Йоргос Сеферис - Шесть ночей на Акрополе
Наклонившись, она взяла свою сумку.
— …Ах да! Чуть не забыла рукописи, Лала. Это мой перевод, который я тебе обещала. Если возникнут вопросы, Саломея объяснит. Вот увидишь, Саломея…
Она вынула свиток и положила его на красную скатерть рядом с кроватью.
— Спокойной ночи, — сказала, даже не пошевелившись, Саломея.
— Спокойной ночи, — сказала Лала и подошла к ней ближе.
Сфинга, поколебавшись, сделала движение, желая поцеловать ее. Лала подставила щеку. Сфинга посмотрела на Саломею. Лицо ее не выражало ничего. Тогда Сфинга взяла лицо Лалы в ладони и поцеловала ее в губы. Все еще держа в ладонях ее лицо и смотря в него, Сфинга сказала:
— Ах, ты покраснела, сестренка. Это, между нами говоря, ничего не значит. Не так ли, Саломея?… Доброй вам ночи!
Она вышла в сад, захлопнула за собой дверь и исчезла на темной тропинке.
— Наконец-то, — сказала Саломея. — Сегодня она выглядела жалко.
— А еще этот свет, слепящий глаза, — ответила Лала. — Погоди, попробую что-нибудь получше.
— Оставь. Мне нужно уходить.
— Минуточку!
Лала вышла, Саломея последовала за ней. Теперь Стратис видел перед собой пустую комнату, в которой господствовал в одиночестве лежащий на столе гипсовый Гермафродит. Электрический свет отвесно падал на него, отчего Гермафродит казался жестоким и умершим.
«Действительно, похож ли он телом на Саломею?» Стратис попытался вспомнить подробности. Ее линии всплывали в памяти его тела, доходили до этого асбеста и пылали. Стратис почувствовал усталость, которая вызывала желание уйти. Затем он услышал голос Лалы:
— Думаю, она права: он напоминает твое тело…
Сначала в правой комнате, а затем и в той, которую он видел, погас свет. Появился медовый отблеск, и двинулась огромная, до самого потолка, тень. Лала поставила на стол поднос с фруктами и водой. Саломея следовала за ней, держа по свече в каждой руке: одну из них она установила у кровати, другую — между подносом и статуей, которая теперь словно оживала. Она посмотрела на статую и произнесла:
— Тела, несчастные тела.
Она нашла свою сумку, закурила сигарету и уселась на диване. Лала, придвинув стул, устроилась напротив. Согнувшись и держа руки между колен, она смотрела на Саломею. Теперь Стратис впервые обратил внимание на цвета их одежд: Лала была в желтом, Саломея — в лиловом, и обе с обнаженными до плеч руками. Некоторое время Саломея курила, затем заговорила первая, продолжая беседу, начала которой он не слышал. Голос ее звучал униженно:
— Стало быть, Сфинга вообразила, что эти бумаги могут помочь моей исповеди?
— Да, — тихо сказала Лала. — Однако, думаю, наши отношения достаточно сильны, чтобы ты могла говорить со мной обо всем откровенно и напрямик. Как я с тобой.
Она говорила, блуждая взглядом своих больших глаз по лицу подруги — оно было замкнуто.
— Обо всем, — повторила Лала. — После нашей поездки я думала, что между нами не осталось больше никаких тайн. Я чувствовала себя так легко…
Ответ Саломеи прозвучал словно издалека:
— Не осталось больше никаких тайн… Однако змея, обвившаяся вокруг наших сердец, как бы это сказать…
— Ничего, — снова настойчиво сказала Лала. — Поэтому я и взяла эти дурацкие бумаги.
При свете свечи скользящая улыбка блуждала на лице статуи. Теперь глаза статуи напоминали растерянный взгляд Саломеи. Она погасила сигарету, кашлянула.
— Это правда, — сказала Саломея. — Когда мне не хватает всего, я чувствую утешение в твоем теле.
— Так, как думает Сфинга?
— Может быть… Не знаю…
Ее руки стремительно поднялись к шее и снова опустились на простыню.
— Почему ты ждала до сих пор, чтобы сказать мне это?
— Ты еще ребенок, Лала… Почему?.. Потому что я не была уверена. Не уверена… в себе… в тебе… ни в ком…
Последние слова она произнесла с хриплой безнадежностью. Лала встала перед ней на колени и опустила голову ей на грудь. Стратис попытался вспомнить, где он видел это рельефное выражение нежности у высокой груди.
— Знаешь, — медленно сказала Лала. — Иногда мне кажется, что мое тело больше не принадлежит мне.
Золотые отблески перекатывались по ее голове, которую гладила Саломея. Затем Саломея спросила:
— Кому же оно принадлежит?
— Тому человеку, которому принадлежит и твое тело, — сказала Лала, словно в бреду.
Рука Саломеи судорожно дернулась:
— Хочу понять это.
