Йоргос Сеферис - Шесть ночей на Акрополе
— Обстоятельства сложились иначе.
— Да, но нельзя оставлять ее в этом одиночестве, — настойчиво продолжала Сфинга. — По крайней мере, попробуй. Пусть она почувствует немного нежности… Мужской нежности…
— Нежности… Боже мой, — вздохнул Стратис.
За спиной у них раздался звон подков приближающейся одноколки. Сфинга поднялась и остановила ее.
— Мне пора, — сказала она. — Лала ждет меня. Сегодня она перебралась в Кефалари.[118] Это первая ночь, которую она проведет в новом доме. Если я не приду, она останется голодной.
Она взяла свою туго набитую сумку и поднялась в коляску.
Когда коляска двигалась с места, она вдруг сказала, словно в голову ей пришла неожиданная мысль:
— Послушай, Стратис, если хочешь, приходи через час-полтора составить нам компанию. После нашего разговора мне не хочется, чтобы ты оставался один.
Никогда еще Сфинга не выказывала ему столько заботы.
Год назад Стратис жил в Кефалари, в доме, который заняла теперь Лала. Дом находился в глубине, вдали от строений центральной улицы, повернувшись к ним спиной. Две комнаты нижнего этажа, одна комната на верхнем этаже, а также дверь были обращены в сад, который сообщался с внешним миром посредством узкой тропинки, длинной, как горлышко графина, и очень темной ночью. Тропинка оканчивалась у большого орехового дерева, возвышавшегося у левого окна нижнего этажа. Стратис любил это дерево и, возвращаясь поздно вечером, чувствовал, будто его дыхание указывает путь.
Он ожидал увидеть дерево, когда ему показалось, что слышен голос Саломеи. Он остановился удивленно и прислушался. Неразборчивые звуки беседы, прерываемой время от времени смехом, долетали до него. Напрягая слух, он ждал. Благоухание дерева вызывало в памяти картины из его жизни минувшего лета. Закрытые ставни и жесткий, монолитный звон цикад среди послеполуденного зноя. Или вечера первых дней, когда еще не провели электричества и он писал при свете свечи, прилепленной к тарелке, задыхаясь от невыносимой тусклости на сердце. И еще лягушки, издававшие беспредельное, словно их были миллионы, налаженное кваканье, в которое вонзался собачий лай.
И тут он услышал голос Лалы:
— Саломея! Осторожнее, Саломея! Наверху еще нет света.
В мыслях мелькнуло смутное желание повернуться и уйти, но он не сделал этого. Он прошел вперед и стал за толстым стволом орехового дерева.
Обе комнаты нижнего этажа были ярко освещены, ставни их окон распахнуты настежь. Видеть правую комнату он не мог, левая была видна полностью, с голой круглой электрической лампочкой на конце провода, которая слепила глаза. Комната была совершенно пуста, если не считать стула под лампой и этажерки у стены, на которой стоял блестящий жестяной будильник.
Он попытался различить звуки. Никаких голосов, только шум передвигаемых вещей. Вдруг дверь в комнату открылась и вошли Сфинга и Лала, которые внесли стол и поставили его у стула. За ними появилась Саломея. Лала вышла снова. Сфинга присела. Саломея поставила свою сумку на стол и остановилась. Сфинга прошлась взглядом по всем четырем верхним углам.
— Когда-то у меня была такая же комната, — сказала она сердито. — Ее превратили в свинарник.
Она неприязненно глянула на Саломею, и обе они застыли, как на фотографии. Стратис с интересом рассматривал лицо Саломеи, которая осталась стоять под лампой. Черты лица были строгие, словно высеченные притупившимся резцом. Маска. Он мог бы взять ее в руки, и, если бы разжал затем пальцы, она бы упала вниз. Лала вернулась, неся под мышками две большие белые подушки, которые положила на стол.
— Пошли, притащим теперь Содом и Гоморру,[119] — сказала Сфинга.
— Что? — спросила Лала.
Сфинга хлопнула себя руками по коленям.
— Содом и Гоморру, — повторила она. — Это выражение Лонгоманоса. Изумительное!..
Две другие женщины смотрели на нее, а она не могла удержаться от раздиравшего ее смеха:
— Ну да! Он взял новую служанку. Тоже номер! Как-то в полдень он спросил, убрала ли она дом. «Конечно, господин, — отвечает та. — Все в порядке — и Содом, и Гоморра, и Сарданапала!..»
— Здорово, — сказала Саломея.
— Здорово? Еще бы! Пошли!
Все вместе они принесли диван. Сфинга выбрала для него место — справа и наискосок у окна.
— Здесь ему, бедняге, свежее будет, — сказала она.
Затем принесли матрас и простыни. Саломея помогала Лале стелить.
