Масако Бандо - Дорога-Мандала
— Гора — та, что по центру — это пик Цуруги, за ним тянутся Бэссан, Оояма, Дзёдосан, справа же высится пик Якуси. Воды, сбегающие с гряды Татэяма, впадают в реку Дзёгандзигава и достигают Тоямы, — привычно объясняла сидевшая рядом с Асафуми Михару.
В качестве водителя такси ей часто доводилось возить туристов. Объяснения были уместны. Но для Сидзуки все горы были похожи одна на другую, и не было особой разницы, называется ли возвышающийся пик Цуруги или Дзёдосан. Изредка поддакивая, она украдкой разглядывала профиль ведущего машину Асафуми. За рулём Асафуми всегда надевал очки и слушал радио. Судя по надутым губам, он был не в духе. Сидзука подумала, что это, наверное, след утренней ссоры.
Поводом послужили слова Асафуми, что, возможно, по пути к Дороге-Мандала он остановится на ночёвку. Когда Сидзука весело сказала: «В тех краях много горячих источников. Подыщи хорошее местечко», Асафуми разозлился.
— Я еду не развлекаться! — Его суровый тон взбесил Сидзуку.
— Да ведь это же ещё не работа, а наполовину развлечение!
Асафуми недовольно замолчал. Сидзука не считала, что сказала что-то лишнее, но поняла, что невольно ранила самолюбие Асафуми. И хотя она полагала, что извиняться не за что, размолвка оставила неприятный осадок. За суетой поездки в Тибаси размолвка отодвинулась на задний план, но не миновала — и по дороге к Асикурадзи лишь притаилась, как месяц в облаках.
После переезда в Тояму между ними часто стали возникать подобные размолвки. Когда они жили в Иокогаме, то оба занимали одинаковое положение — были сослуживцами, потом стали безработными — это поддерживало чувство товарищества. Но с переездом в Тояму всё переменилось — теперь Асафуми стал «мужем» с родительским тылом, а Сидзука — его «женой». Асафуми стал посещать лекции в префектуральном Фармакологическом центре повышения квалификации, а Сидзука — вести домашнее хозяйство. После переезда она была занята обустройством дома и уходом за запущенным садом. Это была умиротворяющая, скорее приятная работа, но она чувствовала беспокойство из-за появившейся, сначала едва проявлявшейся разницы в их положении. Не останется ли она навсегда привязанной к Тояме в качестве жены торговца лекарствами? Стоило ей подумать об этом, как перехватывало дыхание.
«Это не моя жизнь!» — хотелось крикнуть ей, но что было её жизнью, она не очень ясно понимала.
— А, вот на этом светофоре направо, — сказала Михару.
— Это новая дорога, — откликнулся Асафуми.
На светофоре они повернули направо. За поворотом расстилалась широкая дорога со свежевыкрашенными ослепительно-белыми разграничительными линиями.
— Эту дорогу достроили только в этом году. Теперь легче добраться из Тибаси до Камидаги. Прежде туда вёл узкий просёлок вдоль речки Итати.
— Да-да, на ней даже ограждений не было. Я однажды угодила в канаву.
Сидя впереди, Михару и Асафуми беззаботно болтали на тоямском диалекте. Сидзука наблюдала за оживлённой Михару. Потому ли, что та ехала к родителям, она была веселее обычного. Губы накрашены, на шее золотая цепочка — ни дать, ни взять щеголеватая молодая хозяйка из почтенного дома. Не то что Сидзука, одетая в неизменные джинсы и жакет.
«Почему она так довольна своей нынешней жизнью?» — думала Сидзука. Михару была совсем не похожа на какую-нибудь унылую Такико, твердившую, как молитву будде Амиде: «Я счастлива!» — она и вправду казалась довольной. Но было ли это истинное состояние её души, не притворялась ли она, этого Сидзука понять не могла.
Ей хочется верить, что она непременно «счастлива», поэтому она такая весёлая, с насмешкой подумала Сидзука и принялась хладнокровно наблюдать за человеком, притворявшимся весёлым ради того, чтобы приукрасить своё доброе имя. Хотя она понимала, что такое поведение, как смазочное масло для социального механизма, позволяло успешнее адаптироваться в этом мире, но слишком уж это отдавало ложью, и в конце концов Сидзука решила, что всё это сплошное притворство. Из-за своей отстранённости от других людей ей иногда казалось, что она состоит не из живой ткани, а из минералов.
Её восприятие окружающих было подобно эффекту кристаллизации, чётко фиксируемой в химических формулах. Эта отстранённая манера, как неизменная структура минералов, была свойственна ей всегда.
— Сидзука, Ивакурадзи. А это святилище Юдзан, — сказала Михару, обернувшись к ней.
Сидзука рефлекторно улыбнулась и посмотрела туда, куда указывала Михару.
