Кристин Валла - Мускат
— А вот и наша студентка-литературоведка, — шутливо приветствовал ее капитан.
— Это ты?
— Я. Кто же еще?
Она подошла к нему и почувствовала, как у нее запылали щеки.
— Надо же, такое совпадение! — сказала она.
— Никакое не совпадение. Я сижу тут уже три часа.
— А-а…
— Я позвонил на факультет. Мне сказали, что у литературоведов сегодня экзамен.
— И ты специально пришел, чтобы сидеть и ждать меня?
— Да.
— Гляжу, у тебя сегодня обувка получше.
— Сегодня купил. Тебе нравится?
Он выставил перед нею свои коричневые ботинки.
— Да.
— И о чем же ты сегодня писала?
— О разных великих писателях мировой литературы.
— Скажи, а почему ты не пишешь сама?
— Мне не о чем особенно писать.
— Неужели?
— Правда. Ну, что я такого особенного видела.
Он улыбнулся и встал со своего места. По дороге на улицу, он открывал перед ней двери и пропускал ее вперед чуть дотрагиваясь сзади до ее талии легким прикосновением, которого она почти не ощущала сквозь дубленку.
— Ты и прожила-то не так еще и много.
— Да я хоть сто лет проживу, все равно, наверное, не сумею написать об этом книгу, — сказала она.
— Ну, тут я не могу судить. Я-то книг не читаю.
— Ты не читаешь?
Он мотнул головой и поддел носком башмака снег, легкой порошей, покрывавший площадку автомобильной стоянки.
— Я не читаю романов.
— А как насчет «Старика и моря»?
— Ну, это как раз чуть ли не единственная книга, которую я прочел. Потому что о море. И потому что такая короткая.
Он негромко засмеялся.
— С этим мне повезло, — добавил он после паузы.
Клара Йоргенсен посмотрела на него тем внимательным взглядом, каким обычно разглядывают музейные экспонаты.
— А что же ты читаешь? — спросила она.
— Про путешествия, — ответил он.
— Про настоящие, которые были в действительности?
— Да. Это главное. Когда они настоящие.
— Но действительность так скучна, — вздохнула она.
— Не скажи! Тут важно, какая именно действительность тебя окружает.
Она немного потрясла головой, так что едва не уронила с головы черную шапочку с козырьком.
— Думаю, что о книгах тебе по большому счету нечего сказать, — высказала она свое суждение.
— Это так, — согласился он и покосился на нее сверху вниз. — Но, может быть, я могу кое-что другое?
— Ну? — откликнулась Клара Йоргенсен.
— А вот что, — продолжал капитан. — Я могу дать тебе то, о чем ты сможешь потом написать.
Три дня подряд Уильям Пенн водил Клару Йоргенсен обедать в рестораны, каждый раз в какой-нибудь новый. Она ожидала его прихода в родительской гостиной, напустив на себя безразличный вид, потому что подозревала, что он стремится к ее обществу только от скуки, из-за того, что для яхты сейчас не сезон. Родителей очень интересовал этот человек, приезжавший за ней в черном отцовском автомобиле, но она никогда не успевала ответить на все их вопросы и, едва звенел звонок, с немного недоверчивым выражением кидалась на лестницу и мчалась вниз. Не добившись ответов, Кнут и Ингеборг Йоргенсен довольствовались тем, чтобы следить из окна, как их дочь удаляется через площадь в компании высокого и хорошо одетого господина, который всегда успевал распахнуть перед ней дверцу машины, когда она собиралась садиться. Пока они ехали, Клара Йоргенсен обычно не отрываясь глядела на его руки — большие рабочие руки, истертые до мозолей о канаты и задубевшие от соленой морской воды. Порой ее одолевало желание дотронуться до них, чтобы вновь ощутить тепло, которое излучали эти ладони сквозь толстую кожу и которое она почувствовала в тот единственный раз, когда он прикоснулся к ней в самолете.
Она любила слушать его рассказы. Чаще всего в них шла речь о лодках и парусах. Уильям Пенн проплавал всю жизнь. В детстве отец брал его с собой на сделанном собственными руками ялике, а когда мальчику исполнилось пятнадцать лет, он получил свою первую скромную лодку. В школе у Уильяма Пенна дела как-то не заладились, и в шестнадцать лет он нанялся матросом на танкер и совершил одну за другой две кругосветки. В восемнадцать лет он получил от своего сверстника предложение расстаться с девственностью в шанхайском борделе, но, испугавшись, отказался. Потом, вернувшись домой, он долго носил в душе идеальный девичий образ, но девушки этой так и не встретил. Вместо своей идеальной мечты он переехал жить к дочери учителя труда и провел с нею два года. Это была одна из трех его более или менее длительных связей, последняя из которых продлилась пять лет и закончилась тем, что он загорелся безумной идеей отправиться на Карибское море и поселиться там на каком-нибудь богом забытом острове.