— Смотри внимательнее! — крикнула Сфинга. — Так, как ты стелешь, не уснуть!
Ее охватила страсть Лонгоманоса к преобразованию устоявшейся мудрости. Она поднялась, взяла со стола подушки и сказала:
— Вот они, тайные советники.
Она заботливо пристроила их на диване, одну подле другой, задумчиво посмотрела на них и вышла.
— Сфинга сегодня в ударе, — сказала Лала.
— Переезды вдохновляют ее: я это уже замечала, — равнодушно ответила Саломея.
Лала нагнулась и поправила края простыней.
— Посмотри, как она положила подушки: словно на них должны спать двое.
— Почему бы и нет? — отрешенно произнесла Саломея.
— Другой-то кто? Или ты хочешь остаться со мной на ночь?
Только тогда Саломея удивленно подняла голову и посмотрела на подругу:
— Остаться?… Остаться?… Здесь мы хорошо не выспимся. А мне так нужен теперь покой.
Лала не успела ответить: вошла Сфинга. В руках она держала, словно младенца, довольно большой сверток в газетах. Сфинга положила сверток на стол и опустилась на стул. Лицо у нее раскраснелось.
— Уф! Какой тяжелый, — сказала она.
Обе женщины посмотрели на нее с удивлением.
— Это мой подарок на новоселье, — сказала Сфинга и принялась разворачивать сверток.
Стоя неподвижно за деревом, Стратис увидел, как из бумаг появляется небольшая статуя лежащего человека. Голова его была чуть больше висевшей вверху электрической лампочки.
— Это Гермафродит,[120] — сказала Сфинга, — статуя, которую я обожаю. Отыскать эту гипсовую копию стоило немалого труда.
— Большое спасибо, — ответила Лала.
— Посмотри-ка, Саломея! Замечательно, не правда ли? — продолжала Сфинга. — Посмотри, какие у него плечи, маленькие груди, бедра. Совсем как у женщины…
Саломея подошла ближе.
— …Похоже на твое тело, Саломея…
Странная дрожь пробежала по плечам Саломеи, по плечам Лалы, затем вернулась обратно и исчезла в пальцах Сфинги, ласкавшей гипсовые изгибы.
— Ты мне льстишь, — сказала Саломея.
Стратис почувствовал по ее голосу, что к горлу у нее подкатил ком. Сфинга мечтательно продолжала свой монолог:
— …Женщина, приближающаяся к поре зрелости. Посмотри на живот! Женщина, приближающаяся к поре зрелости… А здесь вот, в дельте, неожиданно совсем крошечная лукавая птичка.
Лала вышла. Саломея уселась на диване.
— Ты сегодня какая-то странная, Мариго. Что с тобой?
Она произнесла эти слова очень быстро. Сфинга подняла голову, и взгляд ее на мгновение вызывающе вспыхнул, но затем она опустила глаза и принялась сворачивать ненужные газеты.
— Что со мной? Сегодня я делаю подарки: Гермафродита моей сестренке, а мою сестренку — гермафродиту…
Голос ее был неторопливым и бесцветным. Ладони, распрямляя газеты, издавали сухой трескучий звук, словно трещотки. Вошла Лала с низеньким столиком, который поставила рядом с диваном. Внезапно ладони Сфинги остановились:
— Ах! Какая глупость!
Лала, которая, склонившись над столиком, расстилала красную скатерть, приподнялась. Взгляд Саломеи стал пристальнее, словно она ожидала нападения.
— Вот, послушайте, — сказала Сфинга.
Она взяла газету и продекламировала:
— «Страдая телом и душой, Арамис обратил к религии свой дух и очи, почитая небесным возвещением двойное несчастие свое, то есть внезапную потерю возлюбленной и свою рану. Всякий при таком состоянии вещей полагает, что нет ничего неприятнее…»
Сфинга умолкла и огляделась вокруг. Лала и Саломея молча слушали ее. Сфинга поискала дату и сказала:
— Это номер за прошлую среду, 13 июня. И такое читают еще сегодня?! Сегодня!.. Невероятно…
Наступило полное молчание. Сфинга вздохнула, бросила газету и подошла к окну. Она наклонилась вправо, затем влево, словно ожидала кого-то, затем устремила взгляд в небо и воскликнула с пафосом:
— Действительно, нет ничего отвратительнее! Аминь!
Стратис подумал, что она обращалась к нему. Сфинга вернулась в комнату, посмотрела на будильник и сказала теперь уже поспешно:
— Уже полночь. Мне нужно уходить. Спокойной ночи, Лала. Спокойной ночи, Саломея…
Наклонившись, она взяла свою сумку.
— …Ах да! Чуть не забыла рукописи, Лала. Это мой перевод, который я тебе обещала. Если возникнут вопросы, Саломея объяснит. Вот увидишь, Саломея…
