Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки
Внутри стоял стол из грубых досок, на которых в беспорядке высились коробки, горшки и ящики с разной зеленью. Низко подвешенные лампы, заливали грядки ровным светом.
— Милости прошу к моему шабашу.
Оглядевшись, Майка подумала, что дружными эти грядки вряд ли назовешь. Все росло и топырилось, — но не слаженным и красивым зеленым хором, как это бывает в природе, а вразнобой. Рядом с живым и зеленым торчало совсем бурое, а краснота соседствовала с тоскливой жухлостью. Казалось, осень смешалась с летними красками, превратив два прекрасных времени года в нечто одновременно-жутковатое. Здесь тебе и сочность июля, и умирание стылого ноября…
Майка чувствовала себя здесь лишней, а мастер, пыхтя трубкой, оглядывал растительный кавардак так заинтересованно, словно тот — живее всех живых.
Алексей Лысиков исполнял свой непростой замысел.
— Тут у меня озимые и яровые зреют. Там разнообразные специи. Рядом тыква золотая, редис наливной, кукуруза малорослая. Здесь полынь цветет, лебеда ликует, бурьян кудрявится. А вон видишь кружевные листики?
— Вижу! — обрадовалась Майка, разглядев знакомый контур. — Это петрушка. Ой, а вон укроп веничками мохнатится! Да и лук тоже там! Почти, как дома в холодильнике!
— Ну-с, раз-два, взялись! — мастер вручил Майке лейку, а сам удалился туда, где сорнякам было особенно вольготно.
Взялись.
«Дорогие мои сорняки!»
Майка поливала растения и старалась не дышать.
Едкая смесь, выпадавшая из лейки, пахла так, что если бы не пример Алексея Лысикова, она в один момент забросила бы и громоздкий сосуд, и вредные сорняки, которые не торопились окультуриваться. Перевоспитание трудных растений давалось Майке нелегко.
— Эк, незадача, — сокрушался на другом конце мастер. — Стручки гороховые сохнут, а чертополох знай себе, цветет и пахнет. Злое, гадкое семя. Ну, ничего, я тебя еще научу праведной жизни. Не на того напал.
— У вас уже получилось? — пыхтя с лейкой, спросила Майка. — Ну, хотя бы разок…
— Что? — отозвался из растительных дебрей Алексей.
— Это самое… В корень зрить… Ну… — запутавшись в словах, девочка смущенно умолкла.
— Коренное воспитание сорняков, — договорил за ребенка взрослый. — Рано еще об успехах судачить, я всего два десятка лет огородничаю.
Майка оторопела: эксперименту в два раза больше, чем Майке, и никакого толку?
— Когда же будет не рано?
— Миллионы лет сорняк в сорняк превращался, что ж ты думаешь, его за пару десятилетий окультурить можно?
— Так вы же не можете жить миллионы лет, — сказала Майка. Огородничать ей нравилось все меньше и меньше.
— Я еще в своем уме, — признал он. — За миллионы лет заскучать можно до смерти. Нет, уж, спасибо, мне и пары тысяч хватит.
— А зачем перевоспитывать плохое, если можно воспитывать хорошее?
— И ты туда же! — он грохнул. — Все путей легких ищете, как будто иных нет. Вон все восхищаются, что редкий оранжерейный цвет вырастили, а делов-то! Семечко посадил, да ухаживай себе потихоньку. А ты попробуй, возьми негодную былинку, да взрасти из нее хоть масенькую красоту. Тоже мне… Нашли козла отпущения! Придумали сорняк главным врагом считать и радуетесь!
— Да-да, они тоже красивые бывают, — поспешила согласиться Майка. — Когда мы в Сочи ездили, я любила зарисовывать разные поля.
Она надеялась, что ее лирическое воспоминание вернет мастеру прежнее дружелюбие.
— Не согласен. Сорняк есть сорняк, как его не малюй. Трудиться надо. Пот проливать. Спину гнуть, — мастер завозился в траве с удвоенным усердием.
Надо так надо — Майка продолжила разливать едкую вонь.
Не отвлекаясь на болтовню, задумавшись, девочка поймала интересную мысль. Не мысль даже, а крупную убежденность: сорняки пьют жизнь не из земли, а из соседей. Вот бедные огурцовые побеги вроде бы еще хорохорятся, но даже несмышленому глазу ясно, что скоро они сдадутся на милость победителя. В отличие от Алексея Лысикова, жить культурному овощу осталось не пару тысяч лет, а всего лишь неделю-другую.
