Курт Воннегут - Фокус-покус

– Что бы там ни было, сэр, – сказал я, – давайте послушаем. Начинайте.

Так он и сделал. Он сказал, что многие его друзья сами учились в Таркингтоне или посылали сюда своих детей, так что он давно был наслышан о замечательных успехах этого учебного заведения в обучении детей с ограниченными возможностями, прежде чем решился доверить нам свою дочь. На его свадьбе был шафер и подружка невесты, некогда получившие свидетельство об окончании курса Искусств и Наук в Сципионе. Шафер стал Послом в Исландии. А подружка невесты – членом Совета Директоров Чикагского симфонического оркестра.

Он считал, что в высшей степени нетрадиционные методы Таркингтона найдут широкое применение в чрезвычайно переполненных городских школах нашего округа, и он собирался поговорить об этом, когда получше ознакомится с условиями обучения. Кстати, в Таркингтоне на 1 учителя приходится 6 учеников, а в городских школах – 65.

Я помню, тогда была организована настоящая кампания, с целью заставить японцев скупить городские школы, как они скупили тюрьмы и больницы. Но японцы не такие дураки. Их в школы для никому не нужных детей никому не нужных родителей калачом не заманишь.

Он еще сказал, что намеревается написать книгу о Таркингтоне, под названием «Маленькое чудо на озере Мохига», или «Обучение неспособных к обучению». Поэтому он снабдил свою дочку портативным магнитофоном и велел ей ходить по пятам за лучшими учителями – записывать, что они говорят и как они говорят. «Я хотел узнать, что именно делает их такими хорошими учителями, профессор Хартке, не акцентируя внимание на том, что их самих изучают, – сказал он. – Я хотел, чтобы они оставались такими, как есть, без ретуши, и чувствовали себя совершенно непринужденно».

От него я впервые и услышал про магнитофончик. Эта жуткая новость объяснила поведение Кимберли, я понял, почему она все вынюхивала, вынюхивала. Однако Уайлдер избавил меня от тщетных попыток вообразить, что могла подслушать Кимберли со своей техникой. Он ткнул пальцем в кнопку диктофона, стоявшего рядом, и я услышал свой голос – я говорил Полу Шлезингеру, как я полагал, конфиденциально, что на нашей планете есть две самых ходовых валюты – Иена и минет. А ведь это было перед началом учебного года, еще и занятия не начинались! Шла Неделя Ориентации Новичков, и я как раз сообщил новичкам 1994 года, что торговцы и ремесленники в городке предпочитают оплату в японских Иенах, так что они могут попросить своих родителей выдавать им на карманные расходы Иены.

Еще я им сказал, чтобы они никогда не ходили в кафе «Черный Кот», потому что горожане считают его своим клубом и не любят посторонних. Это было единственное место, где горожане могли забыть о своей постоянной зависимости от богатеньких детишек на холме, но этого я им не сказал. Не упомянул я, разумеется, и о том, что там частенько околачиваются незарегистрированные проститутки, и в прошлом из-за этого было несколько вспышек венерических заболеваний.

Я объяснил новичкам просто и доходчиво: «Таркингтонцсв в городке примут с распростертыми объятиями везде, только не в кафе „Черный кот“.

Если Кимберли и записала этот добрый совет, ее папаша мне его прослушать не дал. Он не дал мне послушать и ответ Шлезингера, а это было во время перерыва, за чашкой кофе. Именно то, что он сказал, и заставило меня назвать два самых популярных вида валюты на планете. Он меня спровоцировал.

Насколько я помню, он сказал:

– Они предпочитают оплату в Иенах?

Он был в Сципионе таким же новичком, как ученики, и мы с ним только что познакомились. Я не читал ни одной его книги, и, насколько мне известно, никто на факультете его не читал. Его выбрали Приглашенным Литератором в последнюю минуту, и он пришел на мое вводное занятие просто потому, что делать ему было нечего и он чувствовал себя одиноким. Ему вообще не полагалось там быть, старой развалине! Сидит среди подростков, как будто он тоже богатенький юнец, который оказался первым с конца на проверке Способностей к Обучению, а сам им в дедушки годится!

Он же участвовал во 2 мировой войне! Старик, глубокий старик.

И я ему ответил:

– На худой конец, они возьмут и доллары, только тогда на всякий случай запаситесь ручной тачкой.

И он меня спросил, можно ли торговцам и ремесленникам предложить вторую валюту, минет. Он употребил народное выражение, несколько более красноречивое.

