Анна Бялко - Гинекологическая проза
Утром хохла уже не было. Исчез внезапно, как и появился. Сомнения на тему, а был ли мальчик, не было ли это коллективной галлюцинацией, этаким духом здешних мест, разбились о пустую водочную бутылку, блестевшую около костра, но породили сомнения в хохляцкой природе гостя – какой хохол бросит бутылку, пригодную для сдачи? Среди всех этих упражнений в остроумии на фоне готовящегося завтрака суть рассказанного вчера загадочным гостем как-то и вовсе стерлась за полною кажущейся бессмысленностью таковой.
Миновали и день, и вечер, а в ночь налетела буря. Настоящая буря с дождем и градом. Ветер выл, дубы трещали и качались, дождь хлестал, как ненормальный, небо раздирало молниями, а от грома закладывало уши. Маленькую палаточку сорвало и закрутило, Оля с Мишей кинулись спасать имущество и ловить собственно палатку, ребята выскочили на подмогу, пока все собрали, вымокли до нитки, тут уж не до сна никому, просидели остаток ночи все вместе в большой палатке, стуча зубами, кто от холода, кто от страха (Оля, например, и от того, и от другого). Заснули под утро.
Утром от катаклизма не осталось и следа. То есть следы в виде разоренного лагеря как раз остались, но природа дышала тишиной и благодатью. Более-менее весь день ушел на просушку барахла и восстановление жилища.
На этом походные приключения практически кончились. Больше ничего непредвиденного не случилось. Вовремя спустились с гор, успели на поезд, вернулись в Москву. И там узнали о Чернобыльской катастрофе, случившейся ровно в день их отъезда в поход. Тут только стало понятно, что иеремиады странного ночного гостя, принятые ими за пьяный бред, были на самом деле откликами реальной трагедии.
И газеты, и телевидение были полны описаниями причин случившегося, текущими сводками с места события и мрачными прогнозами на будущее. Радиация невидима, неуловима, а последствия ее неизлечимы. Массы эвакуированных, вынужденных покинуть свои дома, спасатели-ликвидаторы, гибнущие во имя долга – было так странно и непривычно читать обо всем этом в газетах, которые обычно предпочитали такие события замалчивать. Очевидно, масштаб этой катастрофы замалчиванию не поддавался, и от этого она казалась еще страшнее.
Трагедия трагедией, а жизнь продолжается. Недели через две после возвращения из похода Олю вдруг, внезапно, среди дня, затошнило – еле успела добежать до ванной, и, сопоставив это с другими необычными выходками своего организма, она поняла, что беременна.
Страшно обрадовалась – наконец-то, вот она начинается, новая жизнь. Остаток дня проходила, уже по-иному всматриваясь в себя, стараясь отыскать еще какие-нибудь несомненные признаки изменившегося состояния. Вечером, уже погасив свет в комнате, сообщила новость Мише. Тот даже не сразу поверил, все переспрашивал: «А ты точно знаешь? Ты уверена?» Но после возрадовался и просиял (насколько это можно разглядеть в темноте).
Новые доказательства не заставили себя долго ждать. На следующий день Олю снова вырвало, а еще на следующий она уже ранним утром проснулась от ощущения подступающей тошноты и, даже в себя толком не придя, помчалась в ванную.
Так и пошло. Токсикоз нарастал, рвало по несколько раз на дню. Начиналось с утра, потом обычно выдавался перерыв часов до двенадцати, потом приступы шли снова, где-то к вечеру становилось получше, а уже перед самым сном следовал заключительный аккорд и – до следующего утра. Страшно раздражали все резкие запахи (Оля раньше даже не замечала, что безобидный отвар валерианки в стеклянной банке на кухне, который бабушка имела обыкновение пить на ночь, так ужасно воняет) и, что хуже, стало сильно укачивать в любом транспорте, включая метро. Если раньше дорога в институт занимала двадцать минут на троллейбусе, то теперь приходилось выходить минимум за час, потому что через каждые две остановки Оля бледнела, вскакивала, судорожно стискивала зубы и начинала продираться к двери. Миша с обреченным лицом следовал за ней.
Вообще надо сказать, что Мишу, который так всего этого ждал и стремился, порядком раздражало Олино нездоровье, вернее, его практические проявления – и удлинившаяся дорога в институт, и то, что Оля порой не могла готовить на кухне – там почему-то тошнота усиливалась, и вообще невозможность куда-либо с ней пойти, как приличные люди. Как-то, когда она на удержалась, и ее вырвало прямо в вагоне метро, Миша даже устроил ей небольшой скандальчик. Понятно, ситуация не из приятных, и людей стыдно, и вообще, но Оля здорово на него обиделась.
