Александр Великин - Санитар

Серый набрал шприц, насадил его на канюлю. Шлепнулся на пол, напитавшись кровью, ватный квач. И сразу, только нажал поршень, вздулась голубым бугорком кожа. Проклятье! сказал Серый. Нет? спросила молодая. Серый вышел из вены. Может, хватит, может, раздышусь? Я еще попробую, ответил Серый. Потерпите. Уда-лось ввести полшприца, прежде чем лопнула другая вена. Серый ввел еще внутримышечно, в смуглое плечо.

На ночь мне хватит, как вы думаете? спросила молодая. Только не уходите сразу,попросила она. И когда Серый считал пульс, она взяла его за руку, повыше запястья, и не отпускала, поглаживала рукав халата, пальцы подрагивали. Так Серый и сидел, не решаясь отнять руку, со шприцем в другой, боясь пошевелиться. Мне уже легче, сказала она и очень тихо спросила: Я не умру сегодня? Вас надо в больницу везти, сказал Серый, отворачиваясь, озабоченно перекладывая грязные шприцы.

Нет, нет! вскричала она. Только не в больницу!

Жидкость надо из живота выпустить, глухо проговорил Серый, стыдясь и ненавидя себя.

Ах, доктор! Неужели вы думаете, что я ничего не понимаю! Она открыла глаза.

Мне легче. Мне действительно легче.

Пожилая повела Серого в ванную, и, размывая шприцы, Серый узнал, что зовут пожилую Раисой Герасимовной, а молодую зовут Джульеттой, что они из Кисловодска, где у пожилой свой дом и куда она увезет Кристину, когда все кончится. Ревматизм у Джульетты с детства, с пяти лет, а комната это все, что осталось от кооператива, который Раиса Герасимовна купила дочке, когда Джульетта в восемнадцать лет вышла замуж по безумной любви, приехав в Москву учиться в консерватории.

- Он был балованное дите, ее Ромео, сказала Раиса Герасимовна голосом, в котором была одна усталость. Московское балованное дите, из профессорской семьи. Они были против Джульетты, чего только не делали! Муж ее и сгубил. Она подала Серому махровое розовое пахну-щее дешевым мылом полотенце. Пьянствовал, бил ее из зависти, что у нее такой талант, платья резал перед концертами. А она? Плакала и играла по двенадцать часов в день! Господи! А теперь все, протяжно сказала Раиса Герасимовна, не замечая, что Серый собрал шприцы. И жизнь ее была несладка, и умирает в муках. И никому не нужны ни консерватория, ни дом в Кисловодске. Когда вернулись в комнату, Джульетта дремала, свесив голову набок. Может, все-таки в больницу? спросил Серый, чтобы что-нибудь ска-зать. Джульетта встрепенулась: Нет, доктор, ради бога, нет! И впервые Серый осмелился встретить ее взгляд, потому что умирающему, который все понимает, смотреть в глаза невозможно. Он нахмурился и засобирал-ся. Может, вы есть хотите?спросила Раиса Герасимовна.

Джульетта смотрела на него, молчала, дыша быстрыми рывками. Как вас еще вызвать? наконец спросила она. Я позвоню утром, ответил Серый. Когда?^-спросила Джульетта. Не забудьте!

Одиннадцать прозвенело на башне Киевского вокзала. Потом, как-то сразу, стало двенадцать. Дремала в карете Семочка. Затих Лебедкин. В час съездили на ужин в Филевский троллейбусный парк. И крутились в Тишинских переулках, помогая соседям. Гоняли до четырех. Двадцать минут пятого в темной врачебной Серый на ощупь разложил свое кресло, улегся, укрыл ноги шинелью. Лежать было насладительно, но уснуть бы-ло нельзя, всего одна бригада стояла перед ним. Лучше перетерпеть. Он выехал через сорок пять минут, успев все-таки заснуть. Но про-снулся в отличном настроении. Проясненно понялкапель и талый запах. Ах, талый запах, талый запах, что ты делаешь с человеком! А возвраща-ясь на подстанцию из Кунцева, миновав Триумфальную арку, скатываясь с Поклонки, увидел рассвет. Сзади, на западе, за аркой, оставалась чер-нильная мрачность, мерцали редкие звезды и, серо-синие, брюхатились низко ночные облака. Можно было оглянуться, вывернув шею, и увидеть их. Но там внизу, по курсу, всплывало свечение. Расширяясь, заполняя щели между темными молчащими каменными домами, изливался ярко-лимонный свет такой слепящей силы, что разрезавший его и растущий вверх стержень высотной Украины казался угольно-черным. Выше было голубой чистоты прозрачное небо. Голубая вода заливала стекла машины. Рогатый плыл в голубом аквариуме. Что, доктор? Жить можно? спро-сил Лебедкин, хищно оскалившись. Мотор взвыл, и рогатый наддал пры-ти. Еще поживем! потянулся, распрямляясь, Серый. Пожалуй, ради такого рассвета можно работать на скорой. Летом превосходно будет ночами, замечательно приятно летом работать, ночами.

Лида собирается с Катькой в Крым. Подгадать бы. Ичто будет, то будет! До конца смены они выезжали еще раз. Без пятнадцати восемь вер-нулись. Лебедкин аккуратно поставил рогатого на заднем дворе, в послед-ний раз выключил движок, вынул ключ из замка зажигания. Все! сказал Серый торжественно. Отработавшей смене спасибо! Он оставил Витьку с Семочкой разгружаться, а сам, подхватив Ящикова, пошел звонить на Фрунзенский вал. Он позвонил из телефонной будки, у ворот подстанции. Будка была стара, сыра, крепко пропахла мочой, но автомат работал. Раиса Герасимовна ответила с первого гудка. Все, сказала она. Нету больше Джульетты. В пять часов я снова вызывала. Уговорили ее в больницу. В приемном и умерла… Алло! Вы меня слышите? Она все вас вспоминала, все звала, горевала, что не вы приехали. Раиса Герасимовна замолчала. Хотя, что можно было сделать! с усилием проговорила она. Плохая она ваша медицина!… Перегородив улицу, разворачивался рефрижератор, рычал. В приоткрытую дверь будки острой мордочкой лезла черная дворняжка, вертела хвостом. Это была Тяпка, собака дворника. Ночью отсыпаясь, она выходила в это время охранять подстанцию от окрестных пьянчуг, которых ненавидела всей своей собачьей душой.