— У меня нет никого ближе, чем ты, Саломея, — тем же голосом сказала Лала. — Иногда я чувствую, что моя судьба — это и твоя судьба. Мне больно, когда тебе больно, и радостно, когда тебе радостно…
— Лала!..
Саломея взяла покоившуюся у нее на груди голову и повернула ее лицо к своему:
— Куда ты, Лала?
— Туда же, куда и ты.
Руки Саломеи безвольно упали вниз.
— Все мне в тягость, я иду ко дну, — сказала она со вздохом.
Лала поднялась и спросила:
— Хочешь персик?
Она взяла с подноса персик и протянула Саломее. Ладонь Саломеи изогнулась отрешенно поверх плода. Она улыбнулась:
— Наступит его черед, не спеши. Подожди немного.
Прошло неизмеримо много времени. Вдруг Саломея резко встрепенулась, взметнулась вверх, и руки ее опустились на грудь Лале. Персик покатился на пол. «Нижинский», — подумал Стратис.
— Так вот крадут яблоки дети, — сказала порывисто Саломея.
— Ты ничего не крадешь, — ответила Лала.
— Я думала о ком-то другом. Для него это было бы тяжело.
— Да, тяжело, — словно эхо, отозвалась Лала.
— Откуда ты знаешь? — вдруг резко спросила Саломея.
— Вчера, во сне, я видела тебя с ним…
Саломея отдернула руку, словно от терний.
— Может быть, это была и не ты. Может быть, я видела только саму себя… — испуганно, заикаясь, сказала Лала.
— Хочу пить![121] — вскрикнула Саломея.
Стратису показалось, что голос ее взлетел высоко до самых звезд и пупал сверху прямо на него. Саломея наполнила стакан, осушила его одним духом и сказала:
— Давай почитаем бумаги, которые помогают исповедям.
Она взяла свечу со стола. Статуя исчезла во тьме. Саломея поставила свечу рядом с другой, на красной скатерти, снова уселась на диване, взяла бумаги и развернула их.
— Иди ко мне, — сказала она, принимаясь за чтение.
Лала уселась рядом, ближе к окну.
— Ближе. Будешь читать вместе со мной.
— Жарко, — нехотя сказала Лала.
— Еще согреешься!
Голос Саломеи совершенно изменился. Слушая его, Стратис различал тот хрипловатый тон, который ранил его, когда он упрямился. Читали они, не шевелясь. На последней странице раздался голос Саломеи:
— «…И она искала, как можно глубже, в сущности своей тот язык, приличествующий испорченной девочке, которой она хотела стать…»
Она бросила бумаги на пол:
— Замечательная сводня Мариго! Сделала меня такой, какой я и должна была стать.
Стратису казалось, что Саломея упрямо позорила себя. Сидя рядом с Лалой, она протянула руку и обняла ее за плечо. Пальцы ее, извиваясь, медленно поползли к колену, примерились и раздвинули желтую ткань.
— Куда ты девала персик? — сказала она. — Думаю, пришел его черед.
Лала попробовала подняться, но руки Саломеи удержали ее. Она сухо засмеялась:
— Ну, давай, поцелуй меня! Чего ты ждешь? Все притворство уже исчерпано.
Лала покорно склонилась.
— Не так… Я — испорченная девочка, а ты — ее пара… Теперь никаких тайн между нами! Долой стыд! Этого ты хотела, Лала.
В голосе ее под конец стало слышно протяженное тяжелое дыхание. Она продолжала сухо:
— Вначале нужно немного воображения. Затем, когда чувства разыграются, они сами прекрасно сделают все, что нужно.
Тишина сдавила Стратису горло. Показалось медовое бедро Лалы. Как у всадницы-амазонки. Раздались всхлипывания. Где-то совсем далеко за городом продолжали звенеть сверчки. Саломея грубо бросила Лалу на постель и поднялась.
— До чего я дошла! Ты невыносима, — сказала Саломея. — Моя судьба — иметь дело с такими вот созданиями.
Она стала у распахнутого окна и вдохнула воздух полной грудью. На лице Саломеи было выражение, появлявшееся в недобрые ее минуты. Оно было так знакомо Стратису: весь май он боролся с ним и наяву, и во сне. Саломея сделала еще один глубокий вдох, а затем обеими руками сорвала с себя платье. Было слышно, как катятся оторванные пуговицы. Саломея отбросила платье и, тяжело дыша, опустилась на окно во всей своей наготе.
— Лала! — громко позвала она. — Лала!
Появилась Лала, вытирающая глаза.
— Если ты снова будешь вести себя, как младенец, я уйду.
— Ты голая, тебя могут увидеть, — сказала Лала и взяла Саломею за плечи, пытаясь увести ее.
— Пусть меня видят. И тебя пусть видят. Так будет лучше: разве не про то написано в ваших бумагах.
