Хуан Мильяс - У тебя иное имя

— Как и ваши с Лаурой отношения?

— Вот именно: как наши с Лаурой отношения. Хотя здесь мне нужно быть осторожнее: в прошлое воскресенье она вдруг перестала быть Тересой, но может в любой момент опять стать ею — это не зависит ни от нее, ни от меня.

— И от кого же тогда это зависит?

— Сие есть тайна, связана она с другою стороной реальности, которую мы не можем видеть и которой не можем управлять. Если бы то, что происходит со мной, происходило с героем рассказа Орландо Аскаратэ, то все зависело бы от автора. Впрочем, нет: у меня такое впечатление, что кто-то диктует этому парню то, что он пишет. Попробую объяснить по-другому, и, может быть, вы меня поймете. Я влюбляюсь в женщину, когда думаю, что в ней есть нечто, чего нет у меня, но на что я, тем не менее, имею право. На самом деле мне кажется, что каждая из женщин, на которых я смотрю, обладает фрагментом чего-то, что принадлежит мне. И если случайно в одной из них обнаруживается сразу несколько таких фрагментов — я влюбляюсь. Само собой разумеется, они и понятия не имеют, что владеют моей собственностью. И Лаура не догадывается, что в ней живет Тереса — живет в ее жестах, в ее глазах, в ее голосе, в том, наконец, как рассыпаются ее волосы, когда она кладет голову мне на грудь. Но проходит время, отношения достигают определенной точки, и то, что казалось явным и очевидным, неотъемлемо присущим моей возлюбленной, вдруг исчезает, испаряется и таким же неожиданным образом появляется в другой женщине. И тогда женщина, которую я любил, становится плотной и бесцветной. В ней может еще теплиться какая-то искра, оставаться крохотный осколок того, чем обладала она прежде, но мне этого недостаточно. Мне нужно все или ничего. Иногда мне кажется, что женщины, владеющие тем, что принадлежит мне, передают это друг другу, чтобы свести меня с ума. То, что я сейчас сказал, может показаться вам чушью, но дело обстоит именно так: у женщин есть общие интересы, которые для нас, мужчин, недоступны, они делятся секретами, которые не должны достигать мужских ушей. В последние дни, лежа в постели с Лаурой, я каждый раз думал о том, что ее влагалище соединяется тайными протоками с влагалищами всех женщин, какие были, есть и будут. И каждый раз, входя в нее, я чувствовал, что вхожу в широкую реку, образованную слиянием всех этих потоков.

— Вам известно, что такое бред?

— Это то, что я вам сейчас рассказываю. Но вот в чем дело: бредом можно счесть что угодно. Все зависит от того, под каким углом зрения смотреть. Одно очевидно: женщины, нравится нам это или нет, сообща владеют тем, что является и нашей собственностью. Некоторые из них — те, в которых я обычно влюбляюсь, — умеют лучше хранить то, что ищем мы все, хотя и каждый по-своему. Тереса, к примеру, была чудесным сосудом для хранения совокупностей и для хранения абсолютного. И Лаура тоже: в ней могут уживаться, не мешая друг другу, пятьдесят тысяч разных женщин.

— Вы бредите сознательно. Если так пойдет дальше, то мы, как вы сказали в начале нашей беседы, никуда не придем. Все, что вы наговорили с той минуты, как начался сегодняшний сеанс, есть не более чем дымовая завеса, за которой скрывается ваш страх: вы боитесь разобраться в том, что с вами происходит.

— Бредить сознательно... — задумчиво повторил Хулио, глядя в потолок. Интересное словосочетание. Если бы такое сказал я, вы бы тут же к моим словам прицепились: усмотрели бы в них новую тему для психоанализа. Но я действительно собирался рассказать вам кое-что забавное. В прошлую субботу мне в голову пришла идея нового романа, в котором вы являетесь одним из персонажей. Я уже начал его писать. Речь в нем идет об одном человеке, который, как и я, ходит на сеансы психоанализа к человеку, похожему на вас, и который влюбляется в женщину, похожую на Лауру. В конце концов оказывается, что Лаура — жена психоаналитика, то есть ваша жена. И вот, начиная с этого места, повествование может развиваться в разных направлениях.

— И в каких же? — тон Карлоса Родо стал чуть менее нейтральным, чем обычно.

Хулио вкратце изложил основные варианты.

— Карлос Родо дополнил: “Мне кажется, вы упустили из виду еще одну возможность”.

— Какую? — удивился Хулио.

— Психоаналитик и его жена понимают, что происходит, а пациент — нет.