Вдоль покрытых галькой неухоженных берегов речки Дзёгандзигава тянулась тёмная роща криптомерий. За большой автостоянкой перед рощей стояли огромные ворота-тории[35] из серого камня.
— Святилище Юдзан в Ивакурадзи, наряду со срединным святилищем в Асикурадзи и святилищем Минэхонся на вершине гор Татэяма, входило в триаду. Горы Татэяма большую часть года покрыты снегами. Говорят, люди, которым из-за плохой погоды не удавалось совершить восхождение, совершали паломничество в ближайшие к этой деревне святилища. Потому-то здесь и находилась отправная точка восхождения в горы Татэямы, и в эпоху Эдо тут были выстроены и процветали двадцать четыре гостиницы для паломников. Но при главном святилище Асикурадзи таких гостиниц было тридцать три. Видимо, Асикурадзи, как один из основных пунктов восхождения в горы Татэяма, пользовалось большей популярностью.
Михару родилась в Асикурадзи и потому рассказывала об этом с гордостью. Проехав мимо святилища Юдзан, машина покатилась по дороге, пересекающей деревню Ивакурадзи и идущей вдоль речки Дзёгандзигава. Поскольку дорога переходила в горное шоссе Татэяма-Куробэ, она была в прекрасном состоянии. Но скромные поселения, разбросанные среди рисовых полей, зажатых между рекой и надвигающимися с двух сторон горами, и одинокие магазинчики для автомобилистов вовсе не создавали впечатления процветающей туристической зоны. Вскоре машина въехала в деревню Асикурадзи, уютно расположившуюся на речной террасе Дзёгандзигава.
В Асикурадзи, в эпоху Эдо наводнённом паломниками в горы Татэяма, до сих пор сохранилась провинциальная атмосфера. Дом родителей Михару был расположен на участке, выходящем к речке Дзёгандзигава и спускавшемся к берегу. Это был деревянный оштукатуренный дом, выстроенный на каменном плато, возвышавшийся над рекой. Вокруг расстилались рисовые поля, поэтому никакой ограды вокруг дома не было. Машина въехала во двор, Асафуми выключил двигатель и снял очки. Михару, распахнув переднюю дверцу, вышла из машины и, крича как ребёнок: «Пап, мам!», направилась к выходившему на реку фасаду дома. Сидзука с Асафуми пошли следом за ней.
К дому, стоявшему среди садовых деревьев, примыкала выходившая на юг веранда, сверкавшая створками дверей будто белозубой улыбкой. Стеклянные двери веранды были распахнуты настежь. Сбоку от веранды располагалась прихожая. «А мы-то вас ждём не дождёмся», — послышался женский голос. Из прихожей выглянула Михару и поманила Сидзуку рукой. Сидзука вошла в дом, скромно держась позади Асафуми.
В прихожей мать Михару, Сатоко, женщина с лицом, похожим на тронутый увяданием инжир, опустившись на колени, сказала Асафуми и Сидзука: «Добро пожаловать» и, склонившись в поклоне, едва не коснулась лбом пола. И Асафуми, и Сидзука, оробев от такой вежливости, тоже поспешно склонились в поклоне. Асафуми передал приготовленную коробку конфет, некоторое время они обменивались благодарностями и любезностями, а затем, сняв обувь, прошли в гостиную рядом с прихожей. В чисто прибранной гостиной стоял массивный низенький столик, сделанный из цельного куска дерева. Михару, указывая на подушки для сиденья, поспешно предложила: «Вот, пожалуйста, Сидзука, Асафуми, не стесняйтесь, присаживайтесь». Сатоко, подсев сбоку, приговаривала: «Замечательно, что вы приехали. Простите, в доме такой беспорядок. Отец ушёл по делам в сельхозкооператив, но скоро вернётся. Здоровы ли ваши родители? Давненько мы с ними не виделись, здесь у нас то свадьба внуков, то жатва». Слова лились рекой. Похоже, любовь поговорить Михару унаследовала от своей матери. Когда Михару ушла на кухню заваривать чай, Сатоко принялась расспрашивать Асафуми о родителях.
Сидзука, как кукла, послушно сидела рядом с Асафуми и рассеянно смотрела в сад.
За камелиями, дикими азалиями, сливовыми деревьями высилась поросшая зеленью гора.
Что-то ослепительно сверкало на солнце среди деревьев. Сияло, как радуга в небе, и исчезало среди листвы. Некоторое время Сидзука смотрела туда, и вдруг кусты закачались, и из-за зарослей показался силуэт грузного человека. Сидзука была поражена. На ходу застёгивая молнию на ширинке, старик направился к дому. Он немного сутулился, но был широк в плечах и в кости. Сквозь редкие волосы на голове проглядывала кожа, на румяном прямоугольном плоском лице выделялись, словно приклеенные, смеющиеся глаза-щёлки. Сидзука поняла, что за давешнюю радугу она приняла струю мочи этого старика.
