Альберто Моравиа - Римские рассказы

Я ответил:

— Будь она хоть самим чертом, я не жду от нее ничего, кроме того, что мне причитается… Я посредник, а у княгини продается квартира; я ей эту квартиру продаю, получаю свои проценты — и до свиданья.

— Ну, это не так-то просто… Она тебе еще попортит крови. Подожди, я схожу предупредить ее.

Он впустил меня в вестибюль и пошел предупредить княгиню, которую назвал «превосходительством», как будто она была мужчиной. Я подождал немного в этом страшно холодном вестибюле, где, как в настоящем старинном палаццо, свод был отделан фресками, а стены увешаны гобеленами.

Наконец Антонио вернулся и сказал, что их превосходительство ожидают меня. Мы прошли целую анфиладу залов, и тут в одном из них, большего размера, чем другие, в нише окна я увидел секретер, а за ним княгиню, которая сидела и что-то писала. Антонио почтительно приблизился со словами:

— Вот синьор Проетти, ваше превосходительство.

А она, не поднимая глаз:

— Подойдите поближе, Проетти.

Я подошел вплотную, так что мог ее хорошо рассмотреть, и сразу должен был признать, что, сравнивая ее с ангелом, Антонио не преувеличивал. У нее было тонкое, белое лицо, нежное и приятное, черные волосы и такие длинные ресницы, что они отбрасывали тень на щеки. Немного вздернутый носик был такой изящный и прозрачный, точно он привык вдыхать один лишь аромат духов. Маленький рот ее с чуть припухлой верхней губкой походил на розу. Я перевел взгляд на ее фигуру. Одета она была в черное, жакет облегал ее стройное тело; у нее были пышные бедра и грудь и осиная талия, которую можно было бы обхватить пальцами. Она писала — рука у нее была белая, тонкая, изящная, с бриллиантом на указательном пальце. Потом княгиня подняла на меня глаза, они были прекрасны — большие, карие, бархатистые и одновременно прозрачные. Она сказала:

— Ну что же, Проетти, пойдем осматривать квартиру?

Голос у нее был нежный и ласковый. Я пробормотал:

— Да, княгиня.

— Пройдемте сюда, Проетти, — сказала она, взяв большой железный ключ.

Мы вновь прошли через анфиладу залов в вестибюль, где она приказала Антонио, поспешно распахнувшему перед ней дверь:

— Антонио, скажите-ка истопникам — пусть больше не подкладывают угля в топку, здесь можно задохнуться от жары.

Я удивился, потому что в вестибюле, да и во всех других комнатах было страшно холодно. Мы пошли по лестнице — она впереди, я следом за ней, и пока княгиня шла передо мной, я успел убедиться, что фигура у нее была прекрасная: княгиня была высокая, тонкая, со стройными ногами, черная одежда еще больше подчеркивала белизну ее шеи и рук. Мы поднялись на два пролета по парадной лестнице, затем еще на два по черному ходу и наконец в глубине чердака нашли железную винтовую лестницу, которая вела в квартиру. Пока княгиня взбиралась по этой лестнице, я карабкался сзади, опустив глаза, потому что знал, что стал бы смотреть на ее ноги, а я не хотел этого — я уже преклонялся перед ней, как перед любимой женщиной.

Мы вошли в квартиру, состоявшую, как я сразу увидел, из двух больших комнат с плиточным полом и тюремными окнами вверху, под самым потолком. Третья комната находилась внутри круглой башенки. Стеклянная дверь из нее вела на балкон с перилами, висевший над большой крышей, крытой коричневой черепицей. Княгиня распахнула стеклянную дверь и вышла на балкон, говоря:

— Идите сюда, Проетти, посмотрите, какой вид.

И правда, с балкона открывалось прекрасное зрелище: был виден весь Рим, со множеством крыш, с куполами и колокольнями. День был ясный, и на фоне голубого неба между крышами виднелся даже купол собора Святого Петра. Взволнованный смотрел я на эту панораму, но почти ничего не видел, думая лишь о княгине, которая поглощала все мои мысли, я ни на минуту не мог забыть о ней. Тем временем она вернулась в комнату. Я обернулся и машинально спросил:

— А какие удобства?

— Вас интересует ванная? Вот она.

Княгиня подошла к небольшой двери, не замеченной мною, и показала мне крохотную прямоугольную комнатку с низким потолком, без окна, в которой была установлена ванна. При первом же взгляде я определил, что в этой ванной комнате все было дешевенькое, как в домах, сдающихся внаем. Княгиня прикрыла дверь в ванную и, держа руки в карманах жакета, остановилась посреди комнаты:

— Ну что, Проетти, сколько, по-вашему, мы можем просить?

Я был так захвачен ее красотой и так взволнован тем, что нахожусь наедине с ней на этом чердаке, что смотрел на нее, ничего не отвечая. Вероятно, она догадалась о моих мыслях, потому что добавила, нервно притопнув ножкой:

— Нельзя ли узнать, о чем вы думаете?