— Ну!.. Эту вероятность я исключил, поскольку я в данном случае являюсь не только рассказчиком, но и главным героем, и, сами понимаете, не хочу выставлять себя дураком. И к тому же такой поворот сюжета завел бы повествователя в тупик: ни один психоаналитик не станет играть в подобные игры. Если, конечно, речь идет о профессионале, таком, как вы — а персонаж романа, который я собираюсь написать, очень на вас похож. В жизни такие ситуации могут встречаться, а вот в литературе — никогда.

— Это почему?

— Просто жизнь полна невероятных происшествий, которые являются отличным материалом для газетных репортеров, потому что, насколько бы невероятными они ни казались, они являются свершившимся фактом. Однако те же самые происшествия в романе будут выглядеть фальшиво. Законы правдоподобности различны для реальности и для художественной литературы,

— И на каком же из вариантов вы в конце концов остановились?

— В этом-то и проблема: любой из них хорош в качестве завязки сюжета, но ни один ни ведет ни к чему.

— Похоже, сегодня ничто не ведет ни к чему.

— Я хочу сказать, что, сколько бы я ни думал, не могу найти достойного финала ни для одного из вариантов развития сюжета. Точнее, любой из них ведет к развязке, которой мне хотелось бы избежать. И сейчас вам полагается спросить меня, что это за развязка.

— И что это за развязка? — не заставил себя ждать Карлос Родо.

— Преступление.

— Какое именно преступление?

— Преступление на почве страсти, но интеллектуальное по форме. Преступление, от которого выигрывают оба любовника, и притом настолько безупречное, что у них даже не возникает чувства вины.

— То есть жертвой должен стать я? — мрачно произнес сгусток Карлоса Родо.

— Я не ожидал, что вы примете историю так близко к сердцу. И я вам за это очень благодарен.

— Я просто пытаюсь объяснить, что сюжет вашего романа, скорее всего, лишь скрытое проявление агрессии, которая направлена на меня и которую вы не решаетесь продемонстрировать открыто.

— Это было бы слишком простое объяснение. Я сознаю, что вы воплощаете для меня целый ряд наделенных властью людей, связь с которыми я до сих пор не могу разорвать. Но, насколько я понимаю, одной из ваших задач как психоаналитика и является воплощать в себе этих людей. А сейчас, если вы не возражаете, вернемся к разговору о моей работе, а я — напоминаю — писатель.

— Вы уверены, что вы писатель?

— Уверен, доктор. Быть писателем — значит иметь особый темперамент. Писатель в чистом виде — это тот, кто за всю жизнь не написал ни строчки: лучше не давать себе возможности потерпеть поражение в том, что для тебя важнее всего на свете.

— На предыдущих сеансах вы говорили совсем другое. Вы говорили, что невыносимо страдаете от того, что не можете писать.

— Наверное, был в плохом настроении. А сегодня у меня настроение прекрасное.

— Можно узнать почему?

— Не знаю, возможно потому, что я начал писать роман. Или потому, что предчувствую: в скором времени что-то должно произойти. А может быть, причина в другом: выйдя от вас, я пойду в парк, встречу там Лауру, и она, вполне вероятно, догадается, что я больше не влюблен в нее.

— Для вас это означает свободу?

— Думаю, да. Это позволит мне уделять больше времени моему роману. Нельзя одновременно писать и жить, нельзя быть одновременно писателем и персонажем.

— И почему нельзя?

— Не могу объяснить. Нельзя, и все.

— Вы говорили о предчувствии. О том, что что-то должно произойти. Что вы имели в виду?

— У меня такое бывает. Я замечаю едва уловимые признаки событий, уже имевших место в других измерениях, но еще не нашедших отражения в нашем. Например, что мой отец скоро умрет, или что, вернувшись домой, я найду на столе уже написанный роман.

— Какой из этих вариантов вы выбрали бы, будь ваша воля?

— Это неправильная постановка вопроса. Эти события являются единым целым.

— Хорошо, вернемся к тому, о чем говорили раньше. Вы утверждали, что не хотите, чтобы развязкой романа стало преступление. Но вы не объяснили почему.

— Это банально. С определенной точки зрения сюжет моего романа можно рассматривать как комедийный: в нем наличествует любовный треугольник и существует много возможностей для создания запутанных, двусмысленных и при этом очень смешных положений, если читатель ждет именно этого. А если я добавлю сюда преступление, то выйду за рамки водевиля и окажусь в жанре детектива. Получится неоправданное скопление малых жанров.

— Итак: преступление не выход из конфликта?