Из зарослей сорной травы на Майку полился дивный густой бас:
— Распустились мои сорняки, — низким голосом запел Леша лирическую песню, —
Незаметно, как это бывает.И уже с чьей-то легкой рукиЛебеду «злой бедой» называют.
И недобро косится бурьян,Дикой тяги не переборов.Для меня важен каждый изъянНепокорных моих сорняков…
Сорняки вы мои, сорняки!
— на всю каморку затянул он припев, —
Я повыведу дикость лихую!Дорогие мои сорняки,Я привью вам привычку иную.
Лысиков ненадолго умолк, а девочке показалось, что разноцветные заросли ожили, закачались в такт проникновенным словам, заставляя воздух вибрировать нежными гитарными переборами… «Дзынь-брынь», — сообщали они что-то особенное.
— И совсем не его в том вина, —
продолжал великан чувствительную песню, —
Что сорняк трын-травой уродился.Лихолетья прошли времена.Окультуриться шанс появился.
Ваши станут добрей семена.И огня никому не задуть —И прославятся тех имена,Кто наставил вас на верный путь…
Тут уж Майка не могла не поддаться общему настроению.
— Сорняки вы мои, сорняки! —
вместе с мастером Лешей запела она, —
Я повыведу дикость лихую!Дорогие мои сорняки,Я привью вам привычку иную…
Каморка полнилась созвучными чувствами, а былинки мастера-фантазера колыхались музыке в такт…
Спелись.
Топор дровосека
…Стена с нарисованным ночным небом вернулась на прежнее место. Майка Яшина и Алексей Лысиков вновь очутились в захламленной мастерской, перед креслицем непонятного предназначения.
— Что ж, детка, поработала, погорбатилась на чужого дядю, теперь твой черед заказы делать, — весело объявил мастер.
— А спросить можно?
— Давай.
— «Выход из себя» для кого делается?
— Для дароносцев.
— Для детей? — Майка не поверила своим ушам.
— И для них тоже, — Лысиков поморщился. Разговор, кажется, побежал в ненужном для него направлении. — Иногда приходится. Нам замеры крайностей нужны. Чтобы знать, где дар, а где все остальное. А ты поди пойми, если дароносец ленив, как медведь в спячке. Неохота ему выказывать себя во всей полноте, и хоть ты пополам тресни. Вот и вынуждаем.
— А давайте мы тоже устроим бурю в стакане воды?! — с азартом предложила девочка.
Уроков химии у Майки еще не было, и она не могла знать, чем это пахнет.
— Какая хитрая! — сказал Алексей. Уж он-то не раз обжигался. — А если опять жахнет? Потеряешься. Никаким фонарем тебя не найдем.
— Ну, вы же нашлись, — возразила она.
— Мне что, я к тяготам привычный, — мастер Леша попыхал трубкой, выгоняя на волю целое стадо дымчатых козликов. — А тебе нельзя. Извиняй, детка, не могу я «Выход из себя» сварганить. Полномочиями не вышел. Да и к чему? Твой случай, кажись, ясный.
— Какой? — девочка замерла.
— Такой, что прям секир-башка.
Из угла на Майку понесся топор.
Девочка взвизгнула, а холодное оружие, запущенное словом мастера, повисло в полуметре от ее головы.
— Нравится? — спросил великан.
— Не очень, — призналась Майка.
Она шагнула к топору и коснулась его лезвия. Надо же, бритвенной остроты.
— Топор, как топор. Только летающий, — тряхнула девочка косичками, не желая выглядеть трусихой.
— Да, староват друг. Сейчас другие стали делать. С мотором, сверхзвуковыми имитаторами, а он не такой.
— А зачем нужны летающие топоры?
— Затем же, что и другие доносчики. Чтобы благую весть доносить. Какой дар, такой и доносчик. Жукова Власа знаешь?
— Не знакомы.
— Не знаешь Жукова? — Алексей не поверил. — Самого знаменитого дровосека планеты? Чемпиона? Он же самого Баньяна заокеанского перерубил!
— Как перерубил? — испугалась Майка.
— На спор. Таких дров наломал, что ихний лесоруб весь от зависти зеленый был. Наш человек. Еще таким вот шпингалетом был, шесть годков, а топор в его руках летал, как пушинка. Гений, иначе и не скажешь. А ведь думали, конец мальцу, не спасем.
— Болел?
— Плакал. Детям же топоров не доверяют. Думали, дурачок.
— Кто думал? — Майка совсем запуталась.
— Родители, кто ж еще. Не видели в нем таланту никакого, пришлось нам помочь. Топорик ему призывающий смастерили, на «Блюбке» проверили — все честь по чести. Первый сорт.
