Юрий Герт - Ночь предопределений
Многие места в тексте были отчеркнуты, он сам делал эти пометки, читая, но еще не думая при этом о Зигмунта так, для себя, про себя. Это были чаще всего самые понятные, легкие места, уж давно ставшие притчей во языцех, получившие распространение через литературу, через живопись, и оттого порядком стертые, не осознаваемые обычно в каком-то коренном, первородном смысле. Но здесь они звучали свежо, и смысл их вонзался в сознание — отточенный, резкий. Феликс наткнулся на отчеркнутые строфы:
15. Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч:о, если бы ты был холоден, или горяч!
16. Но как ты тепл, а не горяч и не холоден,то извергну тебя из уст моих.
«То извергну тебя из уст моих, — повторил он про себя. — То извергну…» И вдруг подумал, что весь этот розыгрыш похож на то, как если бы он пытался раздуть тлеющий в погасшем костре уголек, жалкую искорку, которая светится в разворошенной глубине, и то ли вспыхнет, займется жаром, то ли зачахнет совсем. Вера, подумал он. Чтобы идти через пески через годы… нужна вера. Наивная, слепая, присущая неразвитому, темному уму… Мы слишком развиты, слишком опытны и информированы, чтобы верить. Чтобы идти через пески… Нам нужно в точности знать, где, на какой широте и долготе находится Беловодия, и как до нее добраться, поездом или самолетом, и сколько стоит билет, и нельзя ли сразу взять — на всякий случай — в оба конца… Но это уже не вера, а знание…
«А я — я слышу глас, но не имею веры», — подумал он словами Фауста. — Вот именно: глас — и только… Потому как — «ни холоден, ни горяч»…
В этот момент он и увидел Карцева. Тот стоял на ближнем выступе скалы и делал зарядку. На нем была белая трикотажная майка и синие тренировочные штаны, съехавшие на самый низ живота и порядком разношенные, обегавшие складками крепко упертые в каменную плиту ноги. Мускулы упругими узлами перекатывались в предплечьях, и, нагибаясь вперед и откидываясь назад, он, словно смакуя свои размашистые, сильные движения, покряхтывал, даже постанывал от удовольствия.
Впрочем, Феликс узнал его не сразу — Карцев был без очков, и это совершенно меняло его лицо. В нем теперь не было того суперменского выражения, той уверенной, рассчитанной по минутам деловитости, которая с помощью квадратных стекол как будто лишний раз стремилась подтвердить свое сходство с отлаженным, четким в работе механизмом. Теперь это было простецкое, хорошо откормленное лицо деревенского парня, щекастое, с маленькими глазками, не лицо — ряжка, здоровая, круглая и даже довольно симпатичная. Вдобавок ко всему он так явно наслаждался ощущением послушности своего крупного тела, с таким блаженством жмурился, открывая утренней прохладе заросшую светлой шерстью грудь и темное углубление пупка между майкой и штанами, что приятно было смотреть. Хотя это, по сути, значило не смотреть, а подглядывать, — Карцев, конечно же, полагал, что он в одиночестве.
Возможно, из желания нарушить невольную конспирацию, а скорее из какого-то вдруг накатившего озорства Феликс наклонился, подыскал мелкий камешек и запустил его, метя Карцеву в пупок. Описав отлогую дугу, камешек довольно точно достиг цели. Карцев от неожиданности крякнул, пощупал живот — без царапинки, наверное, не обошлось — и закрутил по сторонам головой. Феликс, распрямившись, стоял во весь рост, не думая скрываться, но Карцев обнаружил его только после того, как поднял с земли и надвинул на нос очки.
— А-а, — закричал он, размахивая загоревшей выше локтя, а дальше почти белой рукой, — это вы, сочинитель?.. Не добили вчера — хотите прикончить сегодня?..
— Вот-вот! — рассмеялся Феликс. — Берегитесь!..
— Нет, это вы берегитесь!.. — крикнул Карцев и, утробно зарычав, обеими руками рванул с земли известковую глыбу. Прежде, чем швырнуть ее вниз, он вскинул камень над головой и на мгновение стал похож на разъяренного Полифема.
Глыба обрушилась в нескольких шагах от Феликса и, неуклюже переваливаясь с боку на бок, покатилась по склону. Карцев подобрал камень поменьше.
— Что же вы стоите? Защищайтесь!
— Тогда снимите очки… Я не даю гарантий!
— Как же мне справиться с вами — без очков?..
— В самом деле… Безвыходная ситуация!
Посмеиваясь, они сошлись и поздоровались, пожали друг другу руки. Загорелая, толстая шея и плечи Карцева блестели от горячей испарины.
— Поднялись полюбоваться? — произнес он дружелюбным тоном, кивнув на городок и подтягивая повыше штаны. — Ну-ну, любуйтесь, пока его не сковырнули бульдозеры… Неужели он и вправду вас так зачаровал? — Оттянутая резинка щелкнула на его тугом животе.
Феликс не ответил, да Карцев и не ждал ответа.
— Ну и наговорили… нагородили же вы вчера! — Он посопел, хмыкнул. — А все Рагон виноват, старина Рагон… «Города будущего»… Признайтесь, вы его недавно читали? Да еще про Нимейера что-нибудь?.. Вот у вас голова и закружилась. А вы бы вместо этого хоть разок заглянули ко мне в мастерскую, скажем. И вместо высоких материй я бы пальцем вас в сметы, которые нам спускаются. А потом — в реальные возможности, которые определяются строительной базой, техникой, ресурсами. А потом — в сроки, за которые надо уложиться. Ну, а уж после всего этого, у меня дома, мы бы распили бутылочку сухого мартини — ей-богу, одна еще стоит где-то в баре, на особенный случай, но с вами бы мы ее распили, и потолковали про Миса, про Технологический институт, про Елисейские поля… Да и про литовцев наших, про армян, там тоже умеют строить, кое-чему научились… И потом, когда вы поняли бы, как и что, и откуда у быка хвост растет, вы бы сделались первым сторонником, первым энтузиастом нашего проекта, потому что, ей-же богу, это вовсе неплохой проект, его еще оценят!..
