Пелам Вудхаус - Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)
Аврелию это не умиротворило.
— Не знаю, что на тебя нашло, — сказала она, надув губы, — но за две последние недели ты жутко переменился. Прежде ты был самым веселым из балбесов, когда-либо носивших штиблеты, а теперь ты ну прямо какой-то император Занудья. Ты даже больше не имитируешь курицу!
— Дело в том, что невозможно как следует изобразить курицу, снесшую яйцо, когда сердце обливается кровью из-за распятого пролетариата.
— Чего-чего?
— Распятого пролетариата.
— А что это такое?
— Ну… э… Это, как бы поточнее сформулировать… Это распятый пролетариат.
— Но ты же не узнаешь распятого пролетариата, даже если тебе его подадут на вертеле под майонезом.
— А вот и нет! Медоуз посвятил меня во все тонкости. Все это, если хочешь знать, сводится к тому, что некоторые типусы — например, я — имеют слишком много наличности, тогда как другие типусы — например, распятый пролетариат — имеют ее слишком мало. Так что р.п. от этого очень даже страдает, если ты понимаешь, о чем я.
— Нет, я не понимаю, о чем ты. Ну да ладно. Будем надеяться, что ты проспишься и завтра забудешь эту чушь. Да, кстати, куда ты поведешь меня завтра обедать?
Арчибальд смутился:
— Мне ужасно жаль, старушенция, но я собирался смотаться завтра в Ист-Ботлтон и познакомиться с распятым п.
— Слушай, — сказала Аврелия сдержанно. — Знаешь, что именно ты будешь делать завтра? Ты придешь ко мне домой и выдашь свою имитацию курицы…
— Но это так мелко! Сэр Стаффорд Криппс[3] куриц не имитирует.
— …и выдашь ее, — продолжала Аврелия, — еще более живо, энергично и азартно, чем обычно. Или между нами все кончено.
— Но пойми же! Сто сорок четыре тысячи ноль ноль шесть семей в Ист-Ботлтоне…
— Тема Ист-Ботлтона исчерпана, — холодно перебила Аврелия. — Я сказала все, что собиралась сказать. Условия тебе известны. Если завтра ко времени закрытия ты не будешь в доме тридцать шесть «А» на Парк-стрит имитировать кур, пока у тебя глаза на лоб не полезут, ищи себе подругу жизни в каком-нибудь другом месте. Так как я сниму свою кандидатуру. Не думаю, что кто-нибудь может назвать меня взбалмошной. Я не капризна, не требовательна, но прах меня побери, если я выйду замуж за человека, которого скоро признают ведущим живым трупом во всем Лондоне.
Ближе к вечеру на следующий день позвонил, призывая своего камердинера, крайне задумчивый Арчибальд Муллинер. Поход в Ист-Ботлтон был очень дорог его сердцу. То есть, сказал бы он, нельзя же любить Массы, держась от них подальше. Он хотел заскочить к ним, побрататься, доказать Массам, что в лице Арчибальда Муллинера они имеют типуса, чье сердце обливается кровью от сочувствия к ним. А если время от времени он не будет навещать их, они и не заподозрят, что существует такой вот Арчибальд Муллинер.
Нет, будь что будет, но отказаться от поездки туда нельзя, никак нельзя. И когда Медоуз вошел, Арчибальд поставил этот вопрос перед ним ребром, объяснив все обстоятельства, и Медоуз разделил его точку зрения.
— Великому Делу требуются свои мученики, товарищ Муллинер, — сказал Медоуз.
— Да, наверное, если подумать хорошенько, — угрюмо согласился Арчибальд. — Хотя я бы не возражал, чтобы ими стала парочка других ребят. Впрочем, ладно, я еду. А если, мой дорогой третий интернационалист, вы принесли напитки, так налейте. Бывают минуты, когда человеку требуется чего-нибудь покрепче.
— Будет сделано, товарищ Муллинер.
— Не переборщите с содовой, товарищ Медоуз, — сказал Арчибальд.
Мой племянник Арчибальд, как и все Муллинеры, по натуре честен и прямодушен и не способен на увиливания и экивоки. Без всякого сомнения, если бы вы спросили его мнение об Ист-Ботлтоне, когда в этот вечер он ходил по его улицам, он без утайки признался бы, что это место слегка его разочаровало. Чересчур светлое, был бы его вердикт, чересчур кипучее, чтоб его! Он ожидал очутиться в уныло-сером аду, а вместо этого оказался втянутым в настоящий водоворот веселого ликования.
По обеим сторонам улиц на крылечках сидели веселые матроны и перекликались, обзывая друг друга по-всякому. Среди помойных ведер дрались бодрые коты. Из переполненных пивных доносились мелодии губных гармоник и песни. Ну а дети, которыми улицы так и кишели, они не только не плакали, прося хлебушка, как его заверили, а прыгали на одной ножке, расчертив все тротуары под «классики». Одним словом, там царила атмосфера, поведал он мне, больше всего напоминавшая атмосферу гала-вечера в Клубе национал-либералов.