Сама она принимала все свои беды стоически и даже с тайным восторгом – вот оно как бывает, совсем как в книжках, и она, Оля, теперь тоже все это переживает на себе, и в ней растет малыш, она была уверена, что будет девочка (Миша хотел сына), они вдвоем со всем справятся, пусть тошнит, это значит – процесс идет, все в порядке.
Оля, конечно же, рассказала обо всем и Соне, и маме, и прочим родным и близким. Соня была страшно рада, мама, в общем, тоже, хотя ей казалось, что лучше было бы сперва закончить институт, хотя бы курса четыре, чтобы не брать академический отпуск, но сама Оля была так счастлива и горда, что никакие слова со стороны ничего не меняли.
Соня даже попыталась ради Оли бросить курить, что у нее, впрочем, не вышло, но во всяком случае, она перестала курить дома, так что их с Олей посиделки «Пойдем, покурим» переродились в «Пойдем, поговорим», отчего не стали менее интересными. Они взахлеб обсуждали будущую жизнь: и кто родится, и как назвать, и как поставить мебель.
А время шло. Подступала весенняя сессия, и тут Оля наконец ощутила некоторые социальные преимущества своего нового состояния – ее без звука пропускали сдавать все зачеты в первых рядах (считалось, что в начале преподаватель еще не устал, и менее раздражен, да и вообще, раньше сядешь – раньше выйдешь), она прямо говорила: «Ребят, я должна сдать до двенадцати, иначе потом в этой аудитории никто ничего сдавать не сможет».
Сессия начиналась в июне, потом давали недельку вздохнуть, а в июле начинался летний стройотряд – противная обязаловка, насаждаемая комитетом комсомола – каждый должен полтора месяца из двух оставшихся от лета отпахать на «благо родины». Все были пересчитаны, переписаны и распределены по различным «трудовым фронтам». Оля с Мишей числились на карбюраторном заводе, это было по крайней мере в Москве, а не под какой-нибудь Калугой, но тут Оля здраво решила, что ее ребенку это неполезно и что надо бы от стройотряда освободиться.
С этим она направилась в комитет комсомола. Отловить сотрудника, занимающегося вопросом освобождения от стройотряда, было непростым делом, но Оля выследила его, и когда пришла, наконец, к нужной двери в нужное время, застала перед ней человек восемь таких же умных со всего института, стоящих за своей свободой. Оля заняла очередь, дело шло медленно, все успели разговориться, и в этом разговоре Оля с ужасом выяснила, что без убедительной медицинской справки за заветной дверью делать нечего.
– Подумаешь, беременная, – авторитетно сказала ей девица с соседнего факультета, – у нас в группе девчонка, у той восемь месяцев срока, так и то за справкой погнали, а у тебя и не видно ничего. Она с пузом еле в дверь вошла, а этот гад – выразительный кивок на дверь – ей заявляет: «Основания свои предъявите». Сволочи они там все.
– Да ты не расстраивайся, – вступил в беседу парень, стоящий рядом. – Возьми да сходи за справкой, делов-то. Если ты беременная, тебе дадут без звука, вам, девчонкам, хорошо, не то, что мне, я пока докажу, что у меня ревматизм…
Наслушавшись, Оля решила действительно пока не соваться, а раздобыть справку. Собственно, идея сходить к врачу все равно витала в воздухе, Мишина бабушка, например, встречаясь всякий раз с Олей в коридоре, осведомлялась: «Ну что, деточка, уже была у врача? Нет? Напрасно, напрасно».
Бабушка была поставлена в известность о грядущих событиях несколько позже других, так как Оля продолжала ее побаиваться, к новости отнеслась сдержанно положительно, вежливо поздравила, посоветовав только не тянуть и немедленно пойти к врачу.
Почему-то Оля тогда восприняла этот совет как недоверие к себе – дескать, что ты можешь понимать, вот пусть врач подтвердит, что ты беременна, тогда и поверим. Главное, Миша, слыша все это, тоже завелся – сходи да сходи, и Оле, которая жила своей беременностью, это казалось грубым посягательством на самые основы ее нового мира – ужасно было обидно. Уж он-то, казалось бы, мог бы и не требовать справки от врача.
Но теперь справка действительно понадобилась, поэтому Оля, выяснив предварительно у Сони, где находится районная женская консультация и к какому врачу идти, сообщила Мише:
– Все, можешь быть доволен, завтра пойду к врачу, получу справку, что в самом деле беременна. Могу две попросить, одну комсомольцам отдам, другую тебе оставлю.