А запись на пленке началась как раз с этого места. Я, как будто без всякой причины, ответил шуткой (только в записи это как-то не тянуло на шутку) – я сказал, что на самом деле весь мир можно прибрать к рукам, если у тебя есть Иены или ты готов на минет.

14

Так что в течение одного часа меня дважды обвинили в цинизме, а я тут был ни при чем – циником-то был Пол Шлезингер. А он уже отбыл в Ки-Уэст, стал недосягаем для возмездия, как и для безработицы – она ему не грозила ближайшие пять лет, пока ему будут выплачивать Стипендию Гения от Фонда Макартура. Я пошутил насчет Иены и минета, просто желая подбодрить нового знакомого. Я поддакивал ему, чтобы он чувствовал себя в чужом заведении, как у себя дома.

Если уж на то пошло, то Профессор Дэмон Стерн, декан Исторического факультета, самый мой близкий друг (из мужчин), говорил о нашей стране так же плохо, как мы со Шлезингером, причем во всеуслышание, на лекциях, каждый божий день. Я часто сиживал на его лекциях, хохотал и аплодировал. Правда может быть ужасно смешной, чудовищно смешной, особенно когда речь идет об алчности и лицемерии. Наверно, Кимберли записала и его слова и дала их прослушать своему папочке. Почему же тогда Дэмон не стоит здесь рядом со мной?

Пожалуй, все дело в том, что он паясничал, а я нет. Он хотел, чтобы в его присутствии студенты чувствовали себя хорошо, а не плохо, поэтому все зверства и глупости, о которых он рассказывал, всегда происходили в далеком прошлом. И студентам оставалось только покатываться со смеху.

А мы со Шлезингером говорили о второй половине 20 века, о времени, которое нанесло обоим глубокие физические и нравственные увечья, а уж над этим смеяться мог разве что социопат.

Да и я бы, пожалуй, тоже мог сойти за комедианта, если бы Кимберли записала только мои слова про Иены и минет. Это был здоровый юмор, местная шутка Долины Мохига, после того как японцы прибрали к рукам тюрьму на том берегу озера и местные жители стали интересоваться относительной ценностью разных валют. Японцы были готовы платить как в долларах, так и в Иенах. Обычно это касалось мелких расходов, на хозяйственные товары или на туалетную бумагу, в общем, на мелочи, которые нужны были поскорее, их обычно заказывали по телефону. А крупные партии припасов в тюрьму доставляли конторы, принадлежавшие японцам, из Рочестера, или из более дальних мест.

Поэтому в Сципионе и начала входить в обращение японская валюта. Однако представители тюремной администрации или охраны в городке почти не показывались. Они жили в бараках к востоку от тюрьмы, и их жизнь оставалась такой же невидимой для обитателей нашего берега, как и жизнь заключенных.

Люди на нашей стороне озера, если они вообще думали о тюрьме, до той ночи, когда заключенные вырвались на свободу, были довольны, что там всем заправляют японцы. Новые владельцы свели потери от халатности или коррупции практически к нулю. За наказание преступников нашего штата они брали всего 75% той суммы, которую штату приходилось выкладывать раньше за те же услуги.

Местная газета, «Страж Долины», послала туда репортера, разнюхать, что же японцы делают иначе, чем раньше. Они по-прежнему возили заключенных в железных ящиках и показывали старые телепередачи, в том числе и новости, по случайному выбору, зато круглосуточно. Самая большая перемена заключалась в том, что Афины впервые в своей истории были свободны от наркотиков и состоятельным заключенным разрешали за деньги кое-какие поблажки. Охрану было очень непросто одурачить или подкупить – по-английски они почти не понимали и мечтали только об одном – чтобы поскорее кончились 6 месяцев их заморской службы и их отправили бы домой.

Обычный срок службы во Вьетнаме был в два раза длиннее, и сама служба в 1 000 раз опаснее. Кто станет винить образованных людей, имеющих руку в правительстве, за то, что они остались дома?

А еще одно маленькое японское новшество, о котором репортер не упомянул, заключалось в том, что охранники носили хирургические маски и резиновые перчатки на любом посту, даже на сторожевых вышках или на стенах тюрьмы. Разумеется, это делалось не ради того, чтобы не внести инфекцию при операции. Это должно было обеспечить им полную гарантию того, что они не привезут с собой на родину жуткую заразу, полученную от здешнего жуткого контингента.