Я поспешил ответить:

— Прикидываю… Тут три помещения, но лифта нет, кроме того, покупателю придется делать ремонт… Ну, скажем, три с половиной миллиона.

— Но, Проетти, — вскричала она, повышая голос, — Проетти, я хотела просить семь миллионов!

По правде говоря, в первую минуту я был просто ошеломлен. Меня окончательно сбило с толку такое сочетание красоты и жадности к деньгам. Наконец я пробормотал:

— За семь миллионов, княгиня, ее у вас никто не купит.

— Но это же не на Париоли… Это исторический палаццо… и в центре Рима.

Словом, мы немного поспорили — она, стоя посреди комнаты, а я несколько поодаль, чтобы не впасть в искушение. Я говорил и говорил, а на самом деле думал только о ней и за невозможностью большего пожирал ее глазами. В конце концов она уговорила меня против моей воли согласиться на четыре миллиона, что уже было очень дорого. Действительно, если учесть, что на капитальный ремонт, который был необходим, уйдет миллион лир, да прибавить к этому налоги и все прочее, то эта квартира обошлась бы почти в шесть миллионов. У меня уже был на примете покупатель, и, сказав, что дело сделано, я ушел.

Спустя день я явился в палаццо с молодым архитектором, искавшим как раз что-нибудь такое необычное и живописное. Княгиня взяла ключ и показала ему квартиру. Архитектор, поторговавшись немного, в конце концов согласился на уже обусловленную цену в четыре миллиона.

Но на следующее утро, совсем рано — не было еще и восьми часов — меня разбудила жена, сказав, что мне звонит княгиня. Глаза у меня слипались, но доносившийся до меня голос княгини, приятный и чистый, казался мне музыкой. Я слушал эту музыку, стоя в пижаме, босиком на полу, а в это время жена, опустившись на колени, пыталась надеть на меня ночные туфли, потом накинула мне на плечи пальто. Я мало что понял или почти ничего, но среди множества слов меня внезапно поразили два:

— Пять миллионов…

Я тут же сказал:

— Княгиня, мы же договорились о четырех миллионах… и отступать от обязательств не можем…

— В делах обязательств не существует… Либо пять миллионов, либо ничего.

— Но, княгиня, он сбежит.

— Не будьте дураком, Проетти, пять миллионов или ничего.

Говоря по правде, слово «дурак», произнесенное ее голосом, не показалось мне ни грубым, ни обидным, а скорее прозвучало как комплимент. Я сказал, что сделаю, как ей угодно, и тут же позвонил клиенту, сообщив ему новость. Я услышал, как он воскликнул на другом конце провода: — С вами шутки плохи! За одну ночь набавили целый миллион.

— Что ж поделаешь… Приказано.

— Ладно, посмотрим… Я подумаю…

— Значит, вы дадите мне знать?

— Да, подумаю, там увидим.

В результате он больше не подавал признаков жизни. Тут начался период моих, так сказать, наиболее интимных отношений с княгиней. Она звонила мне в среднем по три раза в день, и всякий раз, когда жена иронически восклицала: «Опять твоя княгиня!» — я волновался, будто это звонила возлюбленная. Но какая там любовь! Княгиня обожала деньги. Она была более корыстной, скупой, упрямой и изобретательной, чем любой ростовщик. Казалось, вместо сердца у нее копилка, потому что она не думала ни о чем, кроме денег. Каждый день по телефону она изобретала какую-нибудь новую причину повысить цену, ну хотя бы на самую малость, пусть на пять или десять тысяч лир. Сегодня это была ванна, — нужно ведь было учесть деньги, которые платились водопроводчику, завтра — вид из окон, на следующий день автобус, который останавливается у самых дверей палаццо, и так далее. Но я упорно держался цифры пять миллионов, которая и без того была такой огромной, что покупатели, услышав ее, больше не показывались.

Наконец благодаря какой-то счастливой случайности нашелся желающий промышленник из Милана, который хотел поселить в этой квартире свою содержанку. Это был человек средних лет, высокий, со смуглым продолговатым лицом и ртом, полным золотых зубов, деятельный, практичный, хорошо знавший цену деньгам. Он тщательно осмотрел каждую мелочь в квартире, а потом без всяких церемоний заявил княгине:

— Это грязная конура, в Милане ее приспособили бы под прачечную, и говорить, что она стоит пять миллионов, все равно, что назвать меня турком… А если сделать здесь необходимый ремонт — перестлать полы, увеличить окна, заменить эту дрянь, — он указал на ванну, — то квартира обойдется мне все семь-восемь миллионов… Но неважно… цены на рынке определяются спросом и предложением… Вам встретился человек, которому такая квартира нужна, — будь по-вашему.