На четвертый день Уильям Пенн пригласил Клару Йоргенсен в оперу. К театру капитан был равнодушен, но ему нравилось слушать, как оперные дивы поют итальянских классиков. Клара Йоргенсен пыталась понять, о чем поют эти пышнотелые дамы, но скоро отчаялась что-нибудь разобрать. Глянув искоса на капитана, она увидела, что по его обветренным щекам текут слезы.
— Капитан! — окликнула она его шепотом. — Ты плачешь.
— Я знаю, — отозвался он. — Это ее голос. Он такой красивый!
Клара Йоргенсен посмотрела на сопрано, изливавшее в пении свою скорбь, и лоб ее прорезали глубокие морщины.
— Выше нормы? — шепотом спросила она.
— Да. Это что-то исключительное.
Клара Йоргенсен еще сильнее наморщила лоб. Она осознала вдруг, что завидует этой даме на сцене, которая может заставить мужчину плакать и запросто сказать, что она что-то исключительное. Клара Йоргенсен подумала, что не может припомнить случая, когда кто-нибудь вот так плакал из-за нее.
— Мне не разобрать, что она поет, — сказала она шепотом.
— Конечно, — улыбнулся капитан. — Это и не нужно понимать.
Клара Йоргенсен тихонько засопела и почувствовала неожиданное облегчение, когда девица с папильотками вдруг медленно опустилась на пол, испустив дух на самой высокой ноте. Капитан быстро закрыл лицо руками и тихо засмеялся.
После представления они отправились вместе в Оперный Пассаж, где русский квартет исполнял на гигантских духовых инструментах рождественские песни. Уильям Пенн спокойно надел свой шарф на шею Клары Йоргенсен, увидев, что она замерзла. Затем закурил сигарету, затянулся, придерживая ее своими грубыми пальцами, и взглянул на свою спутницу с улыбкой во все лицо.
— Понравилось тебе? — спросил он.
— Красиво, но непонятно, — отозвалась Клара Йоргенсен.
— Точно. То-то и есть! Я не имею ни малейшего представления, в чем там дело, но посмотри, какие у меня красные глаза!
Глядя на него, она невольно улыбнулась непослушными, как всегда, губами.
— А ты отчего могла бы заплакать, Клара Йоргенсен? — спросил он ее.
— От слов, — ответила она.
— Придется мне поучиться более красноречиво выражаться, — сказал он.
— А мне тогда придется научиться петь.
Он весело засмеялся и осторожно наклонил к ней голову. И вот уже забытая сигарета, выскользнувшая из его пальцев, дымится на земле, а Уильям Пенн, склонившись к Кларе Йоргенсен, целует ее в губы.
В минуту, когда старый год кончался, переходя в следующий, Клара Йоргенсен стояла, опершись на решетку балкона, выходившего на дворы старинных домов улицы Бьеррегордсгате. Небо над головой осветилось россыпью ракет. Рядом с ней все поднимали бокалы и поздравляли друг друга с Новым годом, с неба шипя падали звезды, кто-то, не жалея горла, громко выкрикивал на морозе новогодние пожелания. Кто-то, протискиваясь мимо, останавливался на ходу и торопливо чмокал ее в щечку, она вздрагивала от этих прикосновений. Крепко стиснув пальцами старинные перила, Клара Йоргенсен глядела вверх, запрокинув голову, и в ее зрачках мерцало огненное представление, разыгрывавшееся над головой.
— Ты что-то совсем притихла, Клара, — обратился к ней молодой человек, проходивший мимо с двумя бокалами шампанского. Это был друг детства, один из тех, кого она знала очень давно.
— Я всегда тихая, — сказала она.
— Да, но сегодня ты еще тише, чем всегда.
— Я подумала об одном человеке, без которого мне грустно.
— Надо же! Это для тебя что-то новенькое!
— Но это ведь здорово, правда?
— И кто же он?
— Он плавает в море.
— Вот сейчас?
— Нет.
— Где же он тогда?
Она вздохнула и слабо улыбнулась:
— Не здесь.
Затем она взяла протянутый ей бокал, закурила длинную черную дамскую сигарету и выпила с приятелем в честь Нового года. На мгновение у нее мелькнула мысль, не посоветоваться ли с ним о предмете своей грусти, но тут же подумала, что он наверняка скажет, что капитан для нее слишком стар, и это будет не тот совет, который ей хотелось бы услышать. Они еще постояли в тишине на балконе, и Клара Йоргенсен думала о том, что Уильям Пенн ей сегодня не позвонил, хотя после Рождества звонил каждый день. Без этого звонка жизнь для нее стала пустой и бессмысленной. И в этот миг Клара Йоргенсен поняла, что влюбилась в Уильяма Пенна. Тогда она вздохнула при мысли о том, что если он и завтра не позвонит, то и следующий день окажется таким же скучным и ей останется только ждать следующего дня.
