Сара Шило - Гномы к нам на помощь не придут

Когда мы ее выдрессируем, я буду каждую ночь ее на окно высаживать. Чтобы она там сидела, смотрела на овраг и террористов ждала. А я буду себе в это время преспокойненько спать. Как Бог, закончивший сотворение мира.

Я слышу, как Битон спускается к двери нашего подъезда, чтобы ее запереть. Она железная и закрывается на цепь с замком. В точности как в курятнике у нашей бабушки. Эту дверь нам тоже после нападения террористов поставили. Звяканье цепи и замка — это звук, после которого окончательно начинается ночь. Теперь до самого утра никто из дома не выйдет и никто в него не войдет. До без четверти шесть, когда за рабочими начнут подвозки приезжать. И вместе с нами здесь всю ночь будет наш страх сидеть. Как Далила с мышью в кухонном шкафу.

Дуди

Когда папа умер и родились близнецы, нас стало семеро, и «Амидар»[27] дал нам квартиру семьи Эльмакайес, которая переехала в Ашдод. Их дверь была напротив нашей. У нас тогда буквально все в поселке с квартиры на квартиру переезжали. Все хоть ненамного, но свою жилплощадь увеличили. По улицам все время сновали люди с коробками и стульями в руках. Коби сказал, что квартиры стали раздавать только из-за выборов и что вообще-то, даже когда нас было только шестеро — когда еще наш папа был жив, — нам уже тогда должны были добавить как минимум пятьдесят шесть квадратных метров, и только из-за того, что папа отказался бросать бюллетень за кого надо, только поэтому мы тогда ничего и не получили. Но когда папа умер, Коби пообещал кое-кому, что мама проголосует за кого положено, и подрядчик из «Амидара» прислал к нам домой рабочих. Они сломали стенку и сделали нам из двух квартир одну.

Наша квартира имеет форму бабочки. В ней все повторяется по два раза. Две кухни, две комнаты побольше, две комнаты поменьше. И еще есть длинный коридор. Когда ты стоишь в конце этого коридора, тебе кажется, что две половинки квартиры отражаются друг в друге как в зеркале. Потому что все у нас тут в двойном количестве.

Когда нам расширили квартиру, мы сначала хотели, чтобы у каждого был свой угол, отдельно от других, и спали каждый в своей комнате. Но через месяц снова стали спать вместе. Потому что кому же охота только стены своей комнаты видеть, когда он спать ложится? Я вот, например, если ночью не слышу, что возле меня еще два или три человека сопят, вообще уснуть не могу.

Пока Ицик не принес Далилу, он тоже спал с нами вместе, но, когда принес, сказал, что поселит ее в старой кухне. «Там, — говорит, — для нее есть вода и ее ночью никто не услышит». А потом и кровать свою туда перетащить решил. Мама и Коби на него орали, требовали, чтобы он от птицы избавился, но их крик на него не подействовал. Тогда они попытались уговорить его по-хорошему. И чего они только ему не говорили — и что в Торе написано, что на кухне спать нельзя, и что в кухне даже и мезузы нету, — но и это тоже не помогло: он сделал вид, что их не слышит. Как-то раз, когда они были на работе, он взял свою кровать и потащил на кухню. Это с его-то руками. Никто из нас ему не помогал. Он падал, натыкался на стены, по руке у него текла кровь — потому что он порезался об кровать, — но мы только стояли и смотрели. Вообще-то нам хотелось ему помочь, но мы боялись, что на нас рассердится Коби.

Когда Ицик втащил наконец свою кровать в кухню, она заполнила собой все помещение. Как только раздвижную дверь открываешь, сразу на кровать натыкаешься. Даже пола под ней не видно. Ну а Ицик привязал свою птицу к раковине и спит теперь возле нее.

Ицик

Вот уже полдня, как я лежу в кровати и не шевелюсь. Ночью мне снились террористы. Месяца не проходит, чтобы они мне не приснились. Во сне я слышу крики и взрывы, вижу террориста, направляющего на меня ружье; или, например, мне снится, что я лежу на полу, а террорист пинает меня ботинком в голову. Грязь с его ботинка попадает мне в глаза. Однажды мне приснилось, как они хватают Эти за горло, затыкают ей рот тряпкой и ломают ее транзистор. В другой раз — как вся наша семья лежит на кроватях мертвая. У каждого в голове дырка от пули, и по подушкам течет кровь. Еще я видел папу. Он тоже лежал у нас в квартире, и на лице у него тоже была дырка. На том же самом месте, где и укус. Как будто он специально ожил для того, чтобы умереть еще раз — только на этот раз уже вместе с нами и от рук террористов. Но сегодня ночью мне приснилось то, что еще не снилось никогда. Мне впервые приснилось, что террористы стоят возле нашего дома и чего-то ждут. Я ужасно этому обрадовался. Неужели это наконец случилось? Неужели мой план сработал и мне удалось их сюда заманить? Неужели они пришли прямо к нам домой?