— Возможно, вы правы, — отозвался Феликс, удивляясь тому, что так легко — и почти охотно! — соглашается с Карцевым. — Возможно, вы правы, — повторил он, однако теперь уже скорее возражая. — Возможно… Только ведь жаль, согласитесь…
— Соглашаюсь, — усмехнулся Карцев. — Жаль… Хотя, признаться, не знаю, чего тут, собственно, жалеть… — Они присели как раз на том месте, где Сераковский, как представилось Феликсу, читал солдатам Евангелие.
— Ну, да, — сказал Карцев, почесывая подмышкой, — здесь, на плоскогорье, стояла крепость, солдаты выделывали ружейные артикулы, матерились, при случае фельдфебель двигал их в зубы…
— Здесь их секли, засекали насмерть… Вон там, повыше, где был плац…
— Возможно, что и засекали… Но вы-то что про них знаете, про этих солдат? Которых засекали?.. Ведь это для вас абстракция?
— Отчасти… — Феликс ответил намеренно расплывчато, то есть в сущности никак. Не объяснять Же было, зачем он приехал сюда вновь, зачем второе утро поднимался на Кургантас…
— Вот видите, — по-своему понял его Карцев. — И память, и многое другое, о чем вы вчера говорили, — вещи довольно абстрактные. Хотя, как я догадываюсь, вы тут над чем-то работаете, вошли в материал, так сказать, для вас тут каждый уголок кишит призраками… Но я-то строю не для призраков, им, простите, начхать на планировку квартир, на удобства, на отсутствие или наличие мусоропровода. А для меня в этом — главный интерес, для меня и еще для пятидесяти, а потом и ста тысяч, которые будут жить в этом городе. И это не абстрактные люди, а те самые, которые там, внизу… — Он снова оттянул резинку и звучно щелкнул ею по животу.
Вот как все просто, подумал Феликс. Вот как, оказывается, все просто… — Ему представился барашек, щиплющий травку на идиллическом лужке. И под изумрудно-зеленой травкой — слой чернозема, а под ним — толща базальтового панциря километров на сто. А ниже — раскаленная магма, готовая хлынуть по внезапно возникшей трещине вверх… И где-то в тысячекилометровой — багряной, белой от накала глубине — земное ядро, плазма, разогретая до абстрактных миллионов градусов… Но мы по-прежнему представляем себе все того же ягненка на зеленом лужке и сами тянемся уподобиться этому ягненку… Вот и вся наша «простота»!..
— Не знаю, — сказал он. — Возможно, это так и есть… Но я думаю, что и вы в чем-то ошибаетесь. То есть и для вас эти люди, которые там, внизу… И для вас они тоже абстракция. Вам известно, что для удовлетворения потребностей современного человека требуется в сутки семьсот литров воды. Вы прибрасываете — на жару и прочие местные условия — еще сто литров, и тем самым учитываете, представляется вам, конкретные свойства конкретного человека… Но я читал, случайно попалась мне в руки одна книжка, в которой сообщался совершенно доподлинный факт. В 92 году прошлого века, то есть когда не только Запад, но и Россия покрывалась рельсовыми путями, когда по городам бегали уже не койки, а трамваи, когда уже на закат шли французские импрессионисты, и Чехов писал «Палату номер шесть», и теория Дарвина была доказана, и терроризм в России уничтожен… В это самое время в уральской станице Кирсановской на сходе казаки собрали денег, две тысячи рублей, и на них снарядили экспедицию в страну Беловодию, то есть для поисков этой страны… Это Амундсен, Пири или Скотт стремились открыть Северный или Южный полюс, а кирсановские мужички-казачки если уж загорались что-то открыть, то не иначе как Беловодию, эдакое Эльдорадо на староверческий манер, где не столько золото и серебро, сколько истина, свобода и справедливость изобилуют для каждого человека… И сели посланцы, трое казаков, на поезд, приехали в Одессу, а потом, согласно в точности указанному маршруту, отчалили в Стамбул, а из Стамбула Красным морем подались в Индийский океан, на остров Цейлон и далее. Теперь вы представьте себе тогдашних путешественников: где-нибудь на верхней палубе трости, пенсне, многоязычный говор, в котором мелькают такие слова, как «акции», «королева Виктория», «электрическая кампания», а внизу трех этих российских мужиков, по установлению станичного схода плывущих открывать страну Беловодию… Они были добросовестные и деловитые мужички, маршрут свой выполнили в точности, побывали и в Индии, и в Камбодже, и в Японии, ничего, понятно, не нашли и воротились сухим путем из Владивостока к себе на Урал. Впоследствии описание этого путешествия, произведенное самым грамотным из троих, то есть вполне малограмотным, но приметливым и памятливым казачком, было издано Русским Географическим обществом по настоянию Короленко. Сам он и предисловие написал. Так что уж где-где, а тут уральским странникам повезло. Ведь сколько подобных историй случалось в прошлом и было забыто, кто их считал?.. Когда я был в станице Кирсановской, ходил по ней, я все побаивался как бы нечаянно не наступить, не раздавить… Хотя — на что наступить, что раздавить?..
