Мириам Дубини - Танец падающих звезд
— Игаешь?
— Нет, сейчас Грете надо домой, но она скоро вернется. И вы сможете играть сколько захотите, — объяснила мама.
— Не-е-е-е, — помрачнел малыш.
— Я оставлю тебе волка, — пообещала Грета, обрадовавшись, что на этот раз она знает, что сказать. — Ты должен его гладить. И каждый день рассказывать ему самые интересные истории, какие знаешь. Тогда волк будет счастлив.
Мальчик обнял волка и закрыл глаза:
— Щасли.
Откуда-то с неба к нему потянулась еще одна нежная рука. Он поднял глаза и увидел своего отца.
— Очень счастлив, — добавил папа и поцеловал сына в лоб.
— Нам надо идти, последний паром отходит через полчаса, — сказала Грета, боясь, что у нее разорвется сердце от всех этих ласк и поцелуев.
— Давайте я отвезу вас в порт, — предложил Маурицио. — Сейчас загрузим велосипед Ансельмо в машину и поедем.
— Подождите, — остановил его Ансельмо, — я чуть не забыл. Это ваш?
Он вынул из сумки полосатый шарф и протянул его хозяину дома. Маурицио смотрел на шарф, не веря своим глазам:
— Мой… я потерял его. Но как… где вы его нашли?
— В Риме. У озера в районе EUR.
Маурицио взял шарф и все смотрел на него, не зная, что и думать.
— Я был там пару месяцев назад. Еще было холодно. Я надеялся встретиться с тобой, Грета. Я даже написал тебе письмо…
Она помнила каждую строчку этого письма. Его тоже нашел Ансельмо. Как и шарф.
— Я… не знаю. Это все как-то… В общем, если это совпадение, то… это что-то удивительное, — пробормотал отец.
Грета и Ансельмо не смотрели друг на друга, но каждый из них чувствовал, как в сердце другого разрывается большой шар.
— Возьми его себе, — сказал Маурицио, протягивая шарф дочери, — тебе шарф — нам волк.
— Спасибо, — ответила Грета, принимая подарок.
— Сасиба, папа, — вступил в разговор малыш, перебираясь на руки к отцу.
Пока он возвращался обратно в нежные объятия своей матери, Грета проводила его грустным взглядом. Малыш и волк оставались на острове, белые, как облака. Она уезжала. Рука Ансельмо сжала ее руку. Теперь он был ее облаком.
— Приезжай когда захочешь, — приглашала ее жена отца. — Мы будем тебя ждать. Счастливого пути.
Они вышли из дома в только что опустившуюся ночь. Погрузили велосипед в машину и полетели к молу. Паром блестел на темных волнах, медленно глотая жалкий хвост немногих припозднившихся автомобилей. Ансельмо въехал в чрево парома на велосипеде.
— Я буду ждать тебя на палубе.
Грета осталась одна с отцом.
— Позвони мне, когда доедешь домой. И потом звони. Когда захочешь. Я буду ждать.
— Я напишу тебе письмо, — смеясь, сказала Грета.
А отец вдруг стал очень серьезным:
— Ты дважды врывалась в мою жизнь. В первый раз я оказался не готов. Теперь все по-другому. Спасибо, что вернулась.
Они обнялись. И его руки сказали ей, что это правда. Что теперь все по-другому. Время довело свою работу до конца, и Грете удалось уловить хитроумные сплетения своей судьбы. И вернуться.
Она посмотрела на отца. Он был очень высокий. Но сегодня она тоже чувствовала себя высокой, до самых звезд.
— Все хорошо? — спросил Ансельмо, едва заметив ее голову над лестницей, ведущей на палубу.
— Очень хорошо.
Она села рядом с ним, и ее взгляд упал на вещь, которую она давно у него не видела. Дневник. Ансельмо держал его в руках, заложив палец между закрытых страниц.
— У тебя есть ручка? — спросила Грета. — Мне надо кое-что записать…
— Пиши здесь, — сказал Ансельмо, протягивая ей ручку.
Она замерла в нерешительности. Ее смущало слишком личное содержание этих страниц. Ансельмо положил дневник ей на колени и, встав со скамейки, облокотился о парапет. От них медленно уплывал остров Капри. Окна домов уже превратились в маленькие звезды, повисшие, как по волшебству, прямо в море. Когда звезды исчезли, Ансельмо повернулся к Грете. Закрытый дневник лежал на скамейке рядом с ней, на месте, где до этого сидел он.
— Можешь прочитать, если хочешь.
Ансельмо в волнении переворачивал страницы, пока не добрался до последней. Эти тетрадные листки были самой сокровенной частью его души. Разделить их с Гретой казалось ему чем-то совершенно естественным и в то же время чудесным. Она написала всего несколько строк:
Я не знаю, что написано в небе,
я не знаю, что принесет ветер,
я знаю только, что в сердце каждого из нас
вписано счастливое слово.
Оно упрятано далеко, как драгоценность. Его редко можно увидеть.
Оно показывается, только когда приходит его время.
Я могу узнать этот момент. Я могу ждать его.
Буквы сливались в одну строчку с тем, что было записано в сердце Ансельмо. Их эхо зазвенело ветром в его венах. И он посмотрел на свою попутчицу с безумной надеждой в глазах.
Они вышли из веломастерской очень рано. Прозрачный утренний воздух, дрожащий от свежего ветра, медленно будил их с каждым новым оборотом колес. Они подъехали к школе, с растрепанными волосами и ровным румянцем на коже, но когда Эмма увидела перед входом своих родителей, тихое утро закончилось и ее сердце принялось стучать тяжелым молотком.
— Уезжай, — в панике приказала она Эмилиано.
— Ты уверена? — спросил он, мгновенно оценив ситуацию. — Если хочешь, я останусь.
— Нет. Лучше уезжай. Я позвоню тебе.
Эмилиано развернул велосипед. Он не был уверен, что поступает правильно. Но так хотела Эмма. Ему этого было достаточно.
Эмма набрала полную грудь воздуха, пытаясь успокоиться. Потом привязала велосипед и пошла навстречу своей судьбе.
— Привет.
Мать посмотрела на нее ледяными глазами.
— О том, что ты натворила, мы поговорим после, — сказала она и перевела многозначительный взгляд на толпившихся у входа школьников. Не в ее стиле устраивать скандал на глазах у всех. — Через полчаса у нас встреча с Моретти. Я принесла тебе чистую одежду. Пойдем. Я тут на углу видела бар…
Она вручила дочери пакет со свежевыстиранными вещами и решительно направилась к бару. Эмма, не двигаясь с места, смотрела на отца. Он ответил ей загадочным взглядом и двинулся вслед за женой. Дочь, скорбно понурив голову, последовала за родителями. Они сели за самый дальний столик и заказали два кофе и свежевыжатый сок. Эмма так и не смогла его допить. Когда она, переодевшись, вернулась из туалета, ее отец сидел, как за баррикадой, за высокой стеной утренней газеты, погрузившись в мировые проблемы. Мать достала из сумочки маленький флакон:
— Возьми, darling…
— Мама, мне надо сказать тебе…
— Тебе ничего не надо говорить. Папа обо всем позаботится. Возьми духи. От тебя несет… пылью.
Эмма молча повиновалась. И почувствовала, как запах прошедшей ночи тает в удушливом аромате нелепых духов ее матери. У нее свело живот.
— Итак, — бумажная стена вдруг сложилась с легким шелестом, — есть что-то, что нам следует знать о прошедшей ночи?
Эмма почувствовала, как ее кровь превращается в лед.
— Я ночевала у друзей, а утром приехала в школу.
— Мы еще поговорим об этом дома. В более спокойной обстановке, — пообещала Марта Килдэр. — Мы уверены, что ты сможешь объяснить нам причины своего поведения.
— А ты можешь быть уверена, что больше никогда не увидишь этих своих друзей, — заверил дочь господин Килдэр.
Потом посмотрел на часы и положил газету на стол вместе с купюрой. Встал и вышел из бара. Жена и дочь последовали за ним, не произнеся ни слова.
В школе все семейство в глубоком молчании дожидалось появления Моретти. Когда она пришла, взрослые пожали друг другу руки и сели за стол. Эмма села рядом, наблюдая всю сцену с космического расстояния.
— Я вызвала вас в школу, — начала Моретти, — чтобы поговорить о поведении Эммы. Мне кажется, что в последнее время она стала очень нервной и раздражительной. Ее успеваемость, как всегда, на высоте, но у меня ощущение, что она чем-то очень сильно встревожена. Она стала рассеянной, а когда до нее достучишься, отвечает совершенно неадекватно.
Казалось, Моретти читает по книге. Как будто все эти слова были отпечатаны четкими буквами в воздухе между ней и родителями Эммы. Самой Эммы не существовало. Они говорили о ней, но никто из них на нее даже ни разу не взглянул.
— Что вы имеете в виду под словом «неадекватно»? — осведомился господин Килдэр.
— Я имею в виду — нагло и высокомерно. Эмма претендует на то, чтобы решать, что важно и что не важно в школьной программе, одобренной министерством образования и проверенной годами преподавательской работы.
— Другими словами, вы считаете, что школа не должна поощрять критический образ мышления своих учеников?