Мы с Далилой смотрим на них из окна нашей квартиры, расположенной на пятом этаже. Под фонарем стоят три толстых террориста. Даже и не знаю, как им, таким жирным, удалось сюда добраться. Они поднимают головы и смотрят на флажки, которые я повесил на окне. Террорист, который посередине, — вылитый Шушан из кинотеатра, только с куфией на голове, а двое других — усатые и ни на кого не похожи. Они явно ничего не боятся: стоят себе, расставив ноги, и смеются. От смеха у них даже выступили на глазах слезы. Того и гляди, от хохота прямо описаются. Террорист с лицом Шушана обнял двух других за плечи, а те поддерживают руками трясущиеся от смеха животы. Я жду, что Далила на них нападет, но она не шевелится. Они ее не интересуют. Наконец тот, что с лицом Шушана, убирает руки с плеч двух других, разворачивается и уходит, а вслед за ним уходят и эти двое. Они не боятся повернуться ко мне спиной. Их спины увешаны гранатами, и — так как они продолжают смеяться — гранаты у них на спинах трясутся.

Террористы растворяются во тьме, а я смотрю в окно потрясенный. Они стояли там и смеялись, а она на них даже не среагировала! Как это может быть?! Такое ощущение, что она стала железная. Ее перья, которые раньше были мягкими, теперь сделались колючими, и она смотрит на меня так, будто не узнает. Глаза у нее как стеклянные. Это выводит меня из себя, и я выбрасываю ее из окна. И тут она вдруг превращается в настоящую птицу и улетает. Я больше ее не вижу. Она тоже растворилась в темноте.

Я слышу, как мама гремит чем-то на кухне. Я открываю глаза и вижу, что ночь подходит к концу. Далила сидит привязанная, и никаких террористов с гранатами в комнате нет.

Я начинаю думать про свой сон, и у меня вдруг возникает вопрос. Как мне объяснить Далиле, что она должна выклевать командиру террористов глаза? Раньше мне этот вопрос почему-то в голову не приходил.

Я закрываю глаза и начинаю думать о животных, обитающих в Израиле. Не только о птицах, но и обо всех вообще. О больших и о маленьких, о птицах и о рыбах. Животным, думаю я, нет ну абсолютно никакого дела до того, что тут происходит, и, когда на нас падают «катюши», они вместе с нами в бомбоубежища не бегают. Наверное, в Израиле лучше всего быть не человеком, а муравьем. Муравей, он, во-первых, не боится войны. А во-вторых, он ничего не понимает. Упадет на него «катюша» — умрет, а не упадет — он о ней и думать не будет.

Я слышу, как мама уходит в ясли, и снова засыпаю.

Когда я открываю глаза, в комнате уже совсем светло и вокруг стоит полная тишина. Все ушли.

Во рту и в горле у меня страшно пересохло. Мне очень хочется в туалет и чего-нибудь поесть. Я смотрю в потолок. В голове у меня вертятся все новые и новые вопросы. Почему, например, воюют солдаты ЦАХАЛа?[28] Что ими движет? Страх? Ненависть? Или, может, они сражаются за свою честь?

Вот, например, Далила. Она никого и ничего не боится. Она ведь летает в небе. Чего же ей бояться? И чувство чести у нее тоже врожденное. Для этого ей ничего делать не надо.

Я начинаю думать про ненависть, и у меня сразу возникает куча новых вопросов. Что такое ненависть? Как она приходит к человеку? Где она размещается в человеческом теле? Как ее внушают солдатам? Впрыскивают как укол — один раз и на всю жизнь? Или она как еда и человека нужно подпитывать ею постоянно?

Или вот, скажем, Далила. У нее ненависть есть или нет? А любовь? Я приподымаю голову с подушки и смотрю на нее. По ней никогда не видно, грустно ей или весело. У нее на морде все время одно и то же выражение: будто она злится. И оно никогда не меняется. Это все из-за того, что у нее так глаза расположены. Поэтому и кажется, что она злится. У нее между глазами перья такие черные растут, и из-за них она похожа на человека, который злится. Как будто у него на лбу кожа сморщилась. Из-за этих-то перьев все время и кажется, что она сердится. Не родилась еще на свет та птица, которая ее улыбнуться заставит.

Только у людей бывают выражения лица. Лицо человека — как экран в кинотеатре: на этом экране можно посмотреть фильм, который идет у человека внутри. Но Далила, она гордая. Невозможно даже и догадаться, что происходит у нее внутри. Она этого никогда не показывает. Люди же — их лица все время врут. Например, внутри у человека бушует злость, а на лице у него такое выражение, как будто он доволен. Или, скажем, он встречает на улице кого-нибудь, кого любит — ну там, девушку какую-нибудь, о которой всю жизнь мечтал, или что-то в этом роде, — и радуется. Но лицо у него при этом остается равнодушным. Как только Бог дал людям выражения лица, чтобы по ним можно было даже без слов понять, что творится у них внутри, люди сразу стали этим злоупотреблять и использовать свои лица для вранья.