Но Муллинера так просто не обескуражить. Арчибальд отправился в Ист-Ботлтон облегчить муки страждущих Масс, и он намеревался облегчать их хоть всю ночь напролет. Несомненно, чувствовал он, среди этих детей, кишащих в поисках наслаждений, отыщется хотя бы одно дитя, которое не отвернет носа от кусочка хлебушка. И вскоре ему показалось, что его поиски увенчались успехом. Он свернул в проулок и обнаружил, что навстречу ему, сосредоточенно пиная жестянку, идет мальчуган, который как будто вполне дозрел до ломтика-другого. Лицо у него было мрачным, он угрюмо сосредоточивался на себе. И если в данный момент он не плакал, прося этого самого, то потому лишь, решил Арчибальд, что взял тайм-аут.
Ухватить дитя за руку и приволочь его в ближайшую булочную-кондитерскую было для Арчибальда Муллинера секундным делом. Он вытащил бумажник и вскоре стал обладателем отличной полуфунтовой булки. Ее он вложил в руки дитяти.
— Хлебушек, — сказал он сердечно.
Дитя отшатнулось. Выражение муки на его лице усугубилось.
— Все в порядке, — заверил его Арчибальд. — Платить не требуется. За мой счет. Бесплатный дар. Одна булка с приветом от А. Муллинера.
Ласково погладив юное чадо по головке, он повернулся, чтобы уйти и скромно избежать слез благодарности, но не успел сделать и трех шагов, как нечто твердое нанесло ему тяжелый удар по затылку. На мгновение ему представились молнии, рушащиеся кровли и взрывы, приканчивающие десяток людей. Затем, взглянув вниз, он увидел булку, катящуюся по сточной канаве прочь от него.
Дело в том, что мальчуган несколько оскорбился. В первую секунду, когда Арчибальд начал его волочить, он предположил, что мой племянник слегка неуравновешен. Затем, обнаружив среди товаров торгового заведения шоколадные батончики, ириски и леденцы на палочке, он чуть повеселел. Все еще пребывая в сомнении относительно здравости ума своего спутника, он рассудил, что леденец на палочке не утрачивает божественного вкуса, даже если дарит его некто чокнутый. И вот тут-то, когда его дух воспарил, этот чокнутый сует ему вчерашнюю булку!
Неудивительно, что он почувствовал себя задетым. Его настроение омрачилось. А когда настроения в Ист-Ботлтоне омрачаются, физические действия следуют почти автоматически.
Ну, Арчибальд сделал, что мог. Он нагнулся, схватил булку, оскалил зубы и, меча молнии из глаз, погнался за дитятей. Он намеревался догнать его и набить ему живот хлебушком, невзирая ни на какие протесты и сопротивление.
Ему все было ясно как дважды два. Указанное дитя нуждается в хлебушке, и оно его получит. Даже если ради этого придется держать его одной рукой за шиворот, а другой впихивать булку ему в рот. История филантропии в лондонском Ист-Энде не знает другого сходного случая, когда богатый филантроп был бы так настроен творить добро и уделять от своего изобилия.
Однако его усилия ни к чему не привели. Жизнь в Ист-Ботлтоне обучает его юных обитателей искусству давать деру. Арчибальд показал очень неплохое время, но на стороне мальчугана было доскональное знание местности. Вскоре он скрылся в ночи, из которой появился, а Арчибальд остался стоять, забыв все прочие эмоции — ибо погода была жаркой, а спуртовал он стремительно — под воздействием настоятельной потребности выпить чего-нибудь прохладительного.
В атмосфере пивного зала есть нечто дарующее успокоение самым возмущенным чувствам. Густой аромат спиртных напитков, веселый гул голосов беззаботных клиентов, спорящих о погоде, правительстве, королевской семье, собачьих бегах, налоге на пиво, боксе, религии и цене бананов, — все это целительнейший бальзам для оскорбленной души. Еще на пороге «Гуся и пикулей» Арчибальд тотчас вновь ощутил благоволение ко всему сущему.
Он понял, что допустил ошибку, позволив одному неприятному дитяти омрачить его отношение к Массам. Скорее всего мерзкий мальчишка ни в каком смысле не был представителем Масс. Почти наверное, заверил он себя, маленький поганец пользуется здесь всеобщей нелюбовью, если вообще ист-ботлтонский эквивалент высшего света уже не подвергнул его остракизму. Судить о распятом пролетариате по этому дитяти было бы равносильно тому, чтобы посетить Мейфэр и составить мнение обо всем Уэст-Энде после встречи с кем-то вроде Кларенса Сально, репортера «Отличной отравы».
