я сказать, но Владислав Яблоновски продолжал:
— Куда ни глянь, одни девчонки. Ведь во время войны число мужчин сократилось, понимаете, так что у таких мрлодых парней, как я, были неплохие шансы. Вы себе даже не представляете, скольким женщинам надоело ждать своих мужей. А ведь некоторые из них так и не вернулись. Но, говорю вам, танцевать я умел.
— Цыгане! — Голос из соседней комнаты загремел так громко, словно говоривший стоял рядом с нами. — Поляки сраные! Цыганский сброд! — Об стенку опять что-то грохнуло, судя по звуку, скорее какой-то предмет, чем чей-то кулак.
— Папа, дама торопится, слышишь, ей пора идти. — Фрау Яблоновска схватила меня за руку и оттащила от него.
— Ведите себя хорошо! — крикнула я своим детям, пока старик продолжал рассказывать.
У дверей фрау Яблоновска подала мне свою мягкую руку.
— Извините, обычно отец ведет себя вполне спокойно. Он уже не одну неделю лежит в постели. Но вот приходит молодая женщина, и он заводится, без конца рассказывает одни и те же истории, как он стал героем, — ну, тут уж мне его не остановить. Тот еще герой.
— Все равно я вам очень благодарна. Мои дети не хотели оставаться наверху одни. Где-то к часу я непременно вернусь. Вы присмотрите за ними, да?
— Разумеется, я люблю присматривать за детьми. — Она глядела на меня, очень довольная и как бы чего-то ожидая. Возможно, она была рада, что я ничего не сказала об ее отце, обратилась к ней за помощью. Возможно также, она надеялась, что я скажу ей, куда это мне так срочно понадобилось в воскресенье утром и почему я не могла взять с собой детей. Но я просто поблагодарила ее и ушла.
Хансу Пишке неожиданно предлагают работу
На дворе сеялся мелкий дождик. Листья берез, казалось, отяжелели от воды и стали бесцветными. Ветер не шевелил их, не в силах совладать с лежавшей на них тяжестью. На металлической лесенке, с которой большей частью облупилась и отлетела красная краска, сидели двое детей и ели сладости. Бумажный кулек, в который они попеременно залезали, намок, так что они с трудом просовывали туда и вытаскивали оттуда руки.
К окошку раздачи продуктов питания стояли в очереди три женщины. Я встал за ними. Вторая из них, весьма пышнотелая особа в желтой непромокаемой накидке, ругалась: она мол уже теряет терпение, нет у нее времени на то, чтобы целый час стоять за едой, наверху ее дожидаются пять голодных ртов, однако та, что была в очереди первой, сухопарая и педантичная, не давала сбить себя с толку и объясняла раздатчице, медленно и с заметным южно-немецким выговором, что колбасы она не хочет, но спора о том, является ли колбаса основным продуктом питания, сейчас заводить не собирается, колбасы она просто не хочет, а этой — то и подавно, вместо нее она взяла бы побольше сыру, и ей непонятно, почему вместо рациона колбасы она не может получить этот сыр, продукт наверняка менее дорогой, в конце концов, ведь речь идет, если не считать предлагаемого еще как вариант плавленого сыра, о пахучем тильзитере простейшего сорта.
Женщина на раздаче миролюбиво заметила, что у нее есть определенные указания, и она обязана их соблюдать, выдать сыр по колбасному талону она не может. Но первая в очереди не сдавалась, пока вторая, пышнотелая, не обернулась к нам с раскрасневшимся лицом и не попросила меня и молодую женщину, стоявшую передо мной, ее поддержать.
— Это же бог знает что. Еще особые пожелания. Да где это видано? Стоит здесь уже десять минут, ну а я, значит, девять, или что-то в этом роде.
Молодая женщина между нами беспокойно переступала с ноги на ногу. Она была в светло-желтом летнем платье в крупных цветах и явно не рассчитывала на дождь. Платье у нее прилипало к икрам. Она кусала губы и казалась смущенной, так что я предположил: возможно, она приехала из России или из Польши и не понимает по-немецки.
Сухопарая тоже обернулась. Она подняла руку, в которой держала колбасный талон.
— Может, кто-нибудь хочет поменяться?
— Поменяться?
— Колбасу на сыр. — Она немного смягчила свой резкий южно-немецкий говор.
— Ну, уж это вы могли бы сказать сразу. Еще бы нет! Колбасу мы едим в охотку — мои пять голодных ртов и я. Чайную колбасу, ветчину, ах, да по правде говоря, мы всё едим в охотку. Вот так. — И не давая никому себя опередить, пышнотелая в желтой непромокаемой накидке выхватила у своей обидчицы талон.
Обе отоварили свои талоны и удалились, соблюдая между собой дистанцию в добрых пять метров.
— Можно подумать, нам тут делать нечего. — Женщина на раздаче кивнула вслед отошедшим и громко проговорила про себя, так, чтобы мы могли ее слышать:
— Пять голодных ртов. Смех, да и только. Почти четыре тысячи человек перебывали здесь за прошлый год, если присчитать поляков, — да, без малого четыре тысячи, только здесь, в одном этом лагере.
Женщина в летнем платье, стоявшая передо мной, подошла к окошку раздачи.
— Добрый день! — Поздоровалась она и протянула в окошко небольшую пачку талонов, — наверное, вы могли бы мне помочь. Что я получу за такой вот талон? — Она выдернула из пачки лежавший сверху талон. Говорила она без малейшего акцента, с интонацией Восточного Берлина. Когда она, привстав на цыпочки, наклонилась к окошку, мокрый подол ее цветастого летнего платья потянулся вверх и остановился в подколеннрй ямке.
— "Ч" означает рацион чая. А вот "М", то есть рацион молока. "X" — это хлеб. Здесь вы можете выбрать, что хотите — хлеб из разносортной муки или хрустящие ржаные хлебцы.
— Да, тогда, тогда я возьму… А нельзя понемногу и того, и другого? — Она отвела за ухо прядь волос. Моросящий дождь обрызгал ее волосы мелкими капельками, словно украсив их сверкающей диадемой, сбоку я видел ее изящный профиль — она выглядела как чешская сказочная принцесса.
— Ну, это если у вас два талона. Один талон — один рацион.
Женщина на раздаче помогла ей разобраться с талонами.
— Вот повидло, но ассортимента нет — только клубничное, вот масло или маргарин, а вот это отоваривается только раз в неделю, — это талон на кофе. У вас ведь есть дети?
— Откуда вы знаете? — Она провела рукой по волосам, стерев мелкие капельки, — теперь ее волосы были просто мокрыми, перестав быть волосами принцессы. У принцесс не бывает детей.
— По талонам на молоко — одинокому взрослому столько молока не дают. — Женщина на раздаче с удовлетворением засопела, отвернулась и принялась упаковывать продукты.
— Чайную колбасу или ветчину?
— Чайную колбасу, пожалуйста.
— Сахар и соль нужны?
— Да, пожалуйста, у нас уже все это кончилось.
— Растительное масло?
— Да.
— Сможете вы все это унести?
— Конечно, смогу.
— Если нет, вот этот молодой человек вам поможет. — Женщина подмигнула мне из своего окошка, а молодая дама обернулась. На ее лице мелькнула улыбка.
— Ах нет, не беспокойтесь, помощь не требуется.
— Вот я все вам упаковала в одну коробку, так вам будет удобней нести. — Раздатчица пододвинула вперед картонную коробку, дама взяла ее, рассыпаясь в благодарностях, как, наверное, поступил и я, когда был здесь в первый раз. Глядя ей вслед, я заметил, как намокшее летнее платье прилипало у нее к икрам и странным образом сковывало ее движения, ей удавалось ступать лишь мелкими шажками. Я благодарить не стал. В конце концов продуктами нас одаривала не эта женщина на раздаче, — как я предполагал, за эту работу ей платили. У нее была работа и торжествующая, покровительственная улыбка служащей, которая соединяет приятное с полезным и помимо месячного оклада снова и снова получает выражения благодарности от новоприбывших. Я вручил ей свои